Выйдя из-за деревьев, где справлял малую нужду, я увидел, что Монтгомери все еще вглядывается в белый купол на юго-востоке.
С утречком, парень, поприветствовал он меня.
Мы перекусили солониной и водой прямо там, под деревом. Я гадал, что досталось на завтрак Билли, преподобному и другим скаутам. У них как раз под боком стояли полевые кухни. Наверное, блинчики. Вполне возможно, с беконом. И конечно же, по большому стакану молока.
Мы стояли здесь вместе с мистером Оливером, когда утром первого июля протрубили сбор, скрипучим голосом начал капитан. Тысяча четыреста семьдесят человек личного состава. Сто четырнадцать офицеров. Я тогда офицером еще не был, только сержантом. Нашивки получил после битвы в Глуши. Ну и вот, накануне пришли вести от лейтенанта Хилла: на юге собирались союзные войска. Наверняка хотели нас отрезать. Наша бригада первой получила приказ и повернула на юг. На подходах к Гейдлерсбергскому пику мы услышали стрельбу. И генерал Родс повел нас через лес к Дубовому холму. Монтгомери развернулся на своей деревянной ноге и посмотрел на восток, прикрывая глаза от солнца. Где-то там вроде. Пошли, Джонни.
Я поспешно скатал одеяла и заторопился следом за ним вниз с холматуда, где на юго-востоке белел далекий купол.
Мы спустились с западной стороны вот этой гряды. Помнишь, парень? Деревья тогда росли не так густо. На марш поднялись еще засветло и сюда дотопали как раз к обеду. Час дня, наверное; может, полвторого. Перекусили на ходу галетами. Вроде как сделали тут ненадолго привал, пока Родс готовил орудия. Мы с Перри обрадовались донельзя. Он затеял очередное письмо нашей матушке, но я ему сказал, что он не успеет его закончить. Так и получилось, но как же я жалею, что не дал ему дописать чертово письмо. Отсюда хорошо было видно, как на геттисбергской дороге собираются янки. Мы понимали: сегодня будет бой. Черт возьми, парень, да брось ты уже одеяла. Нам они больше не понадобятся.
Я вздрогнул от его окрика и уронил одеяла прямо в траву. Мы добрались до дальнего конца луга. Впереди за прохудившимся забором из жердей извивалась дорогавероятно, та самая, по которой мы ехали вчера ночью. Капитан перекинул через изгородь деревянную ногу. Мы выбрались на пыльную обочину и остановились. Воздух загустевал от жары, глухо стучало в висках. Неожиданно откуда-то с юга донеслись едва слышные звуки музыки и аплодисментов.
Монтгомери достал из кармана грязный красный носовой платок и промокнул лоб и шею.
Треклятые идиоты. Веселятся, будто это ярмарка деревенская. Чертова проклятая тупость.
Да, сэр, откликнулся я по привычке.
На самом же деле меня невероятно будоражила мысль о том, что я приехал на годовщину и прямо сейчас с настоящим ветераном, причем с моим собственным ветераном, шагаю по всамделишним полям сражений. Какой-нибудь прохожий, завидев нас издалека, мог бы даже принять меня за солдата. В тот миг я не раздумывая променял бы скаутскую форму цвета хаки на серый мундир конфедератаи так же не раздумывая бросился бы вслед за капитаном куда угодно, отправился бы на край света завоевывать эскимосов, лишь бы маршировать с войском, сниматься вместе с товарищами с привала на рассвете, готовиться к бою, чувствовать себя по-настоящему живым, таким, каким я чувствовал себя в ту минуту.
Капитан, наверное, заметил что-то такое в моем взгляде. Он наклонился близко-близко, тяжело опираясь на изгородь, и посмотрел мне прямо в глаза:
Черт тебя дери, Джонни, неужели ты снова купишься на эту чушь? Думаешь, поганые стервецы вернулись бы сюда, проехали бы столько миль, будь они по-настоящему честны с собой? Здесь празднуют годовщину бойни, но у них кишка тонка это признать.
Я удивленно хлопал глазами. Старик распухшими пальцами схватил меня за ворот гимнастерки:
Ты разве не видишь, парень? Здесь устроили чертову скотобойню, скотобойню для людей. А теперь это старичье травит развеселые байки, плачет от умиления и вспоминает старые добрые времена, вспоминает, как нас отправили на убой. Монтгомери ткнул пальцем в направлении купола. Разве не видишь? Загоны, убойные цеха. Только везло далеко не всемне всем прошибали череп с одного удара. Кое-кому в дробилке перемалывало ногу или руку, и мы валялись на солнцепеке, а рядом раздувались от жары трупы наших товарищей. Чертова скотобойня, парень. Тебя убивали и потрошили выкидывали внутренности и принимались за следующего дурачка срезали мясо и перемалывали кости на удобрения, потом кромсали оставшуюся требуху, набивали ею твои же собственные кишки и продавали любезной публике в виде колбасы. Парады. Героические истории. Воссоединение ветеранов. Всего-навсего колбаса, парень. Тяжело дыша, капитан отпустил меня, сплюнул, вытер усы и молча уставился в небо. Скотоводы, отправляя овец на бойню, обычно ставят во главе отары козла-вожака, иначе они идти отказываются. А нас привел на убой Айверсон, вымолвил наконец старик бесцветным голосом. Помни об этом, парень.
Мы пересекли дорогу, спустились с пологого холма к широкому полю и обогнули заброшенную ферму. Второй этаж усадьбы выгорел во время какого-то давнишнего пожара; окна первого заколотили досками. Вокруг фундамента все еще росли ирисы, они обрамляли и заросшую тропинку, что вела к осевшим надворным постройкам.
Старый дом Джона Форни, объяснил капитан. Он еще жил тут, когда я приезжал в девяносто восьмом. Говорил, работники отказываются оставаться на ферме после наступления темноты. Все из-за могильников.
Из-за чего, сэр?
Я щурился на солнышке. Становилось все жарчеднем, наверное, воздух прогреется до тридцати. В пыльной траве скакали бестолковые кузнечики.
Монтгомери, похоже, не расслышал вопроса. Мы уже подошли к роще, и белый купол скрылся за верхушками деревьев. Капитан внимательно вглядывался в поле, растянувшееся где-то на четверть мили между холмом и густой лесной порослью на юго-востоке. Он достал пистолет и со щелчком взвел курок. Сердце мое подпрыгнуло в груди.
Запомни, парень, он самовзводный.
Мы продрались сквозь живую изгородь и медленно вышли на поле. Тихо стучала по земле капитанская деревяшка. Чертополох и осока цеплялись за штаны.
Айверсон, чертов мерзавец, сюда не спустился. Олли Уильямс слышал, как он отдал приказ там, на холме, возле родсовских пушек. Велел: «Задайте им перцу», а сам вернулся в тенек, отобедать. У него там и вино было. Мы воду лакали из канавы, а у него всегда было припасено вино к обеду. Нет, Айверсону сюда не резон соваться. Зачем? Он подождет, пока все кончится, а потом заявит, что мы хотели капитулировать, скомандует мертвецам подняться и отдать честь генералу. Пошли, парень.
Мы брели через поле. Отсюда было видно каменную изгородь на опушке, прятавшуюся в кружевной тени деревьев. Она как будто заросла спутанной травой, или это был вьюнок?
Бригада Дэниела осталась справа. Монтгомери, чуть не сбив с меня шляпу, взмахнул пистолетом, указывая куда-то на юг. Но когда они подошли, нас уже расстреляли как пушечное мясо. Они наткнулись на Сто сорок девятую пенсильванскую бригаду Роя Стоуна чертовски меткие стрелки, мы их называли оленехвостыми, не помню уж почему. А мы-то оказались лишены всякого прикрытия, спустились сюда одни, раньше Дэниела, Рамсера, ОНила и всех остальных. Айверсон отдал приказ преждевременно: Рамсеру потребовалось еще полчаса, чтобы сюда добраться, а бригада ОНила повернула назад, даже не добравшись до маммасбергской дороги.
Мы уже дошли почти до середины поля. Оставшуюся слева дорогу скрывали ветви деревьев. До каменной стены было не больше трехсот ярдов. Я испуганно оглядывался на пистолет в руке капитана, но Монтгомери, похоже, совершенно забыл про него.
Вот так мы и спустились сюда. Бригада растянулась чуть не на половину пашни, шли наискосьс северо-востока на юго-запад. СлеваПятый северокаролинский, а наш Двадцатый как раз тут, я топал в первой шеренге, и нас таких было две сотни. А Двадцать третий и Двенадцатый плелись позади, там, справа. Правый фланг Двенадцатого полкана полпути к той чертовой железной дороге.
Я внимательно всматривался в южную оконечность поля, но никакой железной дороги не виделтолько нагретую солнцем широкую луговину, заросшую ежевикой и меч-травой. Возможно, когда-то раньше тут сеяли зерно. Капитан остановился, опершись на здоровую ногу. Он тяжело дышал.
А знаешь, Джонни, чего мы не знали? Мы не знали, что за той стеной залегли проклятущие янки. Тысячи солдат. Хорошо спряталисьне видно было ни флагов, ни ружей, ни фуражек. Притаились и ждали. Ждали, пока скотина не доберется до убойного цеха, ждали сигнала, чтобы начать резню. А полковник Айверсон даже не приказал пустить вперед стрелковую цепь. Да я в жизни не видел, чтобы в наступление шли без стрелковой цепи. А мы вот шли, шли через это чертово поле, а Айверсон восседал на Дубовом холме, обедал и попивал вино.
Капитан взмахнул пистолетом в направлении рощи. Я испуганно отступил в сторонудумал, он выстрелит, но Монтгомери лишь скрежещущим голосом продолжил свой рассказ:
Помнишь? Дошли вот досюда почти до того места, где растет эта чертова лоза. И тут янки поднялись из укрытия и открыли огонь. Растянулись почти на четверть мили вдоль проклятущей стены. Словно из-под земли выпрыгнули. И не выдали себя ни единым звуком: тишина, мы бредем через поле, под ногами шелестит трава, а в следующий миграз, и они дают залп. Будто небо на землю упало. Все вокруг исчезло в дыму и огне. На таком расстоянии промазать не могли даже янки. А оттуда из-за деревьев выбегали еще и еще Капитан махнул рукой туда, где слева стена изгибалась на северо-запад и спускалась к дороге. Парень, мы оказались под анфиладным огнем. Пятый северокаролинский словно серпом выкосило. Тогда здесь росла пшеница, но к тому времени от нее осталось одно жнивьепрятаться негде, бежать некуда. Можно было отступить назад, к холму, но мы, бравые северокаролинские ребята, не приучены были бегать от врага. Поэтому нас косило и косило. Вперед не двинешьсячертову стену заволокло дымом и огнем, не прорваться. Я видел, как подполковник Дэвиссолдаты еще звали его стариной Билломувел свой Пятый полк вон туда, к югу, в маленькую низину. Видишь, там, где кустарник растет? Всего-навсего канава, но хоть какое-то укрытие. А нашему Двадцатому и Двадцать третьему капитана Тернера деваться было некудатолько и оставалось, что покорно подставляться под огонь.
Старик медленно прошел около дюжины ярдов и замер. Около стены зеленая трава росла особенно густо, переплетаясь с длинными вьющимися стеблями и образуя настоящую чащобу. Я с удивлением увидел, что на самом деле это не вьюнок, а виноградная лоза. Монтгомери вдруг тяжело уселся на землю, взмахнув протезом, и бережно положил на колени пистолет. Я плюхнулся подле него, скинул шляпу и расстегнул гимнастерку. На пуговице нагрудного кармана по-прежнему болтался желтый ярлычок. Было неимоверно жарко.
Янки все палили и палили, продолжал капитан хриплым шепотом, по его лицу и шее стекали капельки пота. Федералы выскочили вон из того леса там, где железная дорога и открыли анфиладный огонь по старине Биллу и его парням, по нашему правому флангу. А мы не могли им ответить. Ни черта не могли! Только голову с земли поднимешь прицелитьсятут же схлопочешь в лоб пулю старика Минье. Рядом лежал мой брат Перри, я видел, как ему прострелило глаз. Звук такой, словно говядину отбивают молотком. Он вроде как привстал и тут же рухнул обратно прямо подле меня. Я закричал, а потом заплакал, лицо все в грязи, в соплях и слезах. И вдруг чувствую, Перри вроде как опять норовит подняться. Вздрагивает, будто кто-то дергает его за ниточки. И еще. И еще. Но я же видел дырку у него в голове, видел, как его мозги вперемешку с осколками черепа размазало по моей правой штанине. И все равно чувствовал, как он приподнимается и дергается, словно пытается привлечь мое внимание, куда-то меня зовет. Только потом я понял, в чем дело: янки продолжали палить, в него попало еще несколько пуль, и каждый раз тело немного отбрасывало назад. Когда мы позже вернулись его похоронить, голова у брата оказалась разворочена так, будто дыню со всей силы грохнули оземь. Там со многими такое было, парень. Тела многих ребят буквально разорвало снарядами. Нас словно серпом выкосило. Или, скорее, это походило на мясорубку.
Я сидел в траве и слушал его с открытым ртом. От черной земли и виноградных лоз исходил насыщенный сладкий аромат, от которого кружилась голова и слегка подташнивало. Жара усиливалась, окутывая все вокруг плотным влажным одеялом.
Кое-кто из наших не выдержал, вскочил и пытался бежать, невидящими глазами уставясь в пустоту, тянул Монтгомери все тем же хриплым, монотонным голосом. Обеими руками он сжимал взведенный пистолет, направив его на меня, хотя уже явно и думать забыл о моем существовании. Их всех перестреляли. Слышно было, как пули попадают в живую плоть, этот звук Этот звук не мог заглушить даже грохот выстрелов. Дым от пальбы сдувало ветром в сторону леса, так что и такого прикрытия мы были лишены. Я видел, как лейтенант Олли Уильямс встал и закричал, чтобы ребята из Двадцатого не двигались, и прямо на моих глазах в него угодило два снаряда. Мы попытались открыть заградительный огонь, лежа в траве, но не успели толком дать залп, как янки выскочили из-за стены и бросились вперед, стреляя на ходу, орудуя штыками. Я видел, Джонни, как закололи тебя и двух других маленьких барабанщиков. Штыками.
Старик замолчал и впервые за все это время взглянул на меня. Он казался растерянным. Медленно-медленно капитан опустил пистолет, осторожно убрал палец со взведенного курка и дотронулся до лба дрожащей рукой.
Голова все еще кружилась, меня по-прежнему немного мутило.
Именно тогда вы потеряли Вы повредили ногу, сэр?
Монтгомери снял шляпу. Редкие пучки седых волос слиплись от пота.
Что? Ногу? Старик недоуменно уставился на деревянный протез, словно в первый раз его увидел. Нога. Нет, парень, это уже потом. Бой у воронки. Янки тогда сделали подкоп и заложили взрывчатку, подорвали нас, пока мы спали. Поскольку я не откинулся прямо там, меня транспортировали домой, в Роли, и присвоили капитанское звание. За три дня до окончания войны. Нет, тогда на этом поле никаких серьезных ранений я не получил, хоть меня и задело несколько раз. Одной пулей оторвало каблук на правом сапоге; другаяразнесла в щепки приклад ружья, у меня еще в щеке остались занозы; третьяоткромсала кусок уха. Но черт побери, слышать я от этого хуже не стал. Только вечером, когда ворочался, пытаясь заснуть, обнаружил, что еще одна пуля попала в ногу, чуть пониже задницы, но, видимо, уже на излете, так что я отделался простым синяком.
Мы сидели и молчали. В траве шелестели какие-то букашки. Наконец капитан снова заговорил:
И только когда потом, много позже, подоспел Рамсер со своими ребятами и выбил отсюда северян, поганый сукин сын Айверсон спустился с холма. Я лежал где-то на поле, между трупами Перри и Нэта, весь заляпанный их кровью и мозгами. Проклятые янки меня и не заметили, просто перепрыгнули через нас троих и побежали дальшедобивать раненых штыками, брать пленных. Я видел, как они со смехом забили прикладами старину Кейда Тарлтона. Черт их дери, они захватили наше полковое знамя. Его уже просто некому было защищать.
Рамсер (в ричмондских газетах его еще называли южным рыцарем Баярдом, уж не знаю, что это значило) спускался с холма и тоже попал бы в засаду, но лейтенанты Кродер и Даггер успели его предупредить. Рамсер был офицером, да, но зато дураком не был. Пересек дорогу дальше к востоку и обрушился на правый фланг янки с той стороны стены. Отогнал их к самому зданию семинарии.
В живых из наших почти никого не осталось. Кто-то пытался отползти к дому Форни, кто-то просто неподвижно лежал, истекая кровью. А сукин сын Айверсон тем временем рапортовал генералу Родсу, что полк поднял белый флаг и сдался янки. Подлая ложь, слышишь, парень. Никто не сдался, в плен захватывали только раненых, уводили под ружейным прицелом. Никаких белых флагов, черта с два. Уж точно не у наших ребят. Осколками белых костей поле было усеяно, это да.
Я все ползал в траве в поисках целой винтовки, когда приехали Родс и Айверсон. Генерал хотел, чтобы ему показали, где именно полк сдался в плен. Их кони переступали через тела убитых, через тела солдат Двадцатого северокаролинского полка, и тут этот мерзавец Айверсон
Голос у капитана надломился. Старик надолго замолчал, потом откашлялся, сплюнул и продолжил:
Мерзавец Айверсон увидел мертвецов, семьсот человек: отборнейшие ребята, лучшая бригада Конфедерации, лежали ровными рядами, как на торжественном построении. И Айверсон решил, что они живы, просто пригибаются от выстрелов, хотя Рамсер и отогнал янки. Тогда он привстает на стременах, его чертов гнедой чуть не наступил на Перри, и орет что есть мочи: «Встать, встать и отдать честь генералу, солдаты! Встать немедленно!» Он так и не понял, что перед ним мертвецы, пока Родс ему не сказал.