Меня всегда удивляло как люди воспринимали Землю плоской, да еще со слонами и черепахами, вдруг объявляет Аркаша. Что, если все так и было?
Как? изумился Боря. Уж не хочешь ли сказать, будто Земля и впрямь была плоской и стояла на дурацких слонах?
Именно, тычет в его сторону вилкой с насаженным разваристым пельменем Аркаша. Я называю это сильным антропным принципом. Вселенная создана так, чтобы полностью соответствовать возможности существования в ней человека. Физического существования, уточняет слабый антропный принцип. Но человек не только организм. Это еще и мЫшленье, Аркаша стучит пальцем по лбу. Понимаете? Значит, что?
Что? спрашиваю, ибо уже соображаю кому все это говорится, ведь между собой они эти темы тысячу раз обсудили, обсосали, обточили, а теперь разыгрывают хорошо отрепетированный спектакль.
Меняется мышление меняется и вселенная. Мироздание первобытного человека совсем не то, что мироздание древнего грека, и, тем более, человека эпохи Возрождения. И мир человека коммунистического завтра будет отличаться даже от мира социалистического сегодня. Там будет не только человек коммунистический, там будет коммунистическая физика, коммунистическая социология и, даже, коммунистическая биология! Поэтому не стоит смеяться над представлениями древних, мол, Земля плоская, солнце вращается вокруг нее, а звезды хрустальная сфера с огоньками, что на твоей елке. Для них все так и было.
Извлечение двоих
Как вы пишете вдвоем? спрашиваю. Наверху?
Очень просто, говорит Аркаша. Во-первых, сверху далеко видать, до самого будущего. Во-вторых, ничто не мешает думать.
Мы и думаем, подхватил Боря. Кричим другу другу сюжет, отдельные фразы. Кому фраза не нравится, тот предлагает свою. Слово за словом. Предложение за предложением.
А потом приходим сюда и записываем, Аркаша хлопает по тетрадке. Единственная проблема: пишем неграмотно. Даже в вечерней школе у нас правильнописание хромает.
Не подумай плохого, подмигнул Боря. Оно есть, это правильнописание. Но хромает. На обе ноги.
И что вы видели в будущем?
Тебя! хором отвечают братья, переглядываются, смеются.
Альбертина возвращается, расставляет тарелки с разваристыми пельменями. Наверняка, Эйнштейния постаралась зачерпнуть поглубже из огромной кастрюли, в которой они готовятся.
Вот, записывай: «Я их вижу мне время тех дней не застит, не прячет во мгле.» нарочито громко начинает Аркаша.
«Я их вижу: широких, красивых, глазастых на мудрой Земле!..» подхватил Боря.
Тетрадка нетронутой лежит на столешнице.
Братья замолкают, смотрят друг на друга.
Ты чего, Роберт?
А ты, Рождественский?
Ты пишешь аккуратнее.
А ты грамотнее.
Какой толк в грамотности, если каракули? Склифосовский не разберется.
Могу попробовать, предлагаю. И почерк, и грамотность без ортопедических проблем.
Аллилуйя! восклицают хором братья и пододвигают тетрадку в две руки. Суют цанговый карандаш.
Мороз крепчал начинает Аркаша.
Потекли весенние ручьи продолжил Боря.
Молодая графиня
Бедный художник
Записываю.
Мы написали кейфовать? Кейфовать? Нет, вычеркиваем.
Напишем проще: и крепко его обняла
О чем повесть? невзначай интересуюсь, выводя слово «крепчал».
О золотой мухе, Борис зачерпнул варево, осторожно подул. Сморщил нос: Такой запах, будто Эйнштейния поставила их варить в первую годовщину исчезновения Альбертины.
О стране водяных, поправляет Аркаша.
Понимаешь, сказал Боря, это сатирическая вещь. Или юмористическая. Про то, как два соавтора встречаются в Бологом и сочиняют повесть. А над ними летает золотая муха, их подслушивает и творит говенные чудеса.
Какие-какие чудеса? уточняет Аркаша.
Боря уточнил.
А еще там живет спрут, который играет на аккордеоне. Осемью щупальцами. И релятивистские сестры. И
Откуда ты это все взял? Аркаша смотрит на Борю.
Здрасьте, Новый год, мы это вторую неделю на проводах обсуждаем.
Бакалдака! Аркаша стучит по столешнице. Мы обсуждаем совсем другое. Понимаешь, это повесть про детей, которые обладают необычными возможностями, и про взрослых, которые их ужасно боятся и поэтому делают еще более ужасные вещи вот, в первой части должно быть
Не пугай мальчика, прошептал Боря.
Аркаша сбивается.
Мальчика? Какого мальчика? Очки протри, девица перед нами.
Иванна, пользуюсь поводом представиться.
Вот, постучал ложкой по столу Боря. Иван! Понимаешь?
Какой еще Иван?! Анна, глухомань, Анечка!
И они спорят. Нет, не об их визави много чести. Иван, Анна какая разница? Но грех обижаться. Рассеянно листаю полученную тетрадочку, мысленно фотографирую содержимое. А в голову тискаются неподобающие мысли. С девчачьей стороны. О том, что не прочь с ними. «Не прочь» не развиваю, не распутываю до самой остановки «Сосна», ведь они наверняка живут в мужском общежитии.
Все это тысячу раз было, говорит Аркаша.
Мне неприятно писать про этих твоих детей, оттопырил губу Боря.
Они не мои, говорит Аркаша.
А чьи? Мои? разгорячился Боря. Или его?
Они наши, говорит Аркаша. Мы этот сюжет с тобой вторую декаду обсасываем на проводах. О том, как землеройки пожирают динозавров метафорически Аркаша отхлебывает из тарелки через край.
Ладно вздохнул Боря и тоже приложился к тарелке, уговорил. Тогда начнем издалека
С Хоккайдо?
Поехали.
Дело пошло. Пошло так бодро, что диву давалось как здорово у них получается. Наверное, когда сочиняет один писатель, ничего особенного не происходит сидит человек, карандаш грызет, в потолок смотрит, а потом бах! пишет. «Я помню чудное мгновенье» Или кляузу на соседа, который в это время решил вбить в стенку гвоздь.
Здесь и сейчас все вширь, все настежь. Пишем. Сочиняем. Смеемся. Жутко спорим, брызгая слюной и пельменями, которые окончательно остыли, превратившись в покрытую жиром неаппетитную массу. Один предлагает фразу, другой тут же разнёс ее в пух и прах, но предложил свою, которую ждет столь же печальная участь, но когда кажется, что этому фразосражению не будет ни конца, ни края, вдруг выковывается то, что ни у Аркаши, ни у Бори не вызывает возражения, и предложение записывается в тетрадь счастливым цанговым карандашом.
Особенно ловко сочиняют диалоги.
Ты за бабу, а я за мужика, говорит Аркаша.
Поехали! подхватил Боря.
В первый раз даже не соображаю, что это не их очередные препирательства, а препирательства героев, пока Боря не толкнул под руку: записывай, мол, давай! Записываю, аж бумага дымится.
И все окружающее куда-то исчезло. Отодвинулось далеко-далеко. Остались только они братья-писатели, по совместительству монтажники-высотники, да их скромный секретарь, по совместительству оперативный работник Спецкомитета.
А затем все закончилось.
«Наверное, он выстрелил, потому что мир изменился.»
Подпиши, говорит Аркаша, станция Зима тире Братск.
И дату апрель-ноябрь тысяча девятьсот шестьдесят седьмого.
Мы в апреле это задумали, поясняет Аркаша, закуривая.
А в ноябре завершили, тоже закурил Боря.
Смотрю на ворох страниц перед собой.
И что с этим делать?
Читать, пожимает плечами Аркаша. Это для тебя.
Исключительно для тебя, кивнул Боря. А продолжение
Продолжение сочинишь, Аркадий, озабоченно смотрит на часы. Где же они?
Что хорошо в релятивистском кафе, так это то, что время относительно, усмехнулся Борис. Ну, долго еще ждать?
Хлопает дверь, впуская ледяное дыхание улицы.
Дятлов.
Часть вторая. Операция «Робинзон»
Стрельба по-македонски
На стрельбищах остались вдвоем. Автоматные очереди стихли, бойцы собрали гильзы и погрузились в машины. В наблюдательном пункте дежурный да наряд. На нас они не смотрели, обсев печку и отогревая промерзшие руки. Руки это важно. Береги руку, Сеня. А точнее Иванна.
Что с ними будет дальше? спросила она то, что и должна была спросить. По моим расчетам. Должна была раньше, но дотерпела до такого вот момента. Обманчивого уединения.
С кем? прикинулся я, ведь и это от меня ожидалось. Не стоит обманывать чужие ожидания. Дабы не расстраивать друзей и вводить в заблуждение врагов собственной предсказуемостью. И напел:
Если друг отказался вдруг
Хмурится, став больше похожей на девчонку, чем на пацана. Капризную девчонку.
Ты понял.
Достаю сигареты «Друг» и пытаюсь закурить на ветру. Ветер сбивает огонь со спички. Но на любую непогоду имеется хитрый прием. Выдвигаю крышку коробка и прячу зажженную головку внутри. Затягиваюсь. Кашляю. Нет, это не «Друг», «Враг» какой-то.
Не наше дело, говорю. Наше дело выслеживать, хватать, валить, а когда не получается хватать и валить, метко стрелять. Как по мишеням. Не забивая голову лишними вопросами. Много вопросов много печали, стажер. И вообще, смирно! К стрельбе приступить!
Нужная струна зацеплена. Мне самому не понравились выверты с кромечниками. Кромечник друг, но, как ни крути, а ящики у нас конкурирующие. Словно в США. Нет, не словно. У нас здоровая конкуренция, за все хорошее. А у них нездоровая, где человек человеку товарный фетиш. У нас борьба хорошего с очень хорошим, а у них за прибыль. У нас С усилием прерываю политическое коловращение. Ерунда это, а в сухом остатке застарелая дружба однокашников, которых судьба свела в одном училище, а потом зацепила парой острых ситуаций на границе. Был у майора Деева товарищ, майор Петров.
Докурить и довспоминать не успеваю курсант хватает со стола оба пистолета и отрабатывает мишени стрельбой по-македонски. Отрабатывает грамотно, без напряга, характерного для новичков. Словно родившись с пистолетами. Любо-дорого смотреть. Все внимание на мишенях. Очередность. Одновременность. Черные точки гнездятся на белой бумаге. Двоих на раз уложит.
Не веду и бровью, чтобы не возгордился. Хуже нет для курсанта чувствовать доброе отношение начальства. Тем более любовь. Ибо любовь начальства исключительно одного рода. Того, за которую статью припаивают. В переносном смысле.
Почему без разрешения изменили задание, курсант? интересуюсь ласково, с любовью. Не хвалить же.
Товарищ майор,как лучше
Как лучше, товарищ курсант, решают ваши старшие товарищи и ваш наставник. А потому, товарищ курсант, за злостное нарушение правил поведения на стрельбах марш-бросок до казармы и внеочередной пэхэдэ. О количестве внеочередных нарядов сообщу позже. Все ясно?
Так точно, товарищ майор. Разрешите приступить?
Приступайте. Время пошло.
И время пОшло.
Низы
Парково-хозяйственный день удался на славу. Руки ныли. Костяшки пальцев кровоточили. Длинный коридор между кубриками казармы пришлось драить в одиночку. И не каблуком сапога. А обломком стекла.
И спину ломило. И юбка казалось нелепой. Чересчур короткой. А блузка чересчур узкой. Но все неудобства от перемены пейзажа. Внешнего и внутреннего. И название подходящее Низы. Братск с литерой один.
Тихо играет джаз.
Что будете заказывать? Официантка, чистенькая, крохотная, с белой наколкой в густых волосах.
Водку, говорю.
Коньяку двести грамм, Дятлов не обращает внимания. И медвежатину, Насёна, как полагается по ассортименту.
Так ведь Иван Иванович строго воспрещает Насёна округлившийся ротик блокнотиком прикрывает.
Ничего, мы ведь Гидромедведю не служим, у нас своя контора, Дятлов подмигивает. И свои охотники.
Рука дружески придерживает Насёну за талию, официантка не возражает, продолжая строчить в крохотном блокнотике.
Всегда хотелось знать что они там пишут. Впрочем, вру. Никогда не хотелось. И опять вру. Потому как никогда ничего подобного не попадало воочию. Только в кино.
А к нам Евтушенко заходил, говорит Насёна. Он в доме культуры поэму про нас читал, а потом сюда.
Про вас? усмехнулся Дятлов. Про официанток кафе «Падун»?
Ой, нет, что вы! Насёна хихикнула, вновь прикрыв ярко накрашенный ротик блокнотиком. Про ГЭС, про Братскую ГЭС. Так поэма и называется: «Я, Братская ГЭС». Неужели не слышали? Даже по радио передавали.
Люблю вас, говорю, когда Насёна убегает за заказом.
Дятлов в привычной позе на стуле боком, нога на ногу, локоть на спинке, между средним и безымянным сигарета. В профиль к курсанту. Глупому созданию. Смотрит на эстраду, где музыканты в ослепительно белых рубашках и узких галстуках старательно трудятся над инструментами, извлекая шуршащие звуки джаза.
«Что теперь будет?» мелькает мыслишка. Вполне бабья. Даже не девичья. «Попрет», отвечает голос. На еще одно пэхэдэ. Но он молчит, будто и не расслышал. Зачем привел сюда? Будем теперь разоблачать поэтов? Разведчиков не будущего, но душ? Такой пригодился бы, разведать собственную душу. Которая есть смятение.
Разглядываю стоящий на столе железный цилиндр с прорезанными дырками большими и малыми, откуда сочится бледный свет. И вдруг понимаю, что чересчур свыкаюсь с ролью.
Кто ты? вдруг спрашивает он, и не сразу соображаю кого и о чем.
Принцесса? Принц? Или медведь? Дятлов не смотрит, продолжает курить.
Пытаюсь разобраться. Натянутая на пятерню кукла Петрушка кто? Голова, грубо размалеванная красками, с жутким напомаженным ртом и бубенцами на колпаке, или, все же, пальцы, заставляющие шевелиться руки и болтаться башку?
Курсант Спецкомитета, шевелю губами. Но он слышит. Даже не так знает. Шепот не проникает сквозь плотную завесу музыки и танцев.
Правильно, Дятлов стряхивает пепел. Курсант понятие среднего рода, чтобы не говорила тебе учительница русского языка. Не он, не, тем более, она, а оно. Почти как начальство. Но бесполость начальства проистекает из его божественности, глаз Дятлова хитро прищуривается. Он камбала. А бесполость курсанта от его бесформенности. Он глина в руках начальства, грязен, податлив и склонен застывать в приданных ему формах, принимая, в силу ограниченности, их за совершенные и прекрасные. И он, в каком-то смысле, прав. Курсант прекрасен, когда драит пол, чистит сортир и стреляет по-македонски. Когда на брюхе преодолевает полосу препятствий. И даже когда признается в любви к начальству, он прекрасен, если в этом нет буржуазной пошлости, а есть лишь не совсем умелое проявление любви к родине и верности идеалам коммунизма. Ты ведь любишь родину, которая с детства взяла на себя весь груз забот о тебе?
Это долг, отвечаю твердо.
А идеалы коммунизма?
Это убеждения.
Тогда причем тут любовь? спрашивает Дятлов. Ведь во мне, кроме родины и идеалов коммунизма, ничего больше нет. Разве что умения перегрызать врагам горло, но это дело наживное, благоприобретаемое. К тому же, ты в форме курсанта, а значит парень. Форма определяет сознание. А любовь мужика к мужику у нас уголовно наказуема.
Запутавшись, молчу. А чего хотелось? Впустую произнести признания, как дореволюционная институтка блестящему царскому офицеру? Вожу пальцем по столу, провинившись.
Он протягивает руку и накрывает ладонь.
Когда приносят горячую медвежатину, не могу запихнуть в рот ни кусочка. Будто человечина. Дятлов усмехается и съедает обе порции.
Мирное сосуществование
Они опасны, сказал тогда Дятлов, но, устыдившись излишней кривизны аргумента, поправился: Вы опасны. Классового врага можно уничтожить, классово близкого переагитировать, если он колеблется в выборе. Но ни Маркс, ни Ленин ничего не знали о вас. Объектом их диалектики являлась человеческая история, а целью построение справедливого общества, справедливого человеческого общества, уточним для определенности. Нечеловеческая история и нечеловеческое общество не поддаются методам учения, которое всесильно, потому что верно, но всесильно и верно исключительно в приложении к человеку.
Лежим в излюбленной позе в его кабинете: на полу, голова к голове, щека к щеке. Он еще и курил, что неудобно, порой угольки обжигают лоб.
Зачем говорю об этом? Между нами не должно быть неопределенностей. Недоговоренностей. Советская власть накопила достаточный опыт мирного сосуществования с врагами классовыми. Почему ей не накопить такой же опыт мирного сосуществования с врагами эволюционными? Социализм есть порождение индустриального развития капиталистической системы. В этом его сила и в этом, не будем скрывать, его слабость. Капитализм и коммунизм смешанная реальность, которую необходимо распутать. Индустриальная система, выкованная в недрах капитализма, практически плоть от плоти, несет его несмываемые черты. Она заточена под частную собственность, под частный интерес, под чистоган, обогащение, под пролетариат и хозяина, а нам приходится пользоваться ею для построения коммунистического общества. Брать способ производства, но отвергать возникающие по его поводу общественные отношения, подменять их другими. Вот только получается плохо. Пока.