Если я скажу: мол, вы плохо знаете людей и свою маму в частности и свою жену тоже, вы можете обидеться.
Тогда я олух, потому что не понимаю и вас, товарищ капитан.
Торопливое суждение. Кроме «да» и «нет», есть определение «в чем-то» и «потому что».
И вы знаете, «в чем» и «почему»?
Может быть, догадываюсь.
«Может быть» протянул Трофим разочарованно.
«Может быть» его совсем не устраивало. Он хотел знать все происходившее в доме точно, и сейчас же, не откладывая. Иначе какая же жизнь его ждет завтра, послезавтра, через неделю? Верчение под одеялом с вечера, когда после трудного солдатского дня кажется, что стоит донести голову до подушки, и сон, что тьма, навалится на тебя, а на самом деле подушка, словно болтунья-сплетница, начнет шептатьшептать про Нину, про соседского Витьку, которому при одном воспоминании о письмах матери хочется набить морду. Какой тут сон! Ну, сморит наконец усталость, а следующей ночью снова вертишься, тычком поправляешь подушку еще, еще раз, словно она-то, ватная, виновата.
Утром встаешь злой на весь мир и больше же всех на себя самого. Свет не мил. Однако служба не ждет. А тут«может быть»
Давайте порассуждаем, предложил Чекрыгин. Сколько лет вашей матери?
Под шестьдесят вроде.
А точнее?
Подумав, Трофим признался:
Не знаю. И ему стало очень неловко.
Постарайтесь припомнить.
Лазарев прикинул. В семье он самый младший. Мать, помнится, старшего брата родила в сорок первом, осенью, а вышла она замуж перед войной, и было ей двадцать.
Двадцатого года она, быстро отрапортовал Трофим.
Староватой вы ее считаете, Лазарев. Ей едва пятьдесят минуло.
Выглядит так
И они оба рассмеялись.
Маленькая она, платок на лоб повяжет. Совсем старуха.
Отец инвалидом с фронта вернулся?
Второй группы.
Пил?
Нет. Городок наш Жиздране такой уж промышленный. В артели отец работал, слесарил. Он мечтал о большом заводе, да куда же: одн нога да контузия Где ему на завод. Мать от доманикуда. Санитаркой в больнице работала. Так и жили. Только уж когда я подрос, полегче стало. Старший в армии отслужил. Помогать начал. Сестра, постарше меня, незадачливой, как мать говорит, вышла. До института ее дотянули, да не кончила медицинского: дети, племяши мои, пошли. Ну, фельдшерит в селе под Жиздрой Извините, товарищ капитан, заговорился.
Жили-то родители как?
Душа в душу Я ведь потому перед армией женился. Хорошая ведь она, Нина. Уступчивая. Мать в пей души не чаяла. А вот поди Пишет: «Хоть из дому беги».
ро тца, Лазарев
Нет, он не пил. Разве мать принесет. Из больницы. Выпьет он, двухрядку в руки и играет. Мать против за столом, обопрется рукой о щеку, слушает, слушает да и всплакнет: «Феденька, как же я об таком все пять лет войны мечтала! Сидеть вот так, да голос твой слышать»«А я те года каждую ночь во сне видел: сидишь ты против меня да горюешь, что пять лет у нашей с тобой, Наталья, любви отняли».
Сам я это слышал. Вошел в дом, остановился за переборкой на кухне. Потомв комнату, в дверях стал, а они меня не замечают. Сидит отец на диване, под одной рукой у него гармошка, а другой он мать обнимает. Головы приклонили друг к другу, и так уж им хорошо, так они счастливы, что и о нас забыли.
Меня точно по горлу стукнуло, и себя почему-то жалко стало и завидно. Восемнадцать мне уж тогда было. Я попятился и ушел, чтобы не мешать. Потом Нине рассказал про это. Она вдруг заплакала, сжала мою руку: «Как же я Наталью Степановну понимаю» Тогда понимала. А теперь может, не будь того вечера, когда она так сказала, и не женился бы я на ней. Вот что, товарищ капитан.
Отец умер после вашей женитьбы?
Да, вскоре. Ну, а я в армию пошел. И тут Лазарев задал капитану вопрос, давно вертевшийся у него на кончике языка:Так о чем вы догадываетесь?
Во-первых, что вы письма только жене пишете, а матери приветы присылаете.
В одном доме живут, в одной комнате!
Это ничего не значит. Вы хоть в одном конверте, да каждой по письму. Один пакет матери адресуйте, а другойНине. Ревнует вас мать. А вот добьетесь, что отпуск получите, телеграмму отобьетеи на самолет. Там сами увидитемать вашему счастью не помеха, да и Нина вашахороший, видно по всему, человек. Ведь что получается: вниманием вы жену балуете, матери обидно. С другой стороны: пойдет ваша Нина в кино или в тот же кружок кройки и шитьяНаталье Степановне бог знает что мерещится; сидит та домасвекрови ее жалко, по себе судит, как тяжело без мужа, солдаткой быть. Я ведь по своей матери сужу. Приедете, разобъясните им друг про другапоймут, что к чему. В семье мужчине надо дипломатом быть не меньше, чем в ранге посла. У посла же чин генерала.
Не уживутся они, нехотя улыбнулся шутке Трофим.
От вас зависит.
Вот уж нет! искренне воскликнул сержант.
А вы, Лазарев, в письмах пишете, ну, к примеру, что в кино ходите, какие книги читаете.
Как же
Получится, что у вас развлечений больше, чем у жены. Той, поди, некогда. Работа, учеба. Она у вас в торговом техникуме?
Да.
Особенно подробно про отдых, про фильмы да книги и матери пишите. Вы ведь в кино бываете чаще, чем в бане. И не напролом об этом в письмах, а между прочим. Жалобы их друг на друга будто не замечайте Мать ваша добрая женщина. Потому и пожелание мое вам такое. Другому бы этого не посоветовал.
Простите, товарищ капитан, а помогали кому-нибудь ваши советы?
По секрету скажуне спрашивал. А вы не слышали, жаловался кто-либо?
Не слышал ни слова.
Пусть и наш с вами разговор останется между нами.
Товарищ капитан, а почему вы догадались, что я матери писем не писал?
Вы о них не говорили. И не пишите жене «скажи матери», «передай матери». Напишите и сообщите, о чем считаете нужным, сами. Поймите, Лазарев, ведь это невежливо. Даже обидно и той и другой. Главное жебудьте терпеливы, делая выводы, и тверды в решении. Видитедержится человек вас, и вы держитесь его, а удерживатьнапрасный труд.
Этот совет только для меня?
Да. При таком характере, как у вас.
А какой у меня характер?
Вы умеете быть прямым, вы откровенны. И не умеете хитрить.
А как же «дипломатия»?
Дипломатияэто умение держать себя достойно, уважая обычаи других. Хитростьв лучшем случае полуправда
Глубокий вздох и ворчанье Сашки на кровати оторвали Трофима от воспоминаний
Слушай, ты, Лазарев, я алмаз нашел и сдал.
Везет человеку!
Трофим обернулся к Сашке и увидел, что тот лежит на кровати одетый, чего с ним никогда не случалось, да и представить себе такое невозможно. А лицо друга, сообщившего радостную новость, выглядело просто несчастным.
Заболел, что ли? обеспокоенно спросил Лазарев.
Типун тебе на язык.
Да в чем дело? Говори.
Алмаз я нашели сдал.
Ну, а как же! недоумевал Трофим.
Да никак зло ответил Сашка.
Жалеешь Попов промолчал.
Приз за находку получишь, сказал Трофим. Мог бы и не найти. Дело такое.
Наплевать было бы.
Ну и сейчас наплюй. Велика важность.
Ты знаешь, сколько стоит мой алмаз? Сашка сел в постели. С ума сойти можно! Три «Волги» и две яхты. Самое малое
Прикинул? усмехнулся Лазарев.
Прикинул кивнул Сашка и принялся грызть ногти.
Чего это ты за ногти взялся? удивился Трофим.
Детская привычка. Отвык, да вот вспомнил.
Забудь. И об одном и о другом. Самое милое дело, по-дружески посоветовал Лазарев. Считай, что пожелал в личную собственность «Ту-134». Самому смешно станет.
Тошно на душе.
К Анке сходи, потрепись. Может, полегчает.
Не-е Трошка, ты мне друг?
Стал бы я от кого другого выслушивать этакую околесицу! фыркнул задетый вопросом Лазарев. Послал бы я его подальшеи дело с концом. Тоже мне «переживания»
Пойдем на охоту. Тошно в городе. По три отгула у пас заработано. А? Глухарей постреляем
Сразу не дадут.
Знаешь, как я алмаз назвал? «Солдат».
Здорово!
Дадут отгул. Я попрошу.
Ну, раз знаменитость попросит рассмеялся Трофим, тогда дадут! Поохотитьсяэто ты хорошо придумал. Сколько времени собираемся. В общество охотников записались, ружья купили, а не стреляли из них ни разу.
4
Сашка, по прозвищу «Лисий хвост», постучал по кабине, машина остановилась. Лазарев и Попов спрыгнули на разбитую вдрызг дорогу как раз на «половинке», на середине пути между приисками.
Пасмурная, промозглая ночь сгустилась перед рассветом. Редколесье, расступившееся на мари, выглядело черной стеной.
Точно, это та самая болотина? передернув плечами от холода, спросил Трошка, чуток вздремнувший в кузове.
А как же! звонко отозвался Сашка. Она самая. Видишь две кривых лиственницы?
Не буркнул Трошка и полез доставать из машины рюкзак и ружье в чехле. Ты ничего не забыл?
Чего мне забывать? Всё на мне. А лиственниц и я не вижу
Может, не та марь?
Хлопнула дверца кабины, и к ним подошел шофер, прокашлялся, погремел спичечным коробком, прикурил. От крошечного желтого огонька тьма сделалась еще неприглядней.
Чего забрались в такую глушь? спросил шофер. Места знаете?
Все места одинаковые, фыркнул Сашка.
Тогда чего? Шофер закашлялся, сплюнул и затянулся так сильно, что стал виден хитрый прищур его глаз.
Места, где водятся глухари, все одинаковы, наставительно сказал Сашка.
Хитер ты, Лисий хвост Мотор дал сбой, чихнул, к шофер не договорил фразы: замер, прислушался.
Ты поезжай, сказал Сашка, а то начадишь тут, вся дичь разбежится.
От вас самих соляркой до полюса воняет, добродушно отозвался шофер. Но местечко я это запомню. А вас я, значит, захвачу послезавтра либо у парома, либо тут. Ночью я буду, часа в три.
Давай-давай! Только пассажирку на крутоломе разбуди, а то как начнешь на Чертовом спуске тормозить, она себе нос разобьет.
Но шофер то ли не слышал, то ли не хотел отвечать. Снова хлопнула дверца, взыграл мотор, и борт с яркими стоп-сигналами поплыл от них. Малиновые огоньки дергались и вихлялись, словно хотели разбежаться. То один, то другой пропадал в дорожных буераках, но тотчас выныривал. И опять искорки принимались мотаться друг подле друга, пока не скрылись за дальним увалом на просеке.
Охотники еще постояли. Потом слабое предрассветное дуновение отнесло от них солярный чад, и они оба, не сговариваясь, глубоко вдохнули густой таежный воздух, тяжеловатый от обилия влаги.
Резко выдохнув, Трошка снова вздохнул, по теперь уже не торопясь, принюхиваясь:
Не болотомрекой пахнет. Точно, та марь.
А как же! Я ж в оконце на спидометр посмотрел.
Хитер.
Как лисий хвост, с готовностью подхватил Сашка и вдруг расхохотался во всю мочь. Но звуки его голоса словно придавила темнота и сырость.
Вздрюченный ты последнее время. Вечеромслова нельзя было добиться, а тут лешачишь.
Эхо здесь заливистое.
Тоясными вечерами в речной долине. Там берега скалистые. Пошли?
Сашка не ответил. После приступа веселья он помрачнел, точно раскаивался в какой-то ошибке.
Пошли? снова спросил Трофим.
Погоди. Вот там на взгорке стоп-сигналы покажутся
Дались они тебе.
Покажутся? А? Там взгорок должен быть, перед обрывом. Увидим, как думаешь? Должны увидеть.
Загадал чего?
Да тихо отозвался Сашка.
Чудак ты.
Я, может, про охоту.
Да полно там глухарей. Гадать нечего. Трофима раздражала нервозность друга.
Видишь огоньки? воскликнул Сашка. Я говорил, что обязательно покажутся на косогоре!
Лазарев в ответ только плечами пожал. В темноте Сашка этого, конечно, не приметил и зачавкал сапогами в сторону мари. Трошказа ним. Они продвигались по опушке меж редкими лиственницами, которые можно было разглядеть, едва не ткнувшись носом в ветви. Сашка, однако, угадывал их почему-то раньше. Вскоре Трофим различил в глубине продолговатой мари блеклое пятно тумана, которое будто светилось.
Шли они долго, то и дело проваливаясь в болотную жижу выше щиколотки.
Рассвело без зари. Просто сделалось светлее окрест. Засияли гирлянды росинок-линз, повисших на поблеклой хвое.
Сашка, шедший впереди, старательно обивал капли стволом ружья, а потом обернулся и, ощерившись в немой улыбке, сказал:
Ишь сколько брильянтов!
Обнаженное пространство болотистой кочковатой мари, седой от росы, постепенно сужалось. Впереди поднялась, темнея, зазубренная стенка еловых вершин. Деревья росли за взгорком, в распадке, взрезь наполненном туманом.
Долина выглядела серым волокнистым морем, и когда они опускались в нее, то вроде бы погружались в немотную хлябь, скрадывавшую даже звуки шагов. Подошвы сдирали на спуске мох с камней, и приходилось быть очень осторожным, чтоб не поскользнуться и не покатиться по скалистому разъему.
Однако не прошли парни и половины спуска, как туман сделался особенно густ, так что головки сапог едва различались, и вдруг пелена оборвалась. Открылась долина, совсем не похожая на лесотундровую марь. Строгие пирамиды елей уступами спускались к темной реке, и среди их густой зелени кое-где пестрели цветастые осенние осиныжелтые на каменистых уступах и рдяные на более богатых почвой террасах.
Трофим любил речные долины в здешних местах. Тут был особый мир. Человек словно мигом перелетал километров на пятьсот южнее. «Микроклимат», говорили гидрологи, с которыми им, бульдозеристам-кочевникам, приходилось встречаться. Ведь Трошка Лазарев и Сашка Попов пробивали зимник к будущему гидроузлу, просеку для ЛЭП, потому что стройке энергия требовалась позарез и не мало, даже для начала.
По верху «щеки», или непропускускале, отвесно опускавшейся к реке, они перешли из распадка в таежное приволье, которое ривьерой протянулось вдоль берега. Туман тем временем поднялся выше, и его будто не хватило, чтоб затянуть все высокое небо. Он стал расползаться, рваться лохмотьями, открывая мягкую голубизну.
Еще не выйдя толком из скального нагромождения, Сашка вскинул ружье и выстрелил. Из шатра разлапистой ели, шумно ударяясь о ветви, выпала копалуха. Была она ярко-ржавая с черными и белыми поперечными полосами на перьях крыльев и хвоста.
Лишь коснувшись земли, глухарка величиною с добрую индюшку распласталась, растопорщив крылья, и сделалась совсем огромной.
А как же! воскликнул Сашка и ударил из второго ствола. Лежи! От деток не уводи!
Сорвав с плеча чехол с ружьем, Трошка помедлил.
Тем временем Сашка, прыгая с камня на камень, оказался совсем неподалеку от ели, что-то высмотрел в ветвях, наощупь перезарядил тулку и наново ударил дуплетом. Тогда и Трошка уж больше не медлил. Он ловко скатился со скалистого выступа, на ходу складывая и заряжая ружье. А Сашка вновь приготовился палить.
Трошка крикнул:
Стой, черт!
А как же! И Попов снова выстрелил дуплетом.
Когда Лазарев подскочил к приятелю, то увидел на ели единственного оставшегося глухаренка. Трошка торопливо вскинул ружье. А тут он еще услышал, как слабо щелкнул приготовленный к бою ствол Сашкиного ружья, и Лазарев, явно видя, что промахивается, спустил курок
После стрельбы было глухо. Да и говорить не хотелось.
Сашка начал собирать латунные гильзы, брошенные им впопыхах.
Появилось солнце, и стало видно, что туман из долины поднялся не весь. Клочья его кое-где запутались меж елей. Яркие полосы света прошивали сбочь волокнистые извивы. Они нехотя тянулись ввысь, постепенно истаивая.
С первым же лучом солнца остро и сладко запахло смолой. А стволы молодых осин выглядели так телесно-упруго, что их хотелось пощупать. Тихая грусть охватила Трошку. Чего его дернуло поторопиться со стрельбой? И с чего Сашка, будто окаянный, как говорит мать, принялся бить копалят? Они точно с цепи сорвались.
Трош, ты чего? услышал Лазарев голос друга.
Широкое лицо Сашки с черточками глаз было безоблачным.
Еще найдем!
На кой они? И этих за неделю не съешь. Протухнут.
Раздарим.
Только что И Трошка сел на камень, положив ружье па колени, и полез за папиросами, хотя курить и не хотелось. Чай, теперь твоя душенька довольна?
А Сашка опять вдруг по-лешачьи рассмеялся. Потом он снова придирчиво зарядил ружье. Один патрон, видно, слишком туго входил в ствол. Попов сменил его, взяв крайний в патронташе.
Ты что, жакан ставишь? спросил Трошка.