Анастасия АгеенковаАквариум
Большую часть времени весь персонал держится рядом, предпочитает проводить его вместе за болтовнёй. Людивсего десятьговорят, обсуждают, рассказывают, перешучиваются, чтобы заглушить инородные непривычные звуки, что наполняют каждую каюту. В моменты, когда разговоры угасают, слышно, как станция стонет в нерушимых объятьях океана. Стены и потолки скрипят от давления, электрические провода жужжат под напряжением, трубы со сжатым газом шипят. Шум складывается в своеобразную мелодию подводной жизни.
Разговоры идут о многом, важном и нет, но ни слова о моральном натиске океана, ощущаемом с первой минуты пребывания здесь. Внутренний страх перед чем-то настолько огромным, что не имеет видимого конца, и мощью, не знающей рамок и ограничений, ложится им на плечи каменной тяжестью, намертво прибивая к потрескавшемуся дну. Ужас от всемогущей власти в этом мире сдавливает людей, как в железных тисках, ни на секунду не давая забыть, где они находятся и кто ждёт их за титановыми стенами.
Мрак, окружающий со всех сторон, накрывает их непроницаемым колпаком холодных вод, отрезая от реального мира, погружает их в тёмное подводное царство. Непроглядная тьмавладения океана. Он нелюдим и неприветлив. Он прекрасен, как пустота космоса, и бесконечно огромен, как её простор. Онсобственная вселенная, где людичужаки, нежданные, напрошенные гости, уродливые создания поверхности. Его жителитолько твари, никогда не видевшие света. Они выглядят как порождения ада, словно расщелины на днепрямой выход из него.
С каждым новым днём кажется, что комната, а может быть, вся станция становится меньше, будто бы сжимаясь под колоссальной тяжестью на её плечах. Зик знает это, ощущает каждой частицей тела; говорит себе, что ему только лишь кажется. Остальныевсе до одноговежливы, держатся в дружелюбной манере, но с приличной дистанцией: никто не хочет подпускать к себе человека, которого знает едва ли неделю. Рассказать им свои опасениявсё равно что выставить себя параноиком, попавшим сюда наудачу или по ошибке, слабаком, позорно не выдержавшим и недели на глубине. Он жил много лет как наивный ребенок: далёкими мечтами и красивыми фантазиями. Двигался вперёд только ради тайн океана, манящих опуститься в его недра, на самое глубокое и тёмное дно, забыв обо всём на свете. Годы проходили, мечты оставались и становились осуществимыми, а фантазиипугающими.
Поэтому Зик тоже старается. Он улыбается, чтобы скрыть волнение, но мешает ощущение, будто бы за спиной есть что-то безобразно большое, вроде бы даже живое, которое смотрит из-за его спины. Иногда оно дышит в затылок и кладёт свои мертвенно-холодные ладони на плечи, заставляя Зика пугливо дёргаться в страхе, но всё же оглядываться в полутьму станционных коридоров, чтобы увидеть там его. Тускло мерцает жёлтый свет, шумит механика, но большеничего. Он никогда ничего не находит, но чувство, что за ним наблюдают, не покидает ни на минуту.
Зик видит, как люди сторонятся и подозрительно косятся в его сторону, лишний раз стараясь игнорировать его присутствие. Знакомых только двое, те, кого он знает ещё с обучения и должен был быть с ними с первого дня, но по какой-то причине они были отправлены сюда первыми ещё месяц назад. Они не замечают или делают вид, что не замечают его странностей, но общение всё равно проходит с трудом.
Оставшись один, Зик пытается уснуть. В каюте тихо, насколько возможна на станции тишина, ведь она дышит. Стены и полы вибрируют, будто бы её грудные мышцы сокращаются при каждом вздохе, а титановые лёгкие сжимаются со скрежетом. Она непрерывно стонет в крепких руках океана, который каждой частицей себя желает добраться до людей внутри, поглотить и растворить их в солёной воде.
***
Верхняя палубасамое высокое место на станции. По всей окружности каюты располагаются прямоугольные иллюминаторы. Панорама открывает вид на размеры станции. Её окружает сотня постоянно горящих фонарей, выставленных по кругу на расстоянии пяти метров друг от друга, как защитный забор от жидкой тьмы, которая неустанно вьётся вокруг них, выискивая бреши.
Для некоторых глубоководных созданий светяркий маяк посреди черноты пустоши, сладко манящий их своим блеклым светом, как источник питания; других, тех, чьи глаза видят всё в сотни раз лучше человеческих, он смертельная опасность, и они кружат во мраке. Изредка можно различить лишь их безобразные силуэты. Те твари, что не боятся света, постоянно вьются вокруг фонарей. Некоторые из них, как змеи, опутывают своими телами по всей длине и держатся на столбах несколько дней, а уплывают только когда слабеют от голода. Но они, а может быть, другие, возвращаются на места.
Возвышаясь над станцией, Зик чувствует себя её властителемв часы дежурства она полностью починяется только ему. Он ощущает себя богом тонн титана, что выглядят во владениях мрака нерушимой крепостью с вечными огнями. Одновременно с этим, глядя на бескрайнюю темноту вод, он чувствует себя маленькой точкой на теле океана, а станциюедва ли большим пятном.
Видеосвязь раз в неделютут только рабочие каналы для связи с поверхностью и другими точками под водой; нельзя занимать времени больше чем полчаса. Но даже этого времени ему кажется слишком много. Он не видел никого из экипажа больше месяца, а если не считать случайные встречи на кухне с Бадом, то почти два. Посиделки в общем зале прекратились постепенно: с каждым разом приходило меньше людей. Каждый нашёл себе занятия: какоеЗик не знает, но все сидят в своих каютах. Он не смог найти то, что было в состоянии увлечь его мысли, отогнать навязчивое ощущение, что за ним кто-то наблюдает. Ему не одиноко, наоборот, одному немного легче: не приходится заставлять себя улыбаться или насильно выдавливать слова.
Рябь бежит по экрану, стирая грани лица его сестры. Она много говорит о пустяках, о важных делах, погоде, а потом умолкает. На её коленях сидит пятилетняя дочь, которая перелистывает страницы в альбоме. Рисунки природы: реки, леса, цветы и животные.
Она нарисовала всё это, чтобы ты не забывал, как выглядит Земля. Она соскучилась. Последнее звучит как обвинение: почему ты там, а не тут? Почему?
Зик рефлекторно поворачивает голову вбок, разглядывая пейзаж в иллюминаторе. За стеной станции вместо сочной зелёной травы на лужайке возле дома на тысячи километров во все стороны стелятся поля черноты и уродливые лабиринты трещин. Над головой вместо голубого небесного куполасвод из тонн холодных вод, которых никогда не достигнут лучи палящего солнца. Вместо тёплого летнего дождя из него морским снегом плавно опускаются разлагающиеся останки рыб и сгнивших растений.
Нужносказать, что он соскучился; необходимопроизнести слова поддержки; доказатьчто ему тоже тут очень плохо.
Я тоже скучаю. Не хватает эмоций: звучит сухо, как армейское приветствие. Скучаю по вам всем.
Она кивает, вяло улыбается на прощание. Зик нажимает на кнопку на экране и, когда связь обрывается, испытывает облегчение, из-за которого стыдно и неуютно. Избегать общения с семьёй и, что хуже, не иметь желания общаться с нимивот это настоящая проблема, что настигла спустя пару месяцев на станции. Он их сторонится. Боится говорить с ними, словно разучился это делать: каждое слово даётся с трудом, а выразить мысли становится сложней и сложней.
Морской снег не прекращая падает из чёрного небесного купола, кружит в подсвеченной фонарями воде и, осев на дно, сливается воедино с вековым илом. Расположившись в кресле, Зик смотрит в иллюминатор и думает о том, где он. Та ли эта планета Земля, на которой он родился? Почему её поверхность расцвечена всеми красками жизни и пышет энергией, а её глубина, океанпрародитель всего живоговыглядит как кладбище для всего мира и дарит лишь мрак и холод?
Станция скрипит: стены и потолки едва ощутимо дрожат, сдерживая напор вод, которые неустанно хотят поглотить все и вся в свой вечный покой. Иногда Зику становится страшно, чащенаоборот. Полное спокойствие, глубокое умиротворение, словно океан мало за малым вымывает из уголков его души все тревоги; будто бы он ненасытный и, не разбирая, поглощает все эмоции и чувства, превращая его в пустошьв пустоте ни страха, ни боли, подобную себе.
Персонал на станциивсего-то десять человекникогда не бывает в сборе. Они лишь тени былых людей. Их голоса Зик давно не слышал вживую, только через динамики и только о смене дежурства. Сутки постепенно потеряли чёткое определениев них не двадцать четыре часа, а куда больше. Связью с поверхностью для личных нужд никто не пользовался несколько месяцев. Он и сам про неё предпочитает забыть, говорит себе, что цифровая информация извращает фразу «живое общение» и поэтому не хочет пользоваться ей. Скорее, не может заставить себя.
Однажды, случайно проснувшись от слишком громкого скрежета под каютой, Зик выходит на кухню и пересекается с Беллой. Вглядывается в её лицо, каждый контур, пытаясь вспомнить, точно ли она выглядела именно так? Разговор идёт пустой, а шутки прошлогодние. Когда в очередной раз она смеётсягромко и неестественно, Зик понимает, что даже не против того, чтобы она (или он) сейчас ушла. Он думал, что соскучился по разговорам, по живому общению. Но нетего с первых же минут начинает воротить от её вида, от скользящего взгляда, который бегает по каюте, от цоканья ложки об железный край чашки.
Белла умолкаетей, возможно, тоже всё это надоело. Она задумчиво поглядывает в иллюминатор, и Зик туда же. Последнее время он часами может смотреть на тварей, обвивших фонари, и вечную тьму позади них. Это успокаивает, расслабляет, занимает свободное время, которого на станции чрезмерно много. Как наблюдение за рыбками в банке, только наоборотон видит всё через стекло своей стеклянной камеры.
Пошли. Белла переводит взгляд на него. Поплаваем?
Куда?
Туда. Указывает пальцем во тьму.
Она будто бы витает в облаках, или, может быть, её сознание уже потонуло в тех чёрных водах, которые манят за собой тело.
Нет. Ни за что. И тебе не советую туда лезть без надобности.
Внезапно она смеётся по-настоящему звонко, а потом умолкает так же резко, как и начала.
А если мне надо?
Зик больше не отвечает, а Белла встаёт из-за стола и идёт к выходу. Обернувшись, она улыбается и легко говорит:
Мы все так редко видимся. Может, увидимся завтра? В то же время?
Но завтра она не приходит. И послезавтра. Зик тоже не приходит. Его каюта рядом с кухней. Он слушает, что происходит там в шесть часов каждый день, итишина. И даже не удивляетсяон не хочет видеть Беллу ни за что на свете. Внутреннее отвращение к ней и её словами и желанию невозможно пересилить. Каждый раз, глядя в иллюминатор, он пугается тьмы и того, чего просит её душа.
***
Станция воет сотней сирен: они трубят, разносят её голос во все уголки. Свет мерцает, призывая всех очнуться ей на помощь.
Непредвиденные проблемы случаются крайне редко: станция работает чётко, как механизм, но и в нём бывают сбои из-за вмешательства со стороны. Зика бросает в ужас: какая-то неосторожная рыба застряла между антенн, что дало перебой в связи с поверхностью, и нужно выйти в открытые воды, чтобы устранить проблему.
Он моргает, надеется, что ему приснилось, но экраны безостановочно сигналят красным. Ему кажется, что если погрузиться в воду, он растворится во тьме, и сознание распадётся под давлением океана на мельчайшие частицы. Дикий страх накрывает с головой, и он теряется, с испугом смотрит в иллюминатор, где плещется тьма, гостеприимно приглашая в свои объятья.
Бад связывается по открытой линии и без лишних объяснений говорит:
Я сделаю всё сам. Через динамик голос шипит, искажаясь помехами, но звучит твёрдо. Он не спрашиваетсообщает.
Хочется сказать нет, не надо, не делай этого!, но Зик не находит оправдания для таких слов. Он кажется себе чёртовым параноиком, который совсем потерял крышу на почве стресса.
Его нет часи Зик не находит себе места. Холодный пот скатывается по лицу, а пальцы неконтролируемо дёргаются. Ещё часни один радар не показывает его, а на линии связи тишина. Третийпоявляется связь, а шлюз в помещение для погружений открывается. Он не знает, зачем он пришёл к шлюзу. Может быть, это страх за человека, что смог выйти во владения океана, а может, восхищением перед тем, кто смог оттуда вернуться. Если, конечно, он действительно вернулся тем, кем был до погружения.
Задраив люк, Бад спускает воду, выходит и молча переодевается в обычную одежду, кажется, смотря на костюм с сожалением. Запах соли и ила распространяется в воздухе. Зик мнётся рядом и не находит нужных вопросов и слов. Его не было три часа. Три часа! Зик мысленно кричит емучто ты делал там три часа? Тот разворачивается к нему и открыто усмехается.
Яживой. Даже живее всех живых, говорит, а ты?
Бад смотрит ему в глаза ещё несколько секунди там ни намёка на шутку. Даже не смеётся. Только на прощание лишь улыбается, мимолётно дотронувшись до плеча холодной, влажной отчастицы океана! воды, и выходит из комнаты.
Костюм свисает с вешалки, как только что сброшенная змеёй кожа. Поморщившись от сравнения, Зик отворачивается и смотрит в иллюминатор на шлюзе. Океан неистово манит всех. И не его одноготеперь уверен в этом. Больше-меньше, сильнее и слабее, но тянет к себе, в себя.
В его просторе можно увидеть и ощутить всё, что пожелаешьу тьмы нет резких граней и чёткой формы. У неё есть необъятный простор для фантазии, где каждый может найти себе (я) всё, что хочет. Она мало-помалу пробирается внутрь каждого члена экипажа каждый раз, когда те смотрят во мрак, что царит по ту сторону. Её незыблемый покой вызывает желание раствориться в ней, распасться на части и получить долю того умиротворения, в котором она пребывает вечно. Возможно, она оседает в душе частицами себя, по крупицам сеет там тысячелетнее спокойствие, чтобы в один день превратить всех их в свою часть и забрать в царствоглубоководную утопию под покровом океана.
***
Океан смотрит за людьми своими тёмными бездонными глазами; наблюдает за ними сквозь стёкла иллюминатора, как человек заглядывает в наполненный воздухом аквариум.
Зик чувствует его взгляд, ощущает себя распятым на открытой ладони перед его непоколебимым лицом. Спит урывками, по пять часов или меньше: тело постоянно находится в нервном возбуждении, мысли быстрые, мельтешат в голове, не давая себя поймать.
Вытащить из памяти образы поверхности удаётся всё тяжелее и тяжелее. Воспоминания, как потёртая годами фотография, теряют краски и расплываются. Он почти не помнит красоты Земли и не может вспомнить ни запахов, ни оттенков, ни звуков, словно всё это было давно, очень давно, в глубоком детстве. Каждый день теряется всё больше образов, они растворяются в памяти навсегда.
Дотронувшись до холодного стекла, Зик подолгу может смотреть в иллюминатор, мысленно ведя борьбу с самим океаном. Его влияние неконтролируемоеневозможно не принимать или отторгать. Оно извращает все ощущения, выворачивая их наизнанкуто, что должно пугать, больше не страшит, то, что должно вызывать радость, не приносит счастья, и меняет понятия о жизни и существовании. На тесной станции Зик ощущает себя никем и нигде. Иногда даже забывает, как его зовут и что он тут делает. Он надевает костюм для погружений: сдатьсявыбор, который нужно было сделать сразу, а не прятаться в титановых стенах, выискивая в них спасение, которого не существует перед зовущей пустотой океана.
Неопрен плотно облегает тело, словно врастая в него, и заменяет кожу на более прочную, ту, что сможет выдержать холод вод. Зик делает шаг в чёрную бездну. Пена от погружения растворяется, и океан забирает его в свои ледяные объятья. Он делает вздох, потом ещё одинсжатый воздух слегка перенасыщен кислородом, и голова идёт кругом, а давление заставляет сердце биться сильнее, так что пульс бешено стучит в ушах. Зик глохнет, слепнет, погружаясь в водный вакуум, где нет ни звуков, ни света. На смену удушающему страху приходит холодное спокойствие, словно сам океан нежно убаюкивает его. Он чувствует себя так, словно прошёл девять кругов ада и очутился в мире, где царит вечный покой. Тело становится невесомым, сознание пустеет, разрываясь на мелкие части, и каждое «я» теряется, растворяется в сущности огромной, нерушимо спокойной души океана, где все человеческие волнения, горе и радости лишь капли воды в его бескрайнем просторе.
Зик не чувствует себя собой, ощущает себя одновременно всем и вся. Привычный мир рушится на части, когда спектр звуков и ощущений расширяется до краёв самого океана, а расстояние в километры исчезает. Он слышит, как волны накрывают берега, бьются об скалы, ласкают железные борта кораблей; ощущает холод самой глубокой впадины на дне и теплоту верхнего слоя, что греют лучи солнца. Сквозь него протекает сам океан, растворяя все эмоции в пучине своих вод, тысячью нежных рук и холодных языков ласкает его кожу, будто бы и нет костюма, и крепко сжимает в своих объятьях.