Первым делом я нырну в море, мечтала она, раскинувшись на макушке Веца. И буду как рыбка, быстрая-быстрая, ты меня ни за что не догонишь!
Она смеялась, и смех ее переливался у Веца перед глазами. Сквозь радужные круги он разглядел впереди поселение: совсем крошечноедесяток домишек, запорошенные квадраты пашен, россыпь лошадей на выпасе, отыскивающих последние травинки под снегом. Холод здесь, как и на всем побережье, приходил без предупреждения.
Остановимся В голосе Веца послышалась мольба, но Уви мгновенно вскочила у него на голове и грозно топнула ножкой.
Нам осталась какая-то неделя пути! воскликнула она. Отсюда я уже преспокойно доберусь одна! Спусти меня на землю!
Вец упрямо зашагал вперед, не глядя больше ни на деревню, ни на птиц в сизых облаках.
Становилось теплее: они в самом деле почти вплотную подошли к Югу. Уже веяло легким моросящим бризом, уже слышались ароматы тюльпанов и акаций. А Вец шел все медленнее, все мучительнее. Колено не переставало болеть ни на миг, и, чтобы отрешиться от боли, он прислушивался к каждому движению, к каждому вздоху Уви.
Она, однако, больше не ликовала. Ходила по его плечу, подпрыгивая, как по раскаленной гальке. К вечеру она спустилась ему на ладонь, села и продемонстрировала алеющие ступни.
Я больше не могу, прохныкала она. Ты стал слишком горячим.
Вец не знал, что ответить. В голове его помутилось, Уви плавала в мареве, а голос ее шел, как из колодца. Порода лопалась от жара, свечение под ней окрасилось багрянцем и рвалось, рвалось на волю вместе с кипящим металлом.
Отпусти меня, сказала Уви. Мы почти пришли. Я сгорю, если останусь.
Налетел ветерсовсем не тот, от которого защищались люди Севера. Щадящий, почти нежный, он огладил вздыбившуюся кожу Веца, утешением проскользнул в пылающее нутро. Вец взглянул на море, медленно опустился на колени. Раздался звонкий хруст. Что-то лопнуло. Уви взвизгнула. Под ногами Веца растекалось светящееся алое пятно, густое, с осколками породы. От него валил пар, от него чернела трава. Вец вытянул руку так далеко, как мог, чтобы Уви убежала. Она спрыгнула, отскочила от идущей на нее смерти.
Что с тобой? Лицо ее исказило ужасом. Что это?
Вец не знал. У него не осталось ничего, кроме боли. Он слишком раскалился, слишком долго не отдавал тепло, принадлежавшее не ему, а людям. И теперь огонь вырвался из-под кожи, колено взорвалось, и жидкий металл потек, застывая на ходу угольными проталинами.
Ничего не осталось, кроме боли и одной единственной, возможно, последней догадки: если он не остановит течение, Юг превратится в пустошь, цветущие садыв пепелище, а городав погосты. Вец вновь взглянул на море и пополз. Его руки подламывались, кожа крошилась, трещала, откалывалась острыми обломками, застревала в земле. Вец продолжал ползти. Из упрямства. От стыда. Ради Уви.
Вода грозно зашипела, едва только каменные ладони вошли в ее лазурные волны. Какое облегчение! Вец продвинулся вперед, затаскивая, как улитка свой панцирь, раскрошенные колени. Вода поднялась, нахлынула, повалил пар. Вец попытался вползти глубже, но руки больше его не слушались. Они застыли. Медленно опустились веки. Он вдохнул аромат цветущей лаванды и парящего пепла. И навсегда уснул.
* * *
Уви медленно брела по черному руслу, уже остывшему и неподвижному. Перед ней высилась груда камней, еще вчера любившая ее всем своим каменным сердцем. Уви отыскала голову, прижалась к ней мокрой щекой.
«Что я наделала?» спросила она у моря, но волна лишь окатила ее колени, приглашая стать рыбкой.
Уви выловила на дне острый камешек и рассекла им палец. Быстрая алая кровь побежала по ладони, а Уви в последний раз коснулась щеки гиганта и написала на ней два имени, слившихся в одно: Вец и Уви.
Юг дождался ее.
Кресло для господина полицмейстера. Александр Воропаев
Так вот, Кози, сказки свои ты оставь для вечера, мы с удовольствием их послушаем, раз уж всё равно телевизор не работает, а сейчас закрой свой болтливый рот и вычисти здесь всё хорошенько. Скоро открывать лавку, и вдруг господин Ренк всё-таки вспомнит о своей маленькой прихоти и найдёт время заглянуть к нам.
Меня зовут Асинак Гук, господин Штольц
Что? Что это за имя? Я даже не смогу это произнести. Я говорил уже тебе: я буду называть тебя Кози, сердито сказал старик. Принимайся за работу и помни, что тебя ждёт посуда на кухне. И она сама себя не помоет как в прежние времена. О-хо-хо! И за что мне это всё на старости лет. Ведь я прекрасно мог жить в своё удовольствие на пенсию.
Владелец лавки Бруно Штольц зашаркал в сторону лестницы на второй, хозяйский этаж. Он был ещё очень крепким мужчиной и мог ходить нормально, поднимая, как положено, ступни над полом, но после Воссоединения выбрал себе образ человека, обременённого жизнью и обманутого судьбой, и с тех пор всё лучше вживался в него.
Возле лестницы старик остановился, повернул плешивую голову с венчиком волос над ушами и подозрительно посмотрел на паренька.
Ты же помнишь, что к английскому креслу тебе подходить запрещено? спросил он, строго подняв крючковатый палец.
В голосе его звякнула сталь.
Конечно, господин Штольц. Лицо мальчика выражало кроткое послушание.
Уши невинно розовели на крупной голове, которая больше подошла бы подростку значительно выше ростом. Кози был худеньким и едва доставал хозяину лавки до второй пуговицы на жилете.
Этот ответ и, главное, интонация, пожалуй, удовлетворили старика. Палец, качнувшись в воздухе, опустился. Бруно взялся сухой рукой за перила и молча зашаркал наверх, думая про себя, что стоило ещё раз напомнить парнишке о благодарности за то, что нашёл приют у такого доброго хозяина. И это в то время, когда жилье в Пархиме дорожает буквально каждую неделю Конечно, Кози живёт в темной каморке, которая больше напоминает шкаф Собственно, она и была раньше кухонной кладовой для банок и консервов Мальчишка, правда, не просит никакой платы за работу и ест, как маленькая птичка и почти не спит. Но всё равно
Старик поднялся наверх, прошёл по коридорчику и оказался в большой комнате, выходившей окнами на три стороны. С того времени, как умерла жена, комната служила ему спальней, кабинетом и гостиной.
«Странные все же эти Прежние люди», подумал Бруно. Кози говорил, что он из Северо-Западного края. Это где-то внизу по течению Эльде. Неделю-другую хода. Это там в ходу такие странные имена славянские, что ли?
Теперь все едут и идут в Пархим, со всего Восточного Предела. Ну, купцыэто понятно. Этопусть. Но идут все, кому неймётся. От голода, от беды, от судьбы Ищут счастья в Новом Городе, у Новых Людей. А оно здесь есть?
Старик подошёл к окнам, выходившим во двор, наклонился и принялся не таясь глазеть, что делает его постоялец. Это был купец Уно Кутасов, тоже из прежних, но очень солидный и обходительный господин. Разговаривать с такимодно удовольствие: всегда выслушает, посочувствует, даст совет. Прижимистый, правда. Снимает всю заднюю пристройку, а платит умеет торговаться, в общем. В следующий раз так дёшево не отделается.
Чернобородый купец, по какой-то причине одетый в две куртки одна на другую, следил, как его люди грузят подводу. Фургончик под парусиновой крышей был запряжён двумя чалыми лошадками. Что носили слуги, не поймёшь: весь товар был закручен и замотан все в ту же парусину. Но Бруно Штольц и так знал, что там может быть: обыденные вещи из прежнего времени. Всё, что раньше не имело большой ценности, теперь, в этом большом мире, стоило хороших денег.
Стекло, пластик, ткани (чем ярче, тем лучше), зеркала. Да много чего Продать можно было даже обрывок или осколок. Здесь этого делать не умели И платили золотом или серебром. А как ценилась парфюмерия! Даже самая грошовая. Кто бы мог подумать Не зря городской совет в первые же дни прибрал к рукам наряду с аптеками большие парфюмерные магазины. Они же сетевые, хозяева-то их не здесь, а неизвестно где
Старику надоело пялиться во двор, и он пошёл к креслу. С привычной тоской посмотрел на чёрный прямоугольник телевизора, пульт на журнальном столике. Это было главным несчастьем после события: то, что электроника здесь не работала. То есть совсем. Ну, телефоны некоторое время пошипели и всё. Молодёжь, конечно, по своим смартфонам плачет, но ему на это наплевать. Вот телевидениеэто да. Несчастье.
Теперь приходится вечерами рассказывать друг другу истории. У этого парнишки с Северо-Западау него их много, и всевсякие чудеса. Забавно. Только непонятно, правду говорит или сказки. Кто его знает, как у них тут всё устроено.
Старик вдруг вспомнил про Отто Ренка. Прошёл мимо кресла и подошёл к окнам, выходящим на улицу. С сожалением посмотрел на родную Фриц-Ройтер-штрассе. По улице двигалось слишком много разного люда. Не меньше половины составляли приезжие из всяческих местных марок. Этих нельзя было спутать ни с кем. Одевались они в самые разные одежды, но, все равно, выглядели все, как персонажи Брейгеля. Как откровенно средневековые ушлёпки
Бруно посмотрел в направлении центра и вздохнул. Конечно, замок лорда Векского отсюда не был виден. Но всегда оставалась надежда, что его Светлость поедет инспектировать строительство крепостной стены со стороны Любцер-штрассе, и, может, вспомнит про его мебельную лавку. Штольц даже готов был выбежать перед ним на улицу и приветственно замахать рукой. Господин полицмейстер обязательно вспомнил бы его и своё любимое кресло.
А как славно было раньше
Не реже двух раз в неделю, а иногда и три, если у шефа полиции выпадал день выплаты жалованья, Отто Ренк самолично заходил в его лавку. Один, без всякого сопровождения, как простой гражданин. Он подолгу стоял возле своего излюбленного английского кресла, и, может быть, в сотый раз выслушивал от Бруно про все плюсы приобретения этого чудесного предмета мебели.
Вы посмотрите, какая обивка, говорил ласково Штольц. Вы потрогайте.
Полицмейстер осторожно трогал.
Смелее, шеф, смеялся Штольц. Попробуйте, присядьте. Чувствуете?! Вы думаете, это новодел? Нет! Уверяю вас, это настоящее викторианское кресло с самой, что ни на есть, оригинальной обивкой. Пусть вас не смущает то, что она так свежо выглядит. А набивка знаете какая?
Полицмейстер послушно бормотал уже много раз слышанные слова.
Да, да. Настоящий конский волос. Кто теперь делает такую мебель? Вы такую нигде не найдёте.
Все-таки цена для меня высоковата, говорил Ренк и неохотно вставал.
Бруно вежливо его усаживал обратно.
Я должен ещё подумать. Посоветоваться с сестрой Ведь немаловажный вопрос, куда я его поставлю, Ренк поднимал светлые, едва заметные бровки на пухлом лице.
Это будет украшение всего дома.
Не знаю Оно очень яркое. Как отнесутся к этому люди, когда я понесу его по улице. Все будут смотреть.
Штольц в негодовании всплёскивал руками.
Зачем же вам самому его нести. Что за фантазии, Отто?! Посмотрите лучше вот на эти чудесные уши. Видите: такие же были в фильме о Шерлоке Холмсе. Попробуйте, как удобноможно положить голову и даже прикорнуть за телевизором.
Такие разговоры стали со временем одним из их развлечений. Они даже сдружились. Член городского совета, владелец лавки Бруно Штольц и директор полиции Пархима Отто Ренк.
Бруно проводил глазами повозку с сеном, проехавшую мимо его окон. Стог был так высок, что поднимался почти до водосточного желоба. Он был перетянут с четырёх сторон оранжевым леером, но все равно опасно покачивался. Это заставило Штольца отвлечься от воспоминаний, и старик с тревогой вспомнил о своём работнике Кози.
Штольц торопливо пошёл вниз. На первом этаже, в магазинчике и за угловым прилавком была идеальная чистота. Чистота и порядок.
Шаркая, Бруно развернулся, чтобы пойти на кухню. Следовало проверить, не отлынивает ли парнишка от работы. Но от дверей, уже почти выйдя из лавки, он услышал знакомый звук. Господин Штольц повернул голову к витрине
Не может быть! Этот головастик Кози опять сидел в английском кресле и самозабвенно крутил в руках детскую игрушку-головоломку. Но эта яркая пластмассовая штуковина могла быть головоломкой только для детей дошкольного возраста, не старше! Господин Штольц самолично изучил ее еще в первый раз, вырвав из рук Кози. Только такой тупой местный паренек может без конца ею заниматься!
Кози! рявкнул старик.
Паренек подскочил и в один миг оказался на ногах.
Что я тебе говорил про английское кресло? И что я тебе велел сделать, когда ты здесь наведешь порядок?
Но, господин хозяин, пролепетал мальчишка. Я сделал все, как вы говорили. Я помыл посуду и все вытер.
За мной! Старик заложил руки за спину и пошёл в сторону хозяйственной части.
Работник не лгал: он действительно успел помыть посуду и протереть её, прежде чем поставить на сушку. Конечно, пол был выметен не очень тщательно, и здесь вот ещё нужно прибраться
Сделав необходимые замечания, Штольц побрёл к двери. В голове он перебирал задания, которые можно будет безопасно поручить недалёкому представителю этого, застрявшего в средневековье, мира.
Я на рынок, сказал он в дверях, не оборачиваясь. И в магистрат. Присмотри за лавкой. Если приедет господин полицмейстер А-а. Он махнул рукой: пустое. Теперь это птица высокого полета.
Вернулся он во второй половине дня. Зашёл во двор через заднюю калитку и, слегка шаркая, обходя свежие конские яблоки, направился к главному дому. В руке Штольц с некоторым недоумением держал за уголок нераспечатанный конверт.
И как же это может быть, бормотал он сам себе под нос. Шверин находится всего в каких-то сорока Он открыл дверь и зашел в лавку, повернулся к вешалке на стене и принялся стягивать с себя плащ. Ну, может быть, в пятидесяти километрах. И что? Они мне говорят, что, весьма вероятно, я никогда не увижу свою дочь Это как?
Старик стянул плащ только с одного плеча и в изнеможении уселся здесь же, на круглый трёхногий стул. Они говорят, что возятся со мной только потому, что я член городского совета. Что уже давно всем понятно, как обстоят дела. Вот письмо! Официальное!
Письмо? раздался голос Кози из глубины магазина.
Да. Сейчас мы его откроем. Бруно как никогда требовался сочувствующий слушатель Вот, здесь написано: «Уважаемый господин Штольц, в настоящий момент установить местоположение вашей дочери не представляется возможным. Город Пархим с некоторыми его окрестностями находится в неопределённой локации. По сведениям, поступающим от местных жителей, а городской совет пока вынуждены принять их концепцию, наш прежний мир соединился с неким общим большим миром, что полностью нарушило прежнюю географию» Это секретарша Ирма писала, доверительно сказал старик, поднимая на работника глаза от письма. Это она так любит научно выражаться. Вот, слушай дальше. Штольц, поглощенный письмом, даже не заметил, что паренёк снова сидит в викторианском кресле и крутит в руках своё незамысловатое увлечение. «Области нашего прежнего мира проявились в этом общем мире хаотично, непредсказуемо, с изменением своего положения даже относительно сторон света» Каково излагает! Но разве в это можно поверить?
На глазах Штольца появились слезы. Кози с сочувствием смотрел на старика, руки его продолжали двигаться.
Они не хотят послать людей на сорок километров вверх по Эльде, напоминают о том мифическом нападении орков на город в первый день Воссоединения, а я вынужден жить один, старым грибом. А в Шверине обитает моя дочь. Она, конечно, засранка и мелкая потаскушка. Когда умерла жена, она совсем отбилась от рук. И что я мог сделать? Забеременела в семнадцать лет неизвестно от кого Но я не хочу жить один. Пусть бы она вернулась и поселилась здесь со своим мальчишкой. Люди говорили, она собиралась перебраться в Гамбург Я никогда её не увижу.
По щеке старика ползла одинокая слеза. Рука с письмом опустилась.
Кози, ты опять сидишь в кресле господина полицмейстера, печально сказал он.
Паренек послушно слез и встал в шаге от запретного плода. Штольц пошёл к лестнице, опустив голову. Конверт мелькал белой птицей в его руке.
Посмотри, где наша садовая тачка и в каком она состоянии, сказал добрый хозяин на прощание. Завтра нужно будет перевезти уголь из сарая в подвал. Сараем займётся плотник. Уно Кутасов хочет арендовать его под склад. Он скоро уедет. Придётся искать новых квартирантовснова убытки
Посидев немного перед мёртвым экраном, Бруно подошёл к шкафчику и достал почти опустошённую бутылочку Егермейстера. Поглядывая во двор, налил в узкую рюмочку на два пальца зелёной жидкости. Внизу послушный Кози извлёк наружу садовую тачку. Покрутил её со всех сторон, чуть ли не обнюхал и замер, бестолково уставившись на штырь колеса.