Она поняла, что Ортус ужасно напуган. Это ее не удивило.
Госпожа, я не могу, выдохнул он, я не смогу защитить вас. Монстры не по моей части.
Камень откатили, сказала Харрохак и удивилась, что сама этому верит. Она не боялась. Она вся пересохла изнутри, будто из нее высосали всю жидкость. Монстры всегда были по ее части. Не было такой мерзости, какую она бы не тронула ради ее мерзких денег.
Тымой первый рыцарь. Твоя работавстречать наших врагов лицом к лицу и умереть, когда корзина твоя окажется пуста, но не раньше.
Это почему-то его не успокоило.
Вам нужен клинок, и нужен кто-то, кто будет его держать, прошипел он.
Неужели! Раньше мне никто подобный не был нужен.
Вам нужно было сделать иной выбор!
Харроу стало неуютно, а поскольку до этого она неплохо себя чувствовала, она немедленно разозлилась:
Я не могу сейчас выбирать, Нигенад! Если только ты не призовешь мне дух Матфия Нониуса, и тогда я с удовольствием воспользуюсь его услугами, если он обещает не произносить речей.
Их собственный скелет Первого дома, облаченный в странное белое тряпье, приблизился и очень изящно поклонился. В Харроу росло и крепло подозрениеей не нравилась плавность его движений. Он двигался легко и свободно, а когда она повернулась, машинально отзеркалил ее движение. Это выходило далеко за пределы ее возможностейили возможностей любого некроманта Девяти домов. Но ее первый рыцарь ничего не заметил. Он впал в задумчивость, причину которой, очевидно, изобрел сам. Когда конструкт сделал жестжест! Кто вообще потратил время, чтобы научить такому скелет! Ортус повернулся к ней, посмотрел на нее серьезными темными глазами. Краска на черепе расплывалась.
Он кашлянул.
Нет! немедленно сказала Харрохак, но опоздала.
Черный клинок зловещий ударил спектрального зверя, черный клинок зловещий впился в ложную плоть.
С криком ударил когтями по шлему Девятого дома, но сердце не подводило
Харрохак, я не понимаю, почему вы выбрали меня.
Других не было, отозвалась Харроу.
Маска сползла с негоне та, что была сделана из алебастра и черной краски. Ортус смотрел на нее внимательными темными глазами, и его тяжелое лицо дрожало. Она с невероятным изумлением поняла, что он злится.
У вас никогда не было воображения, сказал он и, явно расстроившись из-за самого себя, снова натянул на лицо маску. Он не знал, что она не рассердилась, а заинтересовалась. Торопливо добавил:
Простите меня, моя госпожа. Я расстроен и напуган. Я не умею умирать. Запертая гробница далека от нас, далека и ее милость, и я забылся.
Есть такое, коротко согласилась Харрохак и сама разозлилась, правда, на себя, а не на него:Умирать пока не надо, Нигенад. Пошли. Это моя виная не сумела впечатлить тебя своими талантами некроманта. Мы служим великому трупу, который спит беспробудным сном, и наши сердца не должны подвести нас из-за какого-то злобного лунатика. В худшем случае почитаешь ему стихи, это лечит любую бессонницу.
У вас отличное чувство юмора, торжественно сообщил ее рыцарь. Я понимаю. Я пойду за вами, госпожа, и пусть долг станет моим шлемом, а верностьмоим мечом.
Скелет поманил их пальцем, они сдвинулись с места, но Харроу вновь остановилась, когда он открыл желтозубую пасть.
Так оно и происходит? спросил скелет.
9
Ты не могла сказать определенно, проснулась ли ты. Когда ты достигла умиротворения, то растеклась в вонючую лужу, а теперь снова собирала себя по кусочкам. Ты открыла глазаты лежала на спинеи медленно, тщательно, изо всех сил напрягаясь, принялась превращаться из лужи в твердое тело. В легких встал какой-то гадкий жесткий комок, при каждом вдохе в трахее мерзко свистело. В остальном ты чувствовала себя разбитой, но вполне здоровой. Плащ сбился на сторону. В груди было тяжело, но не из-за воды, а от от тени воспоминаний, от последних обрывков сна. Ты затряслась всем телом. После легких к тебе вернулись глаза, и они увидели большое темное помещение и вспышки желтоватого света. Свет бросал угловатые тени на высокий сводчатый потолок.
Ты помнила воду и помнила трупы. А потом все воспоминания ушли. Единственное, что тебе осталосьосознание того, где ты оказалась. Ты бы знала, если бы тебя лишили всех чувств, ты бы знала, если бы твой мозг сгорел. Ты была Преподобной дочерью, и тебя уложили на церковную скамью.
На колени и бедра давило что-то тяжелое. Ты напрягла зрение, изо всех сил прижала подбородок к груди и с облегчением увидела свой двуручный меч. Отношения с ним стали очень сложными. Ты его ненавидела, но и представить мир без него не могла. Ты чувствовала запах крови. И еще какой-то запах, совсем слабый. Одновременно свежий и гнилой, сладковатыйзапах розы. Ты попыталась встать, воздух застыл в легких, и ты зашлась диким кашлем. И тут чья-то рука легко коснулась твоего плеча, будто предупреждая. Ты чуть не рухнула на пол.
Тихо, прошептала Ианта.
Она сидела рядом с тобой и походила на радужно-белый столп. Смотрела она прямо перед собой, своим обычным взглядом: ледяным, страдающим от скуки и еще приправленным отвращением. Тебе было противно. Как она посмела тебя коснуться. Ты приклеила меч к спинке скамьи одним движением. Кость удерживала его на месте и приглушала его шум, кость с горячим чмоканьем прилепилась к натуральному дереву, а ты спустила ноги со скамьи на пол. Ты увидела, где ты, и тебя охватил ужас.
Тебя положили в маленькой, изысканно украшенной часовне. Оглядевшись, ты узнала нежный желтый светсвет сотен свечей. Они освещали полированный угольно-черный камень стен, покрытый завитками костей. Кости были повсюду, их хватило бы на сотню гробничных часовен Девятого дома. Алтарь состоял из длинных резных костей, сплетавшихся в кружево, пол покрывала черно-белая шахматная плитка. Чернаяиз полированного гранита, белаяиз вытертых бедренных костей. В свете свечей они казались оранжевыми. Сиденья были из дерева, дерева, которое ты впервые увидела в доме Ханаанском, настоящего, коричневого, гладкого, отполированного до блеска, недоступного ни кости, ни дереву. Ты задрала голову и увидела крестообразное плексигласовое окно. За ним странным неземным светом мерцали ледяные звезды. Ты увидела черепа, целый оссуарий черепов, сотни черепов, вделанных в стену, глядящих на тебя рядами пустых глазниц, стоящих рядом челюсть к челюсти, ожидающих целую вечность. Эти прелестные мертвые головы, лишенные лиц, покрывали тонкие листки металла приглушенных оттенков: пыльно-багрового, дымчато-аметистового, тусклого синего. Цвета Домов. Здесь покоились герои Домов. Тонкие белые свечи бросали на кости милосердный свет, который даже делал их красивымикрасивыми той красотой, что доступна только мертвым костям. Свечи стояли в разноцветных подсвечниках и походили то ли на букеты в обертках, то ли на длинные тонкие пальцы в кольцах. Несколько десятков свечей стояли на центральном алтаре. На нем лежало тело.
Ты оказалась на похоронах. Ты знала их героиню: ты сама убила ее.
Ты сидела на скамье в часовне, где лежало нетронутое временем тело Цитеры из Первого дома. Чтобы пережить неловкость, ты устремилась мыслями куда-нибудь подальше отсюда.
Ты убрала руки поглубже в перламутровые рукава и сгорбилась, чтобы снежно-радужная ткань закрыла лицо. Даже легкое прикосновение меча к спине заставляло комок расти в груди, а сердцедико колотиться, как будто оно пыталось сбежать. Но по крайней мере шанс ненароком сблевать заставлял тебя оставаться в сознании. Так низко ты еще не пала. Это были всего лишь четвертые похороны из всех, где ты бывала и где при этом была лично ответственна за появление трупа.
Труп, лежащий на алтаре, засыпали толстым слоем розовых бутонов. Розовато-белых, похожих цветом на полежавшую кость. Сноп роз лежал в ее руках, розы украшали ее бледные кудри, льнули к ее ногам. Милые мертвые губы изогнулись в грустной усмешке. Когда-то ты бы опустилась на колени, на специальную подушечку, покрытую мягкой и нежной человеческой кожей, такой эластичной и приятной. Ты возблагодарила бы Гробницу за то, что тебе довелось увидеть смерть ликтора в таком местеи выжить. Ты прижала бы ко рту четки, и одну бусину обхватила бы губами (костяшку пальца своей прапрабабки, воплощавшую Камень, Вселенную и Бога). Теперь ты прикидывала, вырубишься ли в течение ближайшей минуты или нет.
Перед алтарем стояла на коленях Мерсиморн. Сверкающий белый плащ спадал с ее плеч, и она плакаласлышно ничего не было, но плечи у нее тряслись так, будто каждый всхлип был взрывом. Она громко скрипела зубамипримерно с таким же звуком орехи грохотали бы в шлифовальной машине. Ты и представить себе не могла, чтобы святая радости плакала по иной причине, кроме злости или разочарования.
Рядом с Мерси преклонил колени бог. Рядом с богом стоял кто-то еще. Ты видела только затылоки очень светлые волосы. И все. Новый персонаж был высокдаже на коленях он казался выше императора и Мерси. На нем красовались радужные одежды Первого дома, и ты не могла егоили еепочувствовать. Еще одна черная дыра рядом с другими двумя черными дырами прямо перед тобой.
Через мгновение эта новая фигура сказала высоким, но, кажется, все же мужским голосом:
Я полностью расклеюсь психологически, если ты не прекратишь издавать эти ужасные звуки, Мерси.
Я тебя убью, если ты немедленно не заткнешься, жалкая душонка! огрызнулась святая радости.
Прекратите, велел бог Девяти домов, и они замолкли.
Скрежет зубовный слегка поутих. Ты переплела пальцы, скрытые перламутровыми рукавами, покрутила большими пальцами, чуть не ломая их. Ианта смотрела на тебя. Ты посмотрела на нее в ответглаза в свете свечей были не видны, но скорее всего они стали голубымии поразилась, насколько она измучена.
Она вся как-то потухла. Она лишилась чего-то с тех пор, как ты видела ее последний раз, когда она орала на полу шаттла. Ее взгляд метнулся к щели в твоем плаще, и ты съежилась еще сильнее, чтобы щель закрылась. Она нервно вздернула бровь, будто удивляясь.
Где мы? прошептала ты одними губами. Она не ответила.
Через мгновение император заговорил тоном человека, произносящего тост на званом ужине:
Когда она впервые оказалась в доме Ханаанском, я решил, что произошла ошибка. Вы знаете, что я был на Родосе, хотел увидеть тамошнее чудо, но я не хотел смотреть на женщину, чтобы не оказаться заинтересованной стороной. Узнав, что она некромантка, я дал согласие. Она стала моей ученицей. Ей было под тридцать, насколько я помню. И я знал, что она больна, но не представлял, насколько все плохо, пока Лавдей не ввела ее. Выглядела она так, будто хотела забить нас всех до смерти, и еле могла идти я хотел поцеловать ее в знак приветствия, а она сказала: «Господи, я не смогу поцеловать тебя в ответ. У меня получилось идеально накрасить губы, и я не хочу смазать помаду».
Странный ликтор коротко засмеялся, потом откинул голову, и ты впервые увидела его вполоборота. Он был очень бледен сероватой, влажной бледностью, подчеркивавшей все выступы черепа. Тонкие нетерпеливые морщинки пролегли под набрякшими глазами и глубоко врезались в кожу у рта. Он выглядел старше, чем выглядел твой отец в год, когда умер. Лицо было надменным, длинным и породистым, а носогромным и горбатым. Сейчас ликтор смотрел на императора с выражением невыносимого страдания.
На самом деле не получилось. Помада была у нее на зубах.
Мерсиморн пробормотала достаточно громко, чтобы это услышали все:
Конечно, Августин, ты не мог этого не заметить.
А Августин добавил высоким, хорошо поставленным голосом:
Да, я вспоминаю Господи! Как летит время! Жуткое было дело. Ее прислали живую, и никто из нас, кроме тебя, ничего не мог сделать. Она принадлежала к первому поколению или ко второму?
Второму, ответил бог, самое начало второго. Мы экспериментировали с Шестой установкой. Некоторые Дома были еще пусты.
Нет, вмешалась Мерсиморн, установка уже работала, потому что Валанси и Анастасия уже были с нами.
Император щелкнул пальцами, как будто она запустила какую-то вспышку нейронов.
Да, ты права. Мы все ее тогда встретили. Все шестнадцать и она вела себя так, как будто ее на свадьбе приветствовала целая куча нудных кузенов. Я с трудом держал лицо. Когда вы видели ее в последний раз?
Вопрос прозвучал внезапно. Оба ликтора замолкли на мгновение, а потом тот, кого назвали Августином, ответил:
Недавно. Десять лет назад. Я сказал, что она становится отшельницей, и она повела себя так, будто я полный идиот но она была в добром расположении духа.
Цитера очень хорошо умела создавать нужное впечатление, сказала Мерсиморн.
Тебе виднее, рассеянно ответил Августин.
Этот диалог не успел развиться, потому что император надавил:
А ты, Мерси?
Ты снова услышала скрежетание зубов. Потом святая радости сказала бесцветным голосом:
Почти двадцать лет назад. Она слишком много смеялась.
Все трое замолчали, стоя на коленях у алтаря. Лежавшее перед ними тело уже не могло засмеяться. Августин спросил:
А кто-нибудь помнит ее имя? Настоящее имя Дома? Оно вообще существовало?
Гептан? предположил император, но Августин не согласился.
Нет, это Лавдей. Мы забыли! Очень странно. Кто вообще мог подумать, что такое можно забыть?
Мерсиморн встала. Заправила волосы за уши, открыв обманчиво безмятежное овальное лицо, и обошла алтарь. Завела руки за спину, будто боялась до чего-нибудь дотронуться. Посмотрела в мертвое лицо Цитеры с напряжением, которое по-своему было хуже нежности. Как будто она хотела чего-то от трупа, как будто могла добиться чего-то одной силой желания.
Зовите ее Цитерой Гептан. Она хотела, чтобы ее так называли. Тогда это казалось мне невыносимым и мерзким, и сейчас мне это кажется невыносимым и мерзким, но она так говорила Я только один раз видела, как она плакала, добавила Мерси торопливо, на следующий день. Когда мы объединили все наши исследования. Когда она стала ликтором. Я сказала, что альтернативы не будет, а она сказала
Тут она осеклась. К счастью, она не посмотрела в твою сторону. Августин смотрел в пол, скромно скрестив руки, как будто пытался выразить уважение, а император смотрел на Мерси. Ты видела только его затылок и перламутровые листики вперемешку с детскими пальцами в волосах. Свечи бездумно освещали всех.
И что же она сказала? спросил он.
Ликтор какое-то время молчала. Потом кашлянула и ответила:
Она сказала, что у нас был выбор. Что мы могли остановиться.
Князь Неумирающий спрятал лицо в ладони. Стилус выпал из его кармана и покатился по полированным черно-костяным плиткам. Впервые он походил на смертного. Человеческая сущность показаласьи исчезла, как будто пробежала тень.
Августин вдруг заметил невпопад:
Чего же тут мерзкого? Я бы сказал, что ей повезло. «Ци-те-ра Лав-дей», очень легко произнести. В моем имени возникла бы аллитерация, которой я бы не вынес.
Я бы так сказала, продолжила Мерси, как будто Августин не произнес ни слова, я никогда не плакала по Лавдей Гептан. В своей жизни она совершила один хороший поступок, и она это знала.
И все же скажи про нее хорошо, велел император, не отнимая рук от лица, ради бога. Про них обеих.
Августин протянул руку и сжал плечо человека, который стал богом, и бога, который стал человеком, но все еще взывал к самому себе. Потом ликтор поднялся с кряхтением, как будто ему больно, и подошел к изножью алтаря. Теперь ты разглядела, что он был высок и не особенно внушителен, но в линиях его лица было что-то, далекое от реальности. Как будто однажды он смотрел на нечто ужасное, и оно навсегда запечатлелось на его щеках и лбу. Он откинул в сторону полу радужного плаща и заткнул большие пальцы за ремень элегантных брюк. Белый плащ красивыми складками лег на плечи.
Цитера была великолепна, просто сказал он. За десять тысяч лет я не слышал от нее дурного слова, разве что в шутку. Она любила нас беззаветно. Всех нас. Это говорит одновременно о ее терпении и о ее огромном сердце. Она была достойным ликтором и любимой дланью. И если Лавдей даровала ее нам, то господь благословит Лавдей.
Мерсиморн опустила руку на алтарь, рядом с маленькими тугими розами. Ей пришлось сильно напрячься. Голос ее зазвучал странно:
Она бывала жуткой маленькой дурочкой. Но обычно она была очень милой маленькой дурочкой, и она не заслужила такой смерти.
Она медленно перевела взгляд, в котором бушевал сонный ураган, на скамьи, то есть на вас с Иантой, и дернулась.