Камиль ФламмарионУрания. Путешествие в небесные просторы
Часть I. Урания
I
Мне было семнадцать. Ее звали Уранией. Кто же эта Урания? Белокурая, голубоглазая молодая девушка, прекрасная, как мечта ранней юности, невинная, но любопытная дочь Евы? Нет, это, как и встарь, одна из девяти муз, покровительница астрономии. Просто муза, небесный взор которой воодушевляет и направляет гармонический хор мировых сфер. Она божественная идея, витающая над земным материализмом. Нет у нее ни соблазнительного тела, ни сердца, ни трепетания, которое передается нам даже на расстоянии, ни теплого дыхания человеческой жизни; и все-таки она существует в каком-то идеальном мире, высшем и всегда чистом. Как бы то ни было, она настолько человечна согласно своему имени, согласно своему образу, что производит на любого юношу впечатлено глубокое и сильное, порождая в его душе неопределенное, неизъяснимое чувство восторга, обожания и даже любви.
Молодой человек, еще не прикасавшийся к дивному плоду райского дерева, чьи уста еще непорочны, чье сердце еще не заговорило, а чувства лишь пробуждаются для новых смутных стремлений. Такой юноша мечтает в часы одиночества и даже на работе, которая обременяет его разум при нынешнем воспитании. Он предчувствует столкновение с культом, которому скоро будет приносить жертвы, и заранее рисует себе разные образы дивного существа, витающего в атмосфере его грез. Он желает, он жаждет прикоснуться к этому неведомому существу, но еще не осмеливается и, может быть, в своем простодушном восхищении никогда не осмелился бы, если б ему не подоспела благодетельная помощь. Если Хлоя еще остается в неведении, то болтливая и любопытная Ликэнион берет на себя просветить Дафниса.
В такую пору все, что напоминает нам об этом смутном, еще не определившемся влечении способно нас восхитить, поразить, пленить. Холодная гравюра, изображающая овал правильного лица, или античная картинаизваяние (в особенности изваяние) пробуждает новый трепет в наших сердцах. Кровь или течет быстрее, или останавливается. Новая мысль, подобно молнии, озаряет заалевшее чело и витает в нашем сознании. Это зарождение желания, вступление в жизнь, заря ясного летнего дня, предвещающая восход солнца. Что касается меня, то моя первая любовь, моя юношеская страсть имела, конечно, не предметом страсти, а побудительной причинойкаминные часы. Как это ни странно, это так. Каждый день с двух до четырех мне приходилось заниматься очень скучными вычислениями. Мне надо было проверять наблюдения над звездами или планетами, произведенные в предыдущую ночь, и делать поправки, в зависимости от атмосферного преломления, которое в свою очередь зависело от высоты барометра и от температуры. Эти вычисления очень просты, но скучны. Их можно делать машинально при помощи готовых таблиц, думая совсем о другом.
В это время директором парижской обсерватории был знаменитый Ле-Веррье. Он не отличался художественным вкусом, но в его рабочем кабинете стояли чрезвычайно красивые каминные часы из позолоченой бронзы, в стиле первой Империи, работы Прадье. На цоколе было изображено в виде барельефов рождение астрономии в равнинах Египтамассивная небесная сфера, опоясанная зодиаком и поддерживаемая сфинксами, возвышалась над циферблатом. По бокам египетские боги. Но вся краса этой художественной вещи заключалась в очаровательной маленькой статуе Уранииполной благородства, изящества и даже величия.
Небесная муза была изображена во весь рост. Правой рукой она измеряла с помощью циркуля градусы звездной сферы; левая рука, свободно опущенная вниз, держала небольшую астрономическую трубку. Задрапированная великолепными складками, она поражала величием и благородством позы. Я никогда еще не видывал такого прекрасного лица. Хорошо освещенное, оно казалось строгим и суровым. Если свёт падал под углом, оно становилось скорее мечтательным, но при освещении сверху и сбоку ее очаровательное лицо озарялось таинственной улыбкой, взгляд становился почти нежным, ласкающим, дивное спокойствие сменялось вдруг выражением радости, доброты и счастья, так что любо смотреть. Это было словно внутреннее песнопение, поэтическая мелодия. От таких перемен выражения лица статуя почти оживала. Кто бы она ни быламуза ли, богиняона выглядела пленительной, дивно прекрасна.
Каждый раз, как мне приходилось находиться в кабинете знаменитого математика, сильнейшее впечатление производила на меня вовсе не его всемирная слава. Я забывал логарифмические формулы и даже бессмертное открытие им планеты Нептун, и восхищался статуей Прадье. Ее прекрасное тело, формы которого так дивно обрисовывались под античной драпировкой, ее грациозный поворот шеи, ее выразительное лицо приковывали мой взор и поглощали все мысли. Около четырех часов, когда нам пора было расходиться из обсерватории и возвращаться в город, я часто подсматривал через полуотворенную дверь, дома ли директор или нет. Самыми любимыми днями были для меня понедельники и среды. Понедельники потому, что тогда бывали заседания академии, которых он никогда не пропускал, хотя всегда являлся на них кривясь от презрительного высокомерия, а среды потому, что происходили заседания комиссии долгот в обсерватории. Последние собрания он всегда избегал с глубочайшим пренебрежением и спешил уйти из обсерватории, нарочно, чтобы еще резче выказать свое презрение. Тогда я останавливался напротив моей милой Урании, рассматривал ее, любовался красотой ее форм и уходил довольный, но нельзя сказать, чтобы счастливый. Муза восхищала меня, но будила во мне какие-то смутные сожаления.
Однажды вечеромименно в этот вечер я открыл изменения в ее лице, при изменении освещениядвери кабинета оказался распахнутыми настежь, и лампа, поставленная на камине, освещала музу самым привлекательным образом. Свет, падая косо, мягко ласкал лоб, щеки, губы и грудь. Выражение ее лица было самое восхитительное. Я подошел и долго стоял неподвижно, любуясь ею. Потом я решил переставить лампу, чтобы посмотреть игру света на плечах, руках, шее и волосах. Статуя как будто ожила, пробудилась и даже улыбнулась. Чудное ощущение, странное чувство. Я был действительно влюблен. Из восторженного поклонника я превратился в страстного любовника. Я очень удивился бы, если б мне сказали тогда, что это не настоящая любовь, а платонизмпросто детская мечта. И тут вошел директор. Он не удивился моему присутствию, как я мог бы ожидать. А дело в том, что через его кабинет иногда проходили, направляясь в зал для наблюдений.
Вы опоздаете наблюдать Юпитер, объявил он как раз в ту минуту, как я ставил лампу на камин, и добавил мне вслед, когда я был уже в дверях. Уж не поэт ли вы?
Слова эти были сказаны тоном глубокого презрения, причем он протянул последний слог, так что вышло почти «поет».
Я мог бы возразить ему, указав на Кеплера, Галилея, ДАламбера, Гершелей и других знаменитых ученых, которые были в одно и то же время и поэтами, и астрономами. Я мог бы напомнить ему первого директора обсерватории, Джованни Доминика Кассини, воспевшую Уранию в стихахлатинских, итальянских и французских. Но ученики обсерватории не имели привычки возражать директору-сенатору. Сенаторы были в то время очень важными особами, а директор обсерватории был бессменным. Да и к тому же, наш велики геометр отнесся бы к самой чудной поэме Данте, Ариосто или Гюго с таким же точно глубоким презрением, с каким прекрасная ньюфаундлендская собака смотрит на рюмку вина, которую ей подносят. Впрочем, в этом виноват случай.
Прелестная фигура Урании! Она преследовала меня! Улыбка ее была так пленительна! Бронзовые глаза ее иногда казались живыми. Казалось, вот-вот и она заговорит! И вот в ту же ночь, едва успел я заснуть, как снова увидел перед собою эту чудную богиню. Но на этот раз она заговорила со мной.
Она и в самом деле была живой! Какие прелестные уста! Я готов был целовать их после каждого произнесенного ею слова
Улетим вместе, проговорила она. Унесемся в высьподальше от земли. Тогда ты увидишь ничтожество мира земного, познаешь беспредельную вселенную во всем ее величии! Вот Смотри и наблюдай!
II
Тогда я увидел Землю, оставшуюся далеко внизу. Купол обсерватории, Париж, сверкающий огнямивсе это летело вниз с страшной быстротой, а я, как мне казалось, стоял неподвижно и испытывал то же ощущение, что порой ощущаешь на воздушном шаре, когда он подымается в воздух, а земля как будто опускается вниз. Долго, долго поднимался я, подхваченный волшебной силой, направляясь к недосягаемому зениту. Урания была рядом со мною, но немного выше. Она кротко смотрела на меня и показывала все царства земные. Занялся день. Я узнал Францию, Рейн, Германию, Австрию, Италию, Средиземное море, Испанию, Атлантический океан, Ла-Манш, Англию. Но вся эта география лилипутов быстро приняла самые крохотные размеры. Вскоре земной шар стал величиною с Луну, какой мы видим ее в последней четверти, затем превратился в маленькую полную луну.
Вот, этот пресловутый земной шар, где бушует столько страстей. Там обитают миллионы живых существ, чьи взоры никогда не проникают дальше земных пределов, обратилась ко мне Урания. Смотри, как уменьшается все на поверхности этого шара по мере расширения нашего горизонта. Мы не различаем уже Европы от Азии. Вот Канада и Северная Америка. Какие они мелкие и ничтожные!
Проносясь мимо Луны, я залюбовался горными ландшафтами нашего спутника. Сияющие вершины, глубокие, сумрачные долины, и мне захотелось остановиться немного, чтобы лучше изучить соседний с нами мир. Но Урания, не удостоив его даже взглядом, быстро несла меня все дальше и дальшек звездам.
Мы подымались все выше и выше. Земля, постепенно уменьшаясь по мере того, как мы отдалялись. Вот она превратилась в простую звезду, блестевшую, благодаря солнечному освещению, в недрах черного, беспредельного пространства. Вскоре мы повернули к Солнцу, сиявшему в пространстве, не освещая его И увидали одновременно другие звезды и планеты, уже не исчезавшие в свете солнца, которое не озаряло своим светом невидимого эфира. Божественная муза указала мне на Меркурий, находившийся по соседству от Солнца, на Венеру, блестевшую с противоположной стороны, на Землю, равную Венере по виду и блеску, на Марс, где я различил средиземные моря и каналы, на Юпитер с его четырьмя громадными спутниками, на Сатурн, Уран
Все эти миры, держатся в пустоте, благодаря притяжении Солнца, и вращаются вокруг него с стремительной скоростью, объяснила мне муза. Земля ничто иное, как плавучий остров, деревенька в этом великом солнечном царств, а само это царство Солнца не более, как область в бесконечном звездном пространстве.
Мы все подымались.
Солнце с его системой быстро удалялось от нас. Уже Земля обратилась в маленькую точку. Даже Юпитерэтот гигантский мир, казался крохотным, подобно Венере и Марсу, чуть-чуть побольше Земли.
Мы пронеслись мимо Сатурна, опоясанного гигантскими кольцами. Его одного было бы достаточно, чтобы доказать бесконечное, непостижимое разнообразие, царящее во вселенной. Сатурн сам по себе образует целую систему с его кольцами, состоящим из маленьких тел, вращающихся вокруг него с неимоверной быстротой, и с его восемью спутниками, сопровождающими его как небесная свита.
По мере того, как мы возносились ввысь, наше солнце уменьшалось в размере. Вскоре оно перешло в разряд звезд, потом утратило свое величие, все свое превосходство перед звездным миром и стало не более как звездой, немного разве поярче других. Я стал всматриваться в беспредельное усеянное звездами пространство, среди которого мы продолжали нестись, и старался узнать различные созвездия. Но они заметно стали изменять свою форму, потому что изменялась перспектива: млечный путь рассыпался под нами целою горстью пылающих солнц, низвергающихся в бездну, звезды, к которым мы приближались. Они испускали фантастические золотые и серебряные лучи, ослеплявшие нас подобно молниям.
Мне казалось, что наше солнце, постепенно превратившееся в маленькую звездочку, примкнуло к созвездию Центавра, между тем какое-то новое сияние, бледное, голубоватое, довольно странное, лилось из той области, куда увлекала меня Урания. Это сияние не имело в себе ничего земного и не напоминало мне ни одну из картин природы, которыми я любовался на Землене походило ни на изменчивые тени сумерек после грозы, ни на прозрачную мглу утренней зари, ни на тихое, спокойное сияние Луны, отражающееся в зеркале моря. Впрочем, этот последний эффект, пожалуй, более всего напоминал открывшееся нам зрелище. Но этот странный свет становился все более голубым, настоящего голубого цвета. Он возник не вследствие отражения небесной лазури или от контраста, подобного тому, какой производил электрически свет в сравнении с газовым. Нет, он был голубым сам по себе, как будто само солнце было голубое!
Каково же было мое изумление, когда я убедился, что мы в самом деле приближаемся к солнцу, положительно голубому. Блестящий диск, как будто вырезанный из ясных земных небес, лучезарно выделялся на совершенно черном фоне, сплошь усеянном звездами! Это сапфировое солнце составляло центр целой системы планет, озаренных его светом. Теперь мы должны были пролететь совсем близко от одной из этих планет. Голубое солнце заметно росло. Но странное дело, свет, которым оно освещало эту планету, имел с одной стороны какой-то зеленоватый отблеск. Я снова взглянул на небеса и увидал другое солнцечудного изумрудно-зеленого цвета. Я не верил своим глазам.
Мы пролетаем, через солнечную систему Гаммы Андромеды, объяснила мне Урания. Пока ты видишь только часть этой системы, так как в сущности она состоит не из двух солнц, а из трехголубого, зеленого и оранжевого. Голубое солнцеменьшее из трехобращается вокруг зеленого, а зеленое, вместе со своим спутником, вращается вокруг большого оранжевого солнца, которое ты сейчас увидишь.
Действительно, немедленно появилось перед нами третье солнце яркой горячей окраски, которое, вследствие контраста с его двумя спутниками, производило самое причудливое освещение. Я хорошо был знаком с этой любопытной звездной системой, так как не раз наблюдал ее в телескоп, но я и не подозревал ее реального великолепия. Какой блеск, какая ослепительная яркость! Что за сила красок в этом странном источнике голубого сияния, в зеленом освещении второго солнца и в оранжево-золотистых лучах третьего!
Но мы приближались, как я уже говорил раньше, к одному из миров, принадлежащему к системе сапфирового солнца. Тут все было голубоеландшафты, воды, растения, скалы, слегка окрашенные зеленым отблеском со стороны второго солнца и чуть-чуть тронутые лучами солнца, подымавшегося над дальним горизонтом. По мере того, как мы проникали в атмосферу этого мира, воздух наполнялся сладостной музыкой, восхитительной как благоухание, как мечта. Никогда не слыхивал я ничего подобного. Чудная мелодия, проникновенная, отдаленная, казалось, исходила из целого оркестра арф и скрипок с аккомпанементом органов. Это было какое-то дивное пение, приводившее в восторг с первой же минуты. Оно наполняло душу сладостной истомой. Я, кажется, готов был весь век слушать. Я не решался заговорить со своей спутницей, боясь пропустить хоть одну ноту. Урания заметила это. Она простерла руку по направленно к какому-то озеру и указала мне на целую группу крылатых существ, носившихся над голубыми водами.
Они не имели привычного человеческого облика. Очевидно, они были созданы, чтобы жить в воздухе. Казалось, они сотканы из одного света. Издали я принял их за стрекоз: те же стройный, изящные формы, те же широкие крылья, та же легкость и подвижность. Но, разглядев их ближе, я увидал, что по размерам они не уступают людям, а по выражению их лицубедился, что это вовсе не животные. Головы их походили на головы стрекоз, и, подобно этим воздушным созданиям, у них не было ног. Дивная музыка, которую мы слышали, была ни что иное, как звук, производимый ими при полете. Их было очень много, может быть несколько тысяч.
На вершинах гор виднелись растенияне то деревья, не то цветы. Их тонкие стебли подымались на громадную высоту, и на этих разветвленных стеблях, как будто на распростертых руках, висели крупные цветочные колокольчики, напоминающие тюльпанов. Растения эти были одушевленными. Подобно нашим мухоловкам с подвижными листьями, они выражали свои эмоции посредством движений. Их заросли образовали целые растительные города. Обитатели этого мира не имели других жилищ, кроме этих зарослей, и отдыхали в чашечках благоуханных «мимоз», когда не витали в воздухе.