Но, как и всякая волна, изменчивая эйфория отхлынула, оставив Детей Императора перед зияющей пустотой этой новой жизни. Кое-кто, подобно Люцию, использовал эту пустоту для повышения воинского мастерства, тогда как другие предались удовлетворению запретных и скрываемых до сей поры желаний и наклонностей. Ослабление контроля привело к тому, что целые отсеки корабля захлестнула разнузданная анархия, однако вскоре последовал приказ, восстановивший относительную дисциплину.
Странная это была дисциплина: эксцентричное поведение поощрялось в той же мере, в какой и наказывалось, награда и наказание тоже частенько выражались совершенно одинаково. Вследствие этого легионеры стремились отыскать в своей только что обретенной вере новый смысл, поскольку воинам требовалась действующая система управления.
Они по-прежнему оставались воинами, хоть и не на войне.
Согласно полученным приказам, легион покинул Исстваан, но дальнейшими планами магистра войны примарх с легионом не делился. Никто не знал, в какую зону боевых действий они направляются, и какому противнику предстоит ощутить удары их клинков, и эта неопределенность всех раздражала. Даже старшие офицеры легиона не могли похвастаться хоть какой-то осведомленностью, и все были уверены, что объявленный примархом сбор в Гелиополисе положит конец неведению.
При виде Эйдолона, выходящего из бокового коридора, Люций крепче сжал рукоять лаэрского меча. Лорд-командор ненавидел его и никогда не упускал случая напомнить Люцию, что на самом деле он здесь чужой. Бледная восковая кожа на лице Эйдолона туго натянулась вокруг раздувшихся глазниц, выступающие сухожилия подрагивали на шее, а его нижняя челюсть двигалась плавно и обособленно, словно у змеи.
Его доспехи украшали полосы яркого пурпурного и насыщенного голубого цветов, образующие непостижимый рисунок, не имеющий ничего общего с камуфляжем, так что Люцию потребовалось некоторое время, чтобы зрение привыкло к такой расцветке. Подобная яркость в последнее время стала нормой для легиона, и воины соревновались друг с другом в экстравагантности.
Люций лишь недавно начал изменять свою броню, украшая доспехи перекошенными вопящими ликами. Его наплечники с внутренней стороны были утыканы зазубренными металлическими шипами, раздиравшими кожу при любом движении рук. Длина и угол наклона шипов были тщательно рассчитаны таким образом, чтобы причинять сильнейшую боль, стоило только ему взмахнуть мечом.
Эйдолон со всхлипом втянул в себя воздух, и челюсти под кожей, казалось, разошлись, а затем снова соединились.
Люций, произнес он, выплевывая слово таким тоном, что оно отозвалось в мозгу мечника диссонирующим аккордом, доставившим немалое удовольствие. Твое присутствие здесь нежелательно, предатель.
И, тем не менее, я здесь, ответил Люций, игнорируя Эйдолона и продолжая шагать вперед.
Лорд-командор догнал его и попытался схватить за руку. Люций мгновенно отпрянул в сторону, его мечи сверкнули серебром и неуловимым движением метнулись к шее Эйдолона. Чтобы обезглавить его, хватило бы одного легкого поворота запястья. Люций заметил радость на лице Эйдолона, его напрягшиеся связки на шее и расширенные черные дыры зрачков.
Я снес бы тебе голову, как Чармосиану, заявил Люций, если бы не знал, что это доставит тебе удовольствие.
Я помню тот день. Я поклялся, что убью тебя за это. И все еще намерен это сделать.
Не думаю, что у тебя получится. Ты недостаточно искусен. Никому и никогда не сравниться со мной.
Эйдолон расхохотался, отчего его лицо будто пересекла разверстая рана.
Ты высокомерный ублюдок, и когда-нибудь надоешь примарху. Вот тогда ты окажешься в моих руках.
Может, надоем, а может, и нет, но это случится не сегодня, парировал Люций, ловко обходя Эйдолона.
Приятно было в гневе обнажить мечи и ощутить под их лезвиями мягкую упругость плоти. Он хотел бы убить Эйдолона, поскольку тот с самого первого момента их знакомства был для него занозой в боку, но не годится лишать примарха одного из самых ревностных его приверженцев.
Почему не сегодня? потребовал объяснений Эйдолон.
Мы накануне битвы, пояснил Люций. А в такой день я никого не убиваю.
2
Массивные стены из белого камня обезобразили пятна крови и краски, и огромные мраморные статуи, поддерживающие кессонный купол потолка, изображали уже не героев Единства и легиона. Теперь зал кишел большеголовыми фигурами древних лаэрских боговскрытными существами с опущенными или смотрящими в сторону лицами, словно хранящими мрачные тайны.
Между рифлеными пилястрами из зеленоватого мрамора свисали изодранные знамена. Их ткань потемнела и обветшала в пламени перерождения легиона. Пол Гелиополиса, выложенный черной мозаикой, содержащей кусочки мрамора и кварца, был задуман в виде небесного диска, отражающего столб звездного сияния, проходящего сквозь центральный купол. Этот свет сиял и сейчас, только ярче и пронзительнее, чем прежде, и полированный пол отражал его с ошеломляющей интенсивностью. Прежде вокруг всего зала Совета, от центра вверх вдоль стен поднимались ряды резных скамей, напоминавших ярусы гладиаторской арены.
Теперь же все скамьи были разрушены, поскольку никто не должен сидеть выше, чем примарх Детей Императора, и груды обломков образовали в центре зала постамент, неровный и поблескивающий, словно курган первобытного идола. На вершине получившейся платформы стоял великолепный черный трон, отполированный до зеркального блеска. Его царственное величие сочли достойным примарха Детей Императора, и трон остался единственным свидетельством предыдущей жизни Гелиополиса. Из железных рупоров вокс-динамиков гремела оглушительная какофония; вопли умирающих в черных песках лоялистов и грохот сотен тысяч выстрелов смешивались с музыкой боли и наслаждения. Эти звуки означали гибель Империума, поворотный момент в истории, они будут повторяться снова и снова, и воины, участвующие в этих событиях, никогда не устанут их слушать.
В зале собралось около трех сотен легионеров, и многие из них были знакомы Люцию по сражению на Исстваане V: первый капитан Каэсорон, Марий Вайросеан, суровый Калим из Семнадцатой роты, апотекарий Фабий, напыщенный Крисандр из Девятой, и десятки других, которым он успел дать пренебрежительные прозвища. Многие из них уже давно состояли в легионе, другие недавно привлекли изменчивое внимание примарха, но большинство присутствующих были членами Братства Феникса, последовавшими за своими лидерами.
Название их тайного ордена, как и название корабля, осталось неизменным.
Люций протолкался сквозь толпу и подошел к Юлию Каэсорону, любуясь прекрасно изуродованными чертами лица первого капитана. Воин Железных Рук так изранил голову Каэсорона, как не сумел бы сделать и сам Люций, и, хотя Фабий реконструировал большую часть его безволосого черепа, лицо так и осталось ужасной маской из искусственно созданной плоти, пришитой к сплавленным костям, с мутными слезящимися глазницами и обугленным шрамом цвета закаленной меди.
Но, какими бы удивительными ни были благословенные изменения в лице Юлия Каэсорона, они все же уступали повреждениям, полученным Марием Вайросеаном. Если облик первого капитана пострадал от рук противника, то Марий Вайросеан был одарен во время выброса энергии, вызванного «Маравильей». Колючая проволока удерживала челюсти капитана в открытом состоянии, как будто он все время кричал. Его глаза воспалились и покраснели от жестоких уколов проволоки, не позволяющей им закрыться. По бокам его удлиненного черепа, на тех местах, где прежде были ушные раковины, зияли две открытые V-образные раны.
Доспехи обоих капитанов причудливо украшали острые шипы и лоскуты кожи, содранной с тел, усыпавших паркет «Ла Фениче». Тем не менее, несмотря на яркое убранство и бросающиеся в глаза увечья, Люций видел в Каэсороне и Вайросеане осколки прошлого. Оба офицера хранили собачью преданность примарху, но для истинного блеска им недоставало ни амбиций, ни выдающихся талантов.
Капитаны, произнес он, вкладывая в это приветствие соответствующую их рангу долю уважения и презрения. Похоже, что война, наконец, снова призывает нас.
Люций, отозвался Вайросеан, слегка склонив голову.
При этом его челюсть щелкнула, и из невероятно расширенного отверстия вылетели слова, разобрать которые не представлялось возможным. Подобное косвенное оскорбление со стороны Люция наверняка повлекло бы за собой кровавую расправу, но его звезда все еще была на подъеме. Эйдолонс его способностью всегда чуять, откуда дует ветерэто прекрасно знал, и Вайросеан тоже понимал это.
Каэсорон, которого трудно было чем-то испугать, повернул в сторону Люция свой затуманенный взгляд. Выражение его лица невозможно было определить из-за поврежденных мимических мышц и связок.
Мечник, прошипел Каэсорон, приоткрыв рот, напоминающий кровавую рану. Ты червь, и, хуже того, червь тщеславный.
Ты мне льстишь, первый капитан. Люций с полным равнодушием встретил его враждебный взгляд. Я просто в меру своих сил служу примарху.
Ты служишь только себе, и никому больше, бросил Каэсорон. Я жалею, что не оставил тебя на Исстваане вместе с другими, не достигшими совершенства. Думаю, следовало убить тебя, положить конец твоей ущербной жизни.
Люций взялся за рукоять лаэрского меча и склонил голову набок.
Я с удовольствием предоставлю тебе возможность попытаться, первый капитан, сказал он.
Каэсорон отвернулся, и Люций насмешливо фыркнул. Он знал, что Каэсорон никогда не пойдет дальше открытых угроз. Люций выпотрошил бы его в первые же мгновения поединка, и сама мысль об убийстве первого капитана вызвала в его теле трепет наслаждения.
Есть какие-то новости о том, куда мы направляемся? спросил Люций, зная, что ни Каэсорону, ни Вайросеану это неизвестно, а показать окружающим свою неосведомленность будет крайне неприятно.
Вайросеан покачал головой.
Это знает один только Фениксиец, сказал он своим гулким голосом, прозвучавшим словно раскат акустической пушки.
Разве вас не оповестили? усмехнулся Люций, наблюдая, как в проходе исчезнувших Врат Феникса появилась шеренга носильщиков в надвинутых капюшонах и с тяжелыми железными бочонками на спинах. Они казались ему муравьями, доставляющими пищу. Я думал, воины вашего ранга должны быть в числе первых, кто узнает о цели легиона. Или вы впали в немилость у примарха?
Вайросеан, проигнорировав очевидную колкость, просто кивнул, а Эйдолон, будучи любителем погреться в лучах славы, придвинулся к Каэсорону. В прежние времена первый капитан считался одним из ближайших сподвижников Фулгрима, и, хотя Фениксиец не поддерживал былые связи, большинство воинов легиона продолжали с уважением относиться к первому капитану.
«Большинство, но только не я», подумал Люций и довольно усмехнулся, заметив честолюбивый блеск в глазах Эйдолона. Его забавляло стремление лорда-командора держаться вблизи тех, кому благоволил примарх, и презрение к этому субъекту вспыхнуло в его груди с новой силой.
Похоже, что Фулгрим выставляет остатки победного вина, с притворным добродушием заметил он. У нас это принято только накануне битвы.
Обычай старого легиона, резко отозвался Вайросеан своим хриплым булькающим голосом.
Мы все-таки выпьем за грядущую победу, заявил Люций и размашистым жестом обнажил мечи, стараясь, чтобы все заметили серебристый блеск клинка, подаренного ему Фулгримом. Выпьем по воле Хоруса, или Фениксийца, для повелителей расточительности это не имеет значения.
Нам не пристало почитать тех, кем мы были до своего преображения, произнес Эйдолон.
На Исстваане умерло не все наше прошлое, возразил Люций, довольный очевидным заискиванием, прозвучавшим в словах лорда-командора.
Фляги с победным вином поставили вокруг черного трона в столбе ослепительного света. По залу распространился сильный и резкий, словно паяльная кислота, запах. Собравшиеся воины, превосходно сознавая символизм напитка, наклонились вперед, чтобы в полной мере вдохнуть едкий аромат.
В предвкушении новых сражений в венах Люция быстрее побежала кровь. Вынужденное бездействие во время перелета с Исстваана почти истощило его терпение. Ему просто необходимо было ощутить горячую кровь, брызжущую из рассеченной артерии, и внутренний трепет при встрече с фехтовальщиком, равным ему по мастерству.
Он попытался вспомнить имена достойных фехтовальщиков в верных Императору легионах, но так и не смог выбрать таких, кто мог бы с ним соперничать. Сигизмунд из Железных Кулаков был опытным мастером, но действовал слишком однообразно. Неро из Тринадцатого легиона обладал незаурядным талантом, но размахивал мечом будто по учебнику. В памяти Люция всплыли и другие имена, но, какими бы искусными ни были эти фехтовальщики, ни один из них не достиг тех высот мастерства, на которые поднялся он сам.
Возможно, мы наконец направляемся на Марс, предположил он. Перелет был достаточно долгим. Наверное, мы готовимся объединиться с другими флотилиями для наступления на Красную Планету, как приказал Хорус.
Магистр войны, подхватил Эйдолон, сморщив лицо в ребяческом восторге. Ему известно мое имя, и я несколько раз удостоился его похвалы.
У Люция на этот счет имелось собственное мнение, но не успел он развеять фантазии Эйдолона, как из вокс-трансляторов, висевших между пилястрами, снова раздался шум. Вопли рождения и смерти сталкивались в чарующем диссонансе, как будто заиграли миллионы оркестров, в которых не было ни одного настроенного инструмента. Эта смесь нестройных звуков вызвала такой восторг воинов, что они отозвались в ответ громогласным ревом.
Из-под купола в зал пролился каскад ослепительного света, сравнимого по яркости со вспышкой, сопровождающей ядерный взрыв. Сенсорный аппарат, деформированный апотекарием Фабием, наводнил нервную систему Детей Императора мощными волнами биоэлектрических выбросов, и воины завопили, реагируя на сигналы удовольствия и боли. Какофония звуков и света заставляла их биться в судорогах и дергаться, словно в эпилептическом припадке. Кто-то раздирал себе кожу, другие бросались на соседей или разбивали в кровь кулаки, стуча ими об пол и выкрикивая нечленораздельные проклятия.
Люций сдерживал свое тело, преодолевая эмоции, и от этого получал еще большее наслаждение. С его губ срывались капли смешанной с кровью слюны, а кости и плоть вибрировали в такт совершенной симфонии безудержного безумия.
Весь легион кричал, охваченный лихорадочным восторгом, но это была лишь прелюдия.
В потоке света шевельнулся силуэткарающий ангел, бог, обретший плоть и облик в совершенном олицетворении невоздержанности.
Фулгрим, закованный в боевые доспехи цвета кровавого заката, словно ярчайшая из комет, пролетел сквозь свет и со стуком опустился на мозаичный пол. Развевающаяся мантия золотого кольчужного плетения взметнулась за его спиной парой ангельских крыльев. Длинные волосы снежной лавиной спадали на плечи, а тонкое, почти эльфийское лицо горело неудержимой силой.
Фулгрим отказался от яркого грима и ароматических масел, и теперь его лицо, мертвенно-бледное и почти бесплотное, походило на лицо призрака, облаченного в сверкающие зеркальным блеском доспехи. В его глазах, словно в двух черных омутах, не было ни искорки света, а губы изогнулись в улыбке, свидетельствующей о знании, мельчайшая частица которого испепелила бы любой разум, кроме разума примарха.
Люций присоединил свой голос к хору соратников в приветственных воплях, в гимне бесчинства и смятения, прославляющем верховного повелителя. От одной только близости Фениксийца кровь загоралась огнем. Фулгрим остановился, поднял руки и запрокинул голову, с восторгом принимая свидетельства их преданности.
Какофония в вокс-трансляторах немного утихла, и тогда Фулгрим, наконец, соизволил окинуть взглядом своих воинов. С его плеч ниспадала золотая мантия, а блеск серебряной кольчуги из-под искусно выкованного нагрудника напоминал звездный свет. На поясе из мягкой черной кожи с янтарной пряжкой висели эбеновые ножны, украшенные жемчугом и потемневшей слоновой костью.
Анафем.
Этот меч был хорошо знаком Люцию, и, хотя оружие принадлежало величайшему из всех воинов, он не мог не представить себе, как было бы прекрасно держать клинок в собственных руках. Фулгрим, ощутив его пристальное внимание, обратил взгляд обсидианово-черных глаз в сторону Люция и улыбнулся, словно подтверждая существование между ними связи, о которой знали лишь они двое.