Смутная память дотянулась до времен, когда все было иначе. Когда-то каждый рэбб чувствовал себя частью некоего целого, объединенного обшей волей. А возможно, что и разум их составлял часть неведомого и великого целого. Каждый рэбб чувствовал сваю особостьно все вместе они сливали силы и разум в единой борьбе, подчиняя мир, превращая его просто в Охотничьи угодья.
Но со временем все реже дрожала земля под лапами больших ящеров, все реже раскатывался грозный и тоскливый рев древних хищников. И чувство единения, мгновенной бессловесной связи всех взрослых рэббов, Властителей, сменилось своей противоположностью. Охотничьи угодья разделили; и теперь Властители мгновенно и остро, улавливали присутствие на своей территории чужака, и неудержимая волна ярости заливала их сознание. Поединок! Смертельный поединок!
Женщины жили дне Закона Сильных. Они появлялись и уходили, повинуясь неведомым законам. И дарили Властителям сыновей, Преемников. Это происходило лишь однажды в жизни Властителя, к склону лет, когда переполнял разум, становился все тяжелее груз накопленных предками и самим Властителем знаний. Рэббы никогда и ничего не забывали. И освободитьсяс тем, чтобы принять долгую и спокойную старость, угасание в долгой чреде лет на Свободных землях, могли, только разделив Знание со своим Преемником. Единственным мужчиной-рэббом, приходящим в его Охотничьи угодья. Сын принимал знаниявыраженные не только и не столько словами; на время передачи, Освобождения, их разум как бы сливался воединотак, наверное, было в незапамятные времена со всеми рэббами.
А потом оставался только один Властительсын. А отец уходил, Освобожденный. От Закона Сильных. От мудрости рэббов, хранящих опыт всей цепочки предков. Уходил, и для него угасала навсегда память о миллионнолетнем Великом лесе, память, запечатлевшая восход и угасание новых светил, память, в которой извивались реки и двигались горы, память, в которой жили и изменялись и сама земля, и населяющие ее существа.
Оставалась еще надолго прежняя сила и умелость рук, легкость движений, но исчезала воля к борьбе, способность к ярости, укрепляющей тело тем больше, чем сильнее враг. Все было слито воедино у Властителя, венца творенияволя и мудрость, гордость и силаи все уходило в час Освобождения. И со словом воли и уходом знания исчезала потребность в огромном количестве животной пищи, потребность, заставляющая Властителей удерживать до последнего дыхания большие и обильные Охотничьи угодья.
Повинуясь инстинкту, Освобожденные уходили на свободные земли. Уходили и никогда не возвращались. Жили на свободных землях долговрагов у рэббов не осталось, а пищи для Освобожденных хватало. Жили, легко забывая все, что не нужно теперь им в вечном Сегодня.
Свободные землиэто итог жизни, долгий в спокойный.
Гроук, преемник двух тысяч Гроуков, владел богатыми угодьями, примыкающими к гряде неприступных гор с единственным проломом, из которого вытекала река, несущая дух Тлена. Он оставался Властителем дольше, чем любой из прежних Властителей. Много раз на его угодья приходили чужие. Победы с каждым годом давались все труднее. Гроук старел. Много раз ветер и звезды приводили к нему женщин, но все они уходили, не оставив Преемника. Они рождали Преемников другим Властителям, рождали свободных сыновей, набирающихся сил в ничейных горах и затем сходящих на чужие угодьяпобедить или умереть. Победитьи начать отсчет времен с себя, со своей убогой личной памяти, илипогибнуть в поединке с Властителем.
Женщины перестали приходить, и Гроук, Преемник двух тысяч Гроуков, остался обреченным.
Гроук старел. Силы уходили. Следующий поединока Гроук знал, осталось недолго, окажется последним Но Гроук не хотел умирать. Может быть, это дыхание Тлена, подточившего волю и тело, может, все-таки мудрость, но Гроук не хотел, не мог умереть просто так, не выплеснув, не отдав хотя бы часть огромного мира, накопленного им и двумя тысячами предшественников.
Но Гроук не мог оставаться на своих угодьях и ожидать чужака. Но не мог и пройти на свободные земличерез шесть сопредельных территорий соседей-Властителей. Перейти границунеизбежный бой, и неизбежная гибель. Властители-соседи моложе и сильнее. Остается только один выход. На его угодьяхпролом, выход в долину, а по ней, сквозь болота и чахлые лесак невысоким горам, а тамна свободные земли, к океану. Гроук знал этот путь. Не знал только, сможет ли, не Освобожденным, прожить на свободных скудных землях, не станет ли там искать смерти. Но никто из рэббов этого не знал
Наступил деньи Гроук ушел. Рэббы не отступают. Литофон, отныне навеки отзвучавшая память о поколениях, жилище из живых старых деревьев, некогда высаженных прапрагроуком и переплетенных стволами прагроуком, все, даже купальня, оборудованная самим Гроуком в искусственной излучине реки, остались позади.
А впередипролом в неприступных скалах, долина, река, вытекающая из далеких болот, и неподвижное облако Тлена
Гроук обогнул холм, затем еще одну скалу, и наткнулся на Голышей. Они поздно заметили рэбба; при желании Гроук мог бы в три удара сердца передавить их всех, хотя Голыши бросились врассыпную. Гроук не собирался задерживаться; единственное, что остановило егоудивление. Десяток Голышей не бросились наутек, а замерли в оцепенении, время от времени издавая какие-то звуки. Странные звуки Гроук неспешно приблизился и, наклонясь, подхватил ближайшего Голыша.
Вот тут-то остальные ожили и, запустив в Гроука ветками и камешками бросились к пещере, а пойманный Голыш затрепыхался в ладони и, выгибаясь, что-то кричал.
«Нечто членораздельное», машинально отметил Гроук, не придавая особого значения. Он чуть сжал пальцыи Голыш, пискнув, затих.
Гроук опустил его на песок и сам присел рядом, разглядывая.
Не бойся, не съем я тебя, успокаивающе ворчал Гроук, легонько поворачивая, чтобы рассмотреть со всех сторон, Голыша, ничего я тебе не сделаю, Посмотрю и пойду дальше
Слова, конечно же, ничего не значили, только интонация и волна спокойствия.
А они изменились с тех пор, когда их увидел пра-Гроук. Лучше, правда, не сталиволосы почти сошли с тела, укоротились конечности, исказились лицевые кости. Разве это добыча? Самецростом едва с локоть, вытянутое хрупкое тело, лапки с пластинками коготков, плоские ступни Как только живы? Впрочем, здесь, в долине, крупных хищников нет. А от метких отобьютсявон как ловко швыряют камни и ветки
Гроук отвел руку; приподнялся, собираясь отправиться дальшеи вдруг встретился взглядом с Голышом.
Страх, и мольба, и любопытство, и надежда Взгляд разумного существа. Гроук поднялся, пророкотал:
Иди к своим, и двинулся по тропе, вдоль берега. Взгляд, неожиданный, даже невозможный для такого маленького и жалкого существа, все не отступал
Этого не может быть, повторял Гроук, уходя все дальше, к болотам, такой маленький, такой слабыйнеужели? Уродливое тело; поведение больного животногоэто лишь больные звери да мелочь всякая цепенеют; и вдругРазум? Естественный венец творения, рэбб, возносится над миром и силой, и разумом, он и только он способен охватить все вокруг, понять и прочесть самые тонкие и самые, сильные связи времен и вещей; а этот? Порождение Тлена? Нелепая и недолгая проба мира, отравленного Тленом, _дать шанс_?
Нет, это не может быть, опять повторил Гроук, просто так разум существовать не может. Должна быть речь
И тут осознал, что речьзвучала. Членораздельная речь! А следовательно, Голыши разумны. Гроук даже засмеялся и остановился: так забавно! Голыши, маленькие, совсем не похожие на рэббовну разве что чуточку, сильно уменьшенное безволосое подобиеразумны!
Гроук уже отошел от излучины и двигался, войдя по щиколотки, вверх по мелководью. Туда, где за лесом и холмами открывалась обширная долина, залитая горячими болотами. И там, вдали, на самом краю небес, вздымалось угрюмое темное облако. И оттуда доносились до чутких ушей рэбба рокот, хлюпанье и чавканье, как будто там, под темно-сизым облаком, жрали что-то, давясь и торжествуя, тысячи жадных ящеров.
И доносился запах Тлена
И тут вдруг ощутил Гроук, что тугие тиски, о каждым годом все сильнее сжимавшие мозг, ослабели. Немного, чуть-чуть, но совершенно явственно.
И это произошло не сейчас. Раньше. Когда понял, что не одинок. Не одинок в разуме, не отделен стеною ярости и ненависти от Разумных. А стена страха Этопреодолимо. Нет, еще раньше. Когда слышал крики Голышей, когда успокаивающе ворчали встретился с нежданным, осмысленным, разумным взглядом.
Гроук повернулся и легко побежал вниз по течению.
Земля дрожала; мягкая, упругая почва проседала под ступнями, и фонтаны воды взлетали из-под кочек. Болото закончилось, и теперь под ногами крошились мелкие камни и коряги. С хрюканьем и визгом шарахнулось семейство бегемотов. Матерый, столетний крокодил замешкался, распахнул острозубую пастьи задергался, раздавленный походя, бегущим рэббом.
Поворот, еще поворот, знакомая излучинаи вот пещера. Многоголосый крик встретил Гроука. Шесть Голышей задвинули в устье пещеры валун и, мешая друг другу, все же вползли в щель между камнем и кромкой гранитного зева. А снаружи осталось несколько самочек; Гроук на мгновение задумался рассмеялся, оценив тактику. Сейчас самочки бросятся врассыпную, чудовище (это он, Гроук) поймает и сожрет одну, а затем, как положено хищнику, пойдет прочь.
Гроук напрягся. Мышцы окаменели, ноздрив каждую поместилась бы голова Голыша, округлились, густая с проседью грива вздыбилась, рассыпав короткую дробь разрядов.
Невидимая волна воли рэбба, воли, подавляющей даже тупую ярость ящеров, бросила самочек ниц.
Гроук расслабился и, не торопясь, подошел к пещере. Из-за камня, прикрывающего вход, доносились сдавленные голоса. Гроук просунул пальцы в щель и, не обращая внимания на слабые удары, одним движением отодвинул глыбу. Вопль ужаса; несколько заостренных палок и камней, брошенных слабыми, хотя меткими руками; оцепенение большинства; голоса Речь. Гроук удовлетворенно засмеялсяа Голыши, то ли загипнотизированные блеском его клыков, то ли пораженные смехом, смехом, несвойственным ни одному животному, замолчали. А Гроук аккуратно, чтобы не повредить, подобрал пожертвованных самочек и плавным движением внес их в пещеру. А когда самочки, быстро сбросив оцепенение, сбежали с ладоней и смешались с толпой, подобрал с земли палки (к некоторым были приделаны костяные и каменные острия), положил пучок ко входу и, двигаясь с нарочитой медлительностью, отошел на пару десятков шагов, к реке.
Там он сел, привались спиною к удобному останцу, и принялся ждать. Терпение и любопытство побеждают страх.
Как всегда в минуты полного покоя, в душе Гроука зазвучала мелодия, отзвук произошедшего и предвидение будущего.
Какое-то время Гроук перебирал, раскладывал, поворачивал крупную гальку: наконец, разновеликие камни выстроились на песке особенным узором; в них уже чувствовалась мелодия. Гроук простучал по каменным спинкам костяшкамиберцовыми костями буйвола, обглоданными то ли Голышами, то ли стервятниками.
Камни отозвались нужным звучаниемГроук заменил только два. Опробовали отдался мелодии. Руки Гроука точно преследовали нечто невидимое, мечущееся по камням литофона, и преследование это оборачивалось музыкой, и в ней проявлялся и преломлялся мир долины. Стена гор и близость болот, и гады, скользящие в горячей тине, и сонные звери, и даже угрюмое смертоносное облако, уносимое ветрами и всегда остающееся на месте. И было в музыке то, что Гроук разглядел в Голышах, то, что неожиданно и благодатно оказалось необходимым ему.
Они слушали, слышали, а может бытьпонимали. Не напрягаясь, он легко улавливал, как борются в них страх, и любопытство, и удивление, и доверие. Доверие.
И окаменелая душа одинокого рэбба внезапно сама наполнилась теплом и благодарностью.
Ветер переменился. Много дней подряд он ровно заполнял речную долину, донося запахи далеких лесов; и вдругослабел, а потом повернул, и придвинулись запахи близких болот. Подымаясь на скалу, Гроук видел, как изгибается и становится все ближе облако Тлена. И запах его становился сильнее, или резко усиливалсяи порывам ветра вторил тоскливый, внезапно прерывающийся рев бегемотов.
Добычи еще хваталоно следовало уходить.
Сам он мог оставаться долгомедленный яд Тлена не приносил настоящей опасности, но слабым, хрупким Существам, искоркам разума, оставаться означалоугаснуть. Гроук давно, в считанные дни, освоил их примитивный язык и объяснял, насколько это было возможно для существ, не понимающих связи времен и событий, опасность; его понималии ничего не изменялось. Странный, слабый разумвсе время порождает новые сущности, неожиданные и нелепые объяснения. Не видят, не способны увидеть действительность только миражи, не понимают ни прошлого, ни будущеготолько смена миражей, хроники, разворачивающиеся по выдумываемым и тут же забываемым законам. Слабый, больной разум, все время на самой грани ухода в цветную животную бессознательностьи вдруг внезапные подъемы, сотворение миражей, на мгновение завораживающих даже могучего рэбба.
Гроук пытался рассказать _истину_, передать хотя бы часть великого знания, накопленного двумя тысячами Гроукови убеждался, что единое знание распадается, становится словами, в которых с каждым днем все меньше смысла, или (чаще) деталями, составными частями, украшением очередных миражей. И все же Освобождение происходило, происходил пусть неточный, но близкий резонанс разумов, спасительный для Гроука; и чувствовал он, что не может уйти, оставить частичку разума, частичку себя вымирать здесь, на краю болот. Наверное, неточный резонанс, нелепое, ни с кем из рэббов не бывалое Освобождение, а может, и влияние Тлена подействовалиГроуку все чаще приходило в голову, что Голыши должны не просто выжитьони должны прийти в мир. Есть что-то большое в причудливых миражах их душ, в преломлении знаний от одного к другому, третьему, сотому и от поколения к поколениюбольшее, чем строгий и бездонный разум рэббов постиг и запечатлел.
И, может, Закон сильныхне единственный я не лучший закон, и все точные знания и связи, хроника действительности, накопленная рэббами, намного более сложная, чем возможно передать звучащей речьюеще далеко не все, и хроника миражей в конечномитоге столь же близка к истине или столь же бесконечно далека от нее? А значит, мир этот, могучими руками рэббов превращенный в пригодный для жизни слабыхим и должен принадлежать?
Клочки и сгустки тумана, насыщенного Тленом, подползали к пещерам и хижинам, к обиталищам Голышей, стекающихся в долину под защиту рэбба. Оставатьсяугаснуть Гроук вслушивался в слабые голоса, всматривался в уродливые маленькие лица Привязанность, смешная, незнакомая привязанность, потребность сильного в слабом, мудрогов доверчивом И когда Голыши в очередной раз согласились, что да, немедленно надо уходить, и в очередной раз не двинулись с места, Гроук решился.
Там, где разум бессилен, действуют воля и страх. Он повелели ни отступить, ни ослушаться они не могли.
Подчиняясь его воле, они шли и шли по мелководьям, по краю топей, по каменистым осыпям, вброд через малые речушки и вплавьчерез большие, по торфяникам и бесконечным болотам. Все шли, все ветви, все племена, все искры разума, все, кто обитал, кто вымирал, едва родившись, в долине.
Больных и слабых несли на звериных шкурах, вчетвером или вшестером так слабы Голыши. Младенцы висели за спинами и на руках матерей, и пили материнское молоко прямо на ходу. Все шли, и только за мертвыми навсегда смыкалась черная топь. Мертвые оставалисьа живых становилось больше. И на каждой стоянке и даже в пути Гроук говорил и повторял, говорил все, что удавалось выразить на их языке, об окружающем мире и о мире, куда они обязательно придут. И каждый раз Гроук чувствовал очередную ступень Освобождения, и знал, что теперь сможет долго и спокойно существовать на Свободных землях.
Стоянки сворачивались, живые наскоро прощались с теми, кто уже не продолжит Путь, и уходили, подчиняясь привычно воле Гроукаили уже просто привычке
Ветра совершали свой извечный круговорот, дожди проливались на склоненные головы, рождались и вырастали дети, и вот уже всем казалась жизнь вечной дорогой к неведомому миру из мира, ставшего запретным и потому особенно прекрасным.
И когда кончились болота, когда позади остались леса и горы, когда совсем выветрился запах Тлена, а впереди раскрылись Свободные земли и за нимиокеан, племена просто не могли уже остановиться. Они продолжали путь, уходили вглубь Свободных земель, туда, где бродят непуганые стада, где живут гордые звери и где доживают свой век старые рэббы, освобожденные от памяти и сострадания.