Теперь, глядя назад с высоты своих лет и потерь, я вижу, что те дни с Сарасвати, наполненные детским лепетом, были золотой порой, нашей Сатья-югой невинности и правды. Мы вместе ковыляли навстречу солнечному свету и радовались каждому падению, и столкновению, и улыбке. Наш мир был ярок и исполнен очаровательных сюрпризов для Сарасвати и радости от ее очевидного восторга для меня. Потом школа разлучила нас. Что за ужасная, ненужная вещь эта школа! Мне чудится в этом месть родителей, завидующих праздному детству. Разумеется, школа для маленького господина Вишну не могла быть обычной. Колледж для брахманов доктора Ренганатана, академия для элиты из элит.
Глубокое и индивидуальное обучение. Моих сверстников было восемь, и этого оказалось вполне достаточно для разделения. Не все брахманы в колледже доктора Ренганатана были равны. Будучи ровесниками, мы, однако, поделились, вполне естественно, как делятся клетки, на старых брахманов и молодых брахманов. Или, если вам угодно, больших брахманов и маленьких брахманов. Те, что развивались вдвое медленнее, но должны были жить в два раза дольше, и те, что будут наслаждаться всеми преимуществами, которые дают здоровье, и ум, и красота, и привилегированность, но доживут лишь до того возраста, до которого медицинские технологии той эпохи смогут поддерживать их. Намеки на смертность в младшем классе мисс Мукудан.
Ах, мисс Мукудан! Ваши золотые браслеты и улыбающиеся глаза Клеопатры, ваша кожа, темная и мягкая, как южная ночь, ваши вечные небольшие усики и запах камфары, когда вы склонялись надо мной, чтобы помочь моим неумелым пальцам справиться с застежками-липучками на моих туфлях. Вы были моей первой смутной любовью. Недифференцированным объектом любви всех нас. Мы любили вас за вашу величественную отстраненность, за твердость, и едва обозначенную раздражительность, и за восхитительное осознание, что для вас мывсего лишь очередные дети, которых следует превратить из слепых и эгоистичных маленьких варваров в цивилизованных юных человеческих существ. Мы любили вас, потому что вы никогда не были объектом для битья для наших кутающих нас в вату родителей. Вы никому не позволяли оскорблять себя.
Тридцать один ученикэто было чересчур даже для грозной мисс Мукудан. В четырехлетием возрасте наши искусственно сконструированные мозги влекли нас на странные и особые пути, к странным взглядам на мир, квазиаутистическим идеям, пугающим научным озарениям либо совершенно очевидной непостижимости. Каждому из нас выдали персонального наставника, чтобы сопровождать нас днем и ночью. Моего звали мистер Хан, и он жил у меня в ухе. Возникла новая технология, чтобы спасти нас. Это было последнее слово в области коммуникаций, всегда представлявшейся мне самой преходящей и тривиальной из технологий. Вам больше не нужно было быть прикованным к экрану, или картинкам у вас на ладони, или к устройствам, пишущим на вашем глазном яблоке столь же нежно, сколь факир на базаре выписывает имена туристов на рисовом зернышке. Простой пластиковый крючок за ухом направляет луч киберпространства внутрь вашей головы. Прямая электромагнитная стимуляция зрительного, слухового и обонятельного центров теперь заполнила мир призрачными сообщениями и сводками данных, клипами из «Города и деревни», видеописьмами, целыми параллельными мирами и аватарами и, с неизбежностью, спамом и хламом. А менямоим модифицированным наставником-ИИ, мистером Ханом.
Как я его ненавидел! В нем было все, чего не было в мисс Мукудан: вспыльчивость, высокомерие, грубость и упрямство. Маленький, похожий на осу мусульманин, тонкий, словно проволока, с белыми усами и шапочкой, как у Неру. Я в отчаянии срывал с себя этого «правителя», и когда бы я ни надел его снова, после проповедей мисс Мукуданмы сделали бы для нее все что угодно, он продолжал свои разглагольствования с того самого слова, на котором я заткнул его.
Смотри и слушай, ты, надутый, избалованный, не по заслугам пользующийся привилегией называться брахманом сопляк, мог сказать он. Вот глаза, вот уши, пользуйся ими и учись. Это мир, и ты живешь в нем, и ты его частица и ничего больше. Если я смогу научить тебя этому, значит, я научил тебя всему, что тебе нужно знать.
Это был суровый моралист, очень правильный и исповедующий ислам. Тогда я иначе взглянул на мисс Мукудан, гадая, что же такое она заметила, что приставила мистера Хана именно ко мне. Он был запрограммирован конкретно на Вишну. Как он был устроен? Появился ли на свет уже готовым, или же у него была история, и что он думал об этом прошлом? Полагал ли, что это ложь, но бесценная; был ли подобен ИИ из «Города и деревни», обманывавшим себя, верящим, что он существует отдельно от своего персонажа? Если он прикидывался интеллектуалом, означало ли это, что он был им? Является ли интеллектуальность единственным, что нельзя подделать? Подобные мысли чрезвычайно занимали странного маленького восьмилетку, столкнувшегося вдруг с иными странными гражданами этого тесного мира. Какова природа ИИ, этих повсеместных и в большинстве своем невидимых обитателей великого Дели? Я становился прямо-таки юным философом.
Что для вас значит «правильно»? спросил я однажды Хана, когда мы ехали в «Лексусе» по Дели, плавившемуся от зноя в густую черную жижу. Был Ашура. Мистер Хан рассказывал мне про ужасную битву при Кербеле и войне между сынами Пророка (мир ему). Я видел монотонно и скорбно причитающих мужчин, влекущих искусной работы катафалки, секущих себя плетьми, раздирая спины в кровь, бьющих себя кулаками в лоб и грудь. Мир, начинал я понимать, куда более странен, чем я.
Какая разница, что правильно для меня, дерзкий мальчишка! Это ты у нас наделен привилегиями бога, тебе и нужно думать о том, чтобы поступать правильно, провозгласил мистер Хан. Моему зрению он виделся восседающим рядом со мной на черном сиденье «Лексуса», чопорно сложив руки на коленях.
Серьезный вопрос. Наш водитель нажал на гудок, проезжая мимо строгой процессии. Как может правильный поступок что-либо значить для вас, когда все, что вы делаете, может быть аннулировано, и все, что вы аннулируете, может быть сделано снова? Вызвенья в цепи знаков, зачем вам мораль? Лишь теперь я начал понимать природу ИИ, начиная с загадки Тикка-Тикка, Пули, Бадшанти и Нина, обитающих все вместе и имеющих общий код внутри моей пластиковой звездочки. Не похоже, что вы можете кому-нибудь навредить.
Значит, поступать правильноэто воздерживаться от причинения боли, так?
Я считаю, что правильный поступок начинается с этого.
Те мужчины причиняют боль самим себе, чтобы выразить свое горе от неправильного поступка; пусть даже и поступка их духовных предков. Делая это, они верят, что сами становятся более добродетельными. Возьмем хотя бы пресловутых индийских садху, которые терпят самые ужасающие лишения, чтобы достичь духовной безупречности.
Духовная безупречностьне обязательно нравственность, возразил я, подхватывая нить рассуждений мистера Хана. Они сделали этот выбор ради самих себя. И совсем иное, если они решат сделать это ради других.
Даже если это означает, что эти другие могут стать лучше, чем они?
Это им решать.
Мы промчались мимо задрапированной зеленым имитации гроба мученика.
Какова тогда природа наших взаимоотношений с тобой? А твоих матери и отца?
Моя матушка, мой папа-джи. Два года спустя после этого разговора, почти день в день, как подсказывает моя безупречная память, когда я был девятилетним мальчуганом в теле четырехлетнего, а Сарасватигибкой как кошка энергичной семилеткой, мать и отец развелись, очень спокойно, очень мирно. Они обрушили на нас эту новость, сидя на разных концах большого дивана в гостиной, и делийский смог мерцал под полуденным солнцем, будто шафрановое покрывало. По комнате порхал весь набор ИИ, обеспечивая поддержку на случай слез, или вспышек гнева, или чего-нибудь еще, с чем родителям будет не справиться. Я помню, как краешком чувств заподозрил присутствие мистера Хана. Для мусульман разводдело простое. Три слова, и готово.
Мы должны вам кое-что сказать, мои дорогие, начала матушка. Я и ваш папа. Уже некоторое время между нами дела идут не очень хорошо, и вот мы решили, что будет лучше для всех, если мы разведемся.
Но это не значит, что я перестану быть вашим папой, быстро вставил толстяк Тушар. Ничего не изменится, вы даже не заметите. Вы по-прежнему будете жить здесь, Шив останется со мной.
Шив. Я не забыл егоне мог забыть, но он ускользнул у меня из виду. Он был дальше, чем кузен, я думал о нем реже, чем о тех далеких детях кузенов моих родителей, которых вообще никогда не считал за родню. Я не знал, как у него дела в школе, кто его друзья, каким спортом он занимается. Меня не волновало, как он живет, как стремится за своими мечтами в этом великом круговороте жизней и событий. Он ушел от меня.
Мы храбро кивнули и подрожали губами, изображая правильную степень сдерживаемых эмоций, и советники-ИИ попрятались обратно в свои кластерные коды. Гораздо позже, в комнате, где мы обитали вдвоем, будучи еще младенцами, и которая служила теперь убежищем нам обоим, Сарасвати спросила меня:
Что теперь с нами будет?
Не думаю, что мы вообще что-нибудь заметим, сказал я. Я так даже рад, что они могут перестать заниматься этим мерзким, отвратительным сексом.
Ах! Четыре маленькие буквы. Секс-секс-секс, джаггернаут, нависающий над нашим детством. Детский страх перед наготойвдвойне волнующий в нашем благопристойном обществепритупился и превратился в нечто не вполне понятное. О, я знал, что как называется и где находится, поскольку, конечно же, мы с Сарасвати играли в доктора в нашем логове: она задирала свою маечку и стягивала трусики, а я выслушивал, осматривал и осторожно трогал. Мы знали, что эти взрослые штучки не для взрослых глаз. Матушка пришла бы в ужас и созвала целые полчища электронных консультантов, узнай она про наши игры, но я задолго до этого склонил ИИ к лжесвидетельству. Загляни мама-джи в контрольный монитор, и увидела бы, как мы смотрим по сети мультфильмыкомпьютерная графика, мой личный маленький «Город и деревня», идущий специально для нее. Детские сексуальные игры; в них играют все. Прыгая в бассейне, подставляясь воздушным струям в спа-салоне на крыше, предполагая нечто в завихрениях искусственных волн вокруг наших интимных мест, когда Дели задыхался в охристой пыли-смоге после неудачного сезона дождей. И когда мы играли в лошадки и Сарасвати скакала на мне верхом, будто рани-воительница Лакшми-баи, в давлении ее бедер было нечто иное, кроме простого стремления удержаться, пока я галопировал по коврам. Я знал, что это такое, я был совсем сбит с толку неспособностью моего тела реагировать так, как должно реагировать тело двенадцатилетнего. Моя похоть, возможно, и соответствовала возрасту двенадцати лет, но телу-то было шесть. Даже чистота и невинность мисс Мукудан утратили свой ореол, едва я начал замечать, как шевелятся ее груди, когда она склоняется ко мне, или видеть очертания ее задаскромно укутанного в сари, но никакая маскировка не спасала от здорового любопытства мальчиков-брахманов, когда она поворачивалась к гибкой электронной доске.
А теперь, заявил однажды мистер Хан с черного сиденья «Лексуса», что касается онанизма
Это было ужасное открытие. К моменту, когда половая зрелость обрушится на меня, подобно молоту, мне будет двадцать четыре. Мне оставались ярость и ангельское бессилие.
И вот миновали пять нестерпимых лет, и мы едем в быстром немецком автомобиле. Я за рулем. Средства управления специально модифицированы, чтобы я мог дотянуться до педалей, переключение передач стандартное. Если я обойду вас на Сири Ринг в яростной дорожной гонке, вы удивитесь, что за ребенок ведет этот «Мерседес». Я так не думаю. Я совершеннолетний. Экзамен я сдал без всяких взяток и протекций; во всяком случае, насколько мне это известно. Я достаточно взрослый, чтобы водить машину, жениться и курить. И я курю. Мы все курим: и я, и мои одноклассники, маленькие брахманы. Мы дымим, как выхлопные трубы, это никак не может навредить нам, хотя все мы носим противосмоговые маски. Сезон дождей не оправдал ожиданий, в четвертый раз за семь лет; целые районы северной Индии обращаются в пыль и летают по забитым гидроводородами улицам, проникая в наши легкие. Возводится дамба на Ганге, в Кунда Кхадаре, на границе с нашим восточным соседом Бхаратом. Обещают, что это утолит нашу жажду на целое поколение вперед, но ледники в Гималаях растаяли до камней, и Мать Ганга голодает и хиреет. Фанатики высыпали из храма Шивы посреди Парламент-стрит и протестуют против оскорбления, наносимого священной реке, с войлочными транспарантами и трезубцами. Мы огибаем их, улюлюкающих и машущих руками, и едем вверх по Сансад-Марг к Виджай Чоук. Комиксы, изображавшие нас новыми супергероями Авадха, давным-давно потихоньку выброшены. Теперь мы все чаще видим о себе в прессе нечто вроде МАЛОЛЕТНЯЯ ШПАНА ТЕРРОРИЗИРУЕТ ТИЛАК НАГАР или ДИТЯ-БРАХМАНБАДМАШ.
Нас четверо: Пурршья, Шайман, Ашурбанипал и я. Мы все из колледжавсё того же колледжа для брахманов! но, когда мы за его пределами, у нас у всех есть свои имена, имена, которые мы придумали для себя, странные и непривычные, как наши ДНК. Вид у нас тоже странный и непривычный; наш стиль наскоро собран из разных источников, далеких друг от друга и шокирующих: прически от ска-панка, китайские банты и ленты, французская уличная спортивная мода и племенная раскраска нашего собственного изобретения. Мынаиболее жутко выглядящие восьмилетки в мире. К этому времени Сарасвати уже веселая, изящная пятнадцатилетняя девушка. Наша близость рассеялась; у нее есть свой круг, и друзья, и дела сердечные, представляющиеся ей столь важными. Шив, как я слышал, на первом курсе делийского Университета Авадха. Он выиграл стипендию. Лучшие показатели в школе. Он пошел по стопам отца, в информатику. Яя с ревом ношусь по проспектам Дели, заточенный в детское тело.
Мы мчимся мимо распростертых крыльев Раштрапати Бхавана. Красный камень кажется в янтарном сумраке непрочным, как песок.
Твой дом, смотри, Виш! кричит Пурршья сквозь маску. Всем прекрасно известно, что у матери насчет меня есть План. А почему бы и нет? Ведь все остальное во мне спланировано. Хорошее легальное занятие, солидная практика, безопасное местечко в парламенте и ровное, планомерное восхождение к вершинам какой-нибудь политической партии, предоставившей лучшие возможности для удовлетворения амбиций. Предполагается, что однажды я возглавлю страну. Я создан, чтобы править. Я вжимаю педаль в пол, и огромный «мерс» рвется вперед. Транспорт разлетается в стороны, будто сома от моего божественного двойника. ИИ-автопилоты сделали их нервными, как голуби.
Выворачиваем на Сири Ринг: восемь рядов задних габаритных фонарей в каждую сторону, никогда не стихающий рев моторов. Автомобиль легко вливается в поток. Несмотря на ограждения и предупреждающие знаки, полиция ежедневно оттаскивает по два десятка тел на обочину. Кольцо не подчиняется старым индийским правилам дорожного движения. Здесь бегают люди: менеджеры хеджевых фондов, и датараджи, и самовлюбленные медиамоголы; носятся вокруг сдвоенных палат в сердце Дели. Я включаю автопилот. Я здесь не для гонок. Я здесь ради секса. Я откидываю назад спинку водительского кресла, переворачиваюсь, и Ашурбанипал уже подо мной. Ее волосы заправлены за ухо, чтобы виден был пластиковый завиток крючка. Это часть образа.
Я щелкаю пальцами правой руки по ладони, чтобы активировать программу в перчатке. Я держу эту руку на весу в нескольких сантиметрах от ее раскрашенного, флуоресцирующего живота. Я не касаюсь его. Мы никогда не касаемся. Таково правило. У секса есть правила. Я шевелю рукой над Ашурбанипал, жесты мои нежны и точны, как мудры классического танцовщика. Никаких прикосновений, никогда, не касаться даже пальцем. Дело не в физических прикосновениях. Это наше личное дело. Но внутри ее головы я прикасаюсь к ней, и это интимнее любых скольжений, толчков и трения органов. Крючок направляет сигналы сквозь кость, стимулируя те части мозга, которые соответствуют моей медленной каллиграфии. Я вырисовываю свою подпись по ее телу. А она в ответ рисует карту меня внутри моего черепа. Каково это ощущение? Должно быть, так чувствует себя кот, которого поглаживают. Выдра, ныряющая, кувыркающаяся, демонстрирующая свою подводную акробатику. Огонь, когда ветер подхватывает его и швыряет вверх по лесистому склону. А если без поэзиикак будто тебе хочется одновременно отпрянуть и растечься. Как будто должен двигаться куда-то и не можешь объяснить куда, а тело не может исполнить. Словно есть нечто у тебя во рту, и оно растет с каждой секундой, но никогда не меняет своего размера, словно дерьмо радостно и весело лезет обратно по кишечнику. Словно мне нужно, нужно, нужно выплеснуть из себя что-то, только не мочу, а нечто, чего мое тело еще не знает. Словно я хочу, чтобы это окончилось и никогда не кончалось. Это длится долго-долго, и лишь жуткие всхлипывания слетают с наших восьмилетних губ, пока ИИ везут нас сквозь рычащее кольцо машин по Сири Ринг. Мы тинейджеры, и мы занимаемся любовью в автомобиле.