Ну, здорово. Бремен подергал пропитанную потом рубашку, прилипшую к коже. Нанимался школьный автобус водить, а теперь вот помогает кормить и одевать этих бедолаг, присматривать за ними. Просто здорово, Билл. И что прикажешь с ним делать полтора часа, пока вы, ребята, плещетесь в бассейне?
Посиди с ним в классе. Попробуй книжку подсунутьпусть поработает. Помнишь ту страницу, где петельки и крючки, как на лифчике? Пусть расстегивает-застегивает. Я как-то сам с ней баловался, с закрытыми глазами.
Здорово, повторил Бремен и зажмурился: солнце палило вовсю.
Он сел на крыльцо и вылил в стакан остатки скотча. Время давно за полночь, а на улице все еще полно детишек. Два чернокожих подростка дразнились, а товарищи их вовсю подначивали. Под фонарем девчонки прыгали через скакалку и пели, и словно в такт их пению в желтом свете беспорядочно кружились мотыльки. На крылечках однотипных домов сидели взрослые и без всякого интереса смотрели друг на друга. Почти никто не шевелился. Было очень жарко.
Пора двигаться дальше.
Слишком долго он здесь торчит. Проработал в школе почти два месяцаперебор. И к тому же начал интересоваться этими детьми, задавать вопросы.
Может быть, Бостон. Или еще дальше на север. Мэн.
Задавать вопросы и получать на них ответы. Джен Маклеллан рассказала ему про Робби. Про то, откуда у мальчика синяки, кто сломал ему руку два года назад. Про игрушечного медвежонка, которого подарила слепому мальчишке одна медсестра. Эта игрушка впервые пробудила в нем какие-то эмоции. Робби неделями с ней не расставался, отказывался без нее идти на рентген. А однажды утром, спустя несколько дней после возвращения домой, сел в автобус и принялся кричать и стонать. Мишка пропал. Доктор Уилден позвонила матери, а та ответила, что гребаная штука потерялась. «Гребаная штука»именно так, по словам Маклеллан, мать и сказала. Никакого другого мишку Робби не хотел. Он кричал и стонал еще три недели.
Ну и?.. Я-то что могу сделать?
Бремен знал, что́ может сделать. Знал уже давно. Он покачал головой и еще выпил, на всякий случай нарастив и без того прочный ментальный щит. Щит, который отделял его от бесчувственного мира, приносившего столько мучений и боли.
Черт, для Робби будет только лучше, если я не стану этого делать.
Подул ветерок. Откуда-то из-за угла доносились вопли: там на маленькой площадке две дружественные уличные банды резались в баскетбол. В открытых окнах трепетали занавески. Где-то загудела и смолкла сирена. Ветер закружил вокруг канализационного люка бумажки и взметнул платья у прыгавших через скакалку девчонок.
Бремен попробовал представить, каково этожить ничего не слыша и не видя.
Да черт возьми!
Подхватив пустую бутылку, он поднялся к себе.
По дугообразной дорожке автобус подъехал к школе. Бремен помог детям выгрузиться, очень осторожно и медленносказывался опыт, к тому же ему было жаль этих малышей, да еще сегодня очень болела голова.
Сначала Скоттиулыбается и руки раскинул, знает, что кто-нибудь из взрослых его подхватит. Томми Пирсонколени сведены, локти прижаты к груди. Если бы Бремен его не поймал, слабенький мальчик ткнулся бы носом прямо в мостовую. Терезавыпрыгивает, как обычно, с радостными воплями, готовая осыпать восторженными слюнявыми поцелуями всех, кто подвернется под руку.
Робби остался сидеть в автобусе. Бремену и Смитти пришлось вдвоем его вытаскивать. Мальчик не сопротивлялся, неподвижный и податливый, как сгусток жира. Голова его неловко свесилась в сторону, то из одного, то из другого уголка рта вываливался язык. Приходилось уговаривать его делать один голубиный шажок за другим. Робби и шел-то только потому, что за много лет уже привык это делать.
Казалось, утро никогда не кончится. Перед обедом пошел дождь, и плавание чуть было не отменили. Но потом вновь выглянуло солнце и осветило цветочные клумбы перед школой. Бремен смотрел на сияющие капли на лепестках роз, которыми так гордился Турок, и слушал гудение газонокосилки. Значит, сегодня он это сделает.
После обеда помог им собраться. Мальчикам нужно было помочь надеть плавки. Бремен с грустью смотрел на лобковые волосы и развитые пенисы мальчишек, ментально навсегда застрявших в семилетнем возрасте. Томми, как обычно, лениво мастурбировал, пока Бремен не тронул его за руку и не помог натянуть трусы.
Все ушли. В коридоре затихли детский визг и смех взрослых. Бело-голубой автобус медленно вырулил на дорогу. Бремен вернулся в класс.
Робби никак не отреагировал на его приход. Мальчик выглядел так нелепо в зеленой полосатой футболке и оранжевых шортах, которые были ему малы и толком не застегивались. Бремену вспомнился разбитый бронзовый Будда, которого он однажды видел в Осаке. Может, и в этом ребенке таится глубинная мудрость, выпестованная долгими годами затворничества от мира?
Робби поерзал, громко пукнул и снова замер.
Бремен со вздохом уселся на маленький детский стульчик. Колени нелепо торчали в разные стороны, чувствовал он себя невероятно глупо. Он ухмыльнулся сам себе. Сегодня же ночью сядет на автобус и уедет на север. Лучше даже автостопом. За городом-то уж точно прохладнее.
Много времени это не займет. Даже не надо устанавливать полный контакт. Односторонняя ментальная связь. Очень легко. Всего несколько минут. Выглянет в окошко так, чтобы Робби тоже увидел, полистает книжку с картинками, возможно, поставит кассету с музыкой. Как мальчик воспримет новые ощущения? Подарок напоследок. Анонимный. Только это, и ничего больше. И лучше не показывать Робби, как он сам выглядит. Ладно.
Бремен опустил ментальный щит, но тут же дернулся и снова поднял. Он давно уже не позволял себе быть настолько уязвимым, почти сроднился с прочной, словно шерстяное одеяло, защитой, которую алкоголь только усиливал. Сознание резанул внезапный неумолчный гомонБремен называл его «белый шум». Как будто месяцы просидел в темной пещере, а сейчас неожиданно вышел на яркий свет. Бремен сконцентрировался на Робби и снова опустил щит, потом отключился от нейрогомона и заглянул глубоко в разум мальчика.
Ничего.
Бремен был в замешательствена мгновение ему показалось, что он потерял способность фокусировать силу мысли. Он опять сосредоточился и услышал, как в саду Турок монотонно размышляет о сексе, как доктор Уилден, садясь в «мерседес» и проверяя, нет ли «стрелок» на чулках, думает о делах. Секретарь читала «Чумных псов» Ричарда Адамса. Бремен одолел вместе с ней несколько строк. Читала она ужасно, раздражающе медленно. Во рту стало приторно от ее вишневых леденцов.
Бремен вгляделся в Робби. Мальчик прерывисто дышал. Рот открыт, слюнявый язык почти вывалился, на губах и щекахостатки обеда. Бремен сузил и усилил касание, сфокусировал его, словно яркий луч света.
Ничего.
Хотя нет. Постойте-ка. Там что-то было. Что-то? Скорее, отсутствие чего-то. Поток нейрошума словно обтекал пустоту в том месте, где должны были звучать мысли Робби. Бремен столкнулся с ментальным щитом, причем щитом невероятной силы. Даже Гейл не умела ставить такие интенсивные барьеры. Бремен был обескуражен, даже потрясен, а потом до него дошло: ум Робби поврежден; возможно, бездействуют целые сегменты. Органы чувств не работают, реакции на внешний мир минимальнынеудивительно, что сознание (или то, что от него осталось) обратилось внутрь самого себя. Это не мощный ментальный щит, а всего-навсего плотный комок интроспекции, гораздо более плотный, чем при аутизме. Воплощенное одиночество.
Потрясенный, Бремен на секунду прекратил попытки, несколько раз глубоко вдохнул, а потом потянулся снова, еще осторожнее, еще аккуратнее. Он ощупывал невидимую преграду, словно брел в темноте, держась за шершавую каменную стену. Где-то должна быть брешь.
И она нашлась. Даже не брешьскорее, податливое место, упругая точка среди твердых камней. Под ней едва уловимо трепетали мысли, Бремен чувствовал их, как пешеход чувствует дрожание подземки под мостовой. Он сосредоточился. Рубашка взмокла от напряжения. Из-за колоссального волевого усилия начали ослабевать зрение и слух. Ну и ладно. Только бы установить контакт, а там уж он сможет расслабиться и медленно открыть зрительный и слуховой каналы.
Щит слегка поддался, упругая точка чуть уступила непреклонному давлению Бремена. У него на висках вздулись вены. Сам того не ведая, он гримасничал, изо всех сил напрягал шею. Щит прогнулся. Мысль превратилась в таран, непрерывно ударявший в непроницаемую студенистую массу. Еще немного. Он сконцентрировался настолько, что в эту минуту мог бы двигать силой мысли предметы, крошить кирпичи, останавливать птиц в полете.
Щит продолжал гнуться. Бремен, превратившись в единое волевое усилие, подался вперед, словно его подталкивал в спину сильный ветер. И вдругпрорыв, волна тепла, падение. Он потерял равновесие, замахал руками, открыл рот, пытаясь закричать.
Не было никакого рта.
Бремен падал. Проваливался. Краешком сознания он уловил размытый образ собственного тела, которое билось в эпилептическом припадке. Потом опять падение. Падение в безмолвие. В пустоту.
Пустота.
Он очутился внутри. За пределами. Он погружался в слоистые воздушные потоки. Вращались трехмерные бесцветные колеса. Ослепляя его, разрывались черные сферы. Водопады прикосновений, потоки запахов, хрупкая ниточка равновесия на беззвучном ветру.
Бремена поддерживали тысячи руккасались, изучали. Пальцы залезали в рот, ладони хлопали по груди, скользили по животу, трогали член, спускались ниже.
Его зарыли в землю. Опустили под воду. Подняли ввысь в темноту. Бремен не мог дышать. Он задергался, и ладони затрепыхались, проходя сквозь какие-то вязкие потоки. Наверх. Его закопали в песок. Он забил ногами и руками. Голову словно зажало в тисках и потащило наверх. Субстанция двигалась, перемещалась. Тысячи невидимых рук сдавили, сжали Бремена и протолкнули сквозь сужавшееся отверстие. Он вынырнул на поверхность, открыл рот и закричал; в легкие, как вода в горло утопающему, тут же рванулся воздух. Бремен все кричал и кричал.
Я!
Очнулся он на пустынной равнине. Небо исчезло, но отовсюду исходил рассеянный нежно-персиковый свет. Составленная из отдельных маленьких чешуек плоскость уходила в бесконечность. Горизонта тоже не было. Сухую оранжевую землю рассекали зигзагообразные трещины, как пойму реки во время засухи. Над головойбесцветное слоистое вещество. Как будто Бремен находился на первом этаже прозрачного пластикового небоскреба. Пустого небоскреба. Он лег на спину и уставился в вышину, сквозь бесконечную многоэтажную хрустальную пустоту.
Потом сел. По коже словно прошлись наждачкой. Одежды не было. Он провел рукой по животу, дотронулся до лобка, нащупал шрам на колене, который заработал в семнадцать лет в мотоциклетной аварии, и встал. Накатило головокружение.
Он шагал, шлепая босыми ногами по гладким теплым плитам-чешуйкам, не зная и не думая, куда идет. Как-то в штате Юта он перед самым закатом прошагал подобным образом целую милю по дну высохшего соленого озера Бонневиль. Бремен шагал. Кто на трещинку наступит, свою мамочку погубит.
Наконец он остановился. Точно такое же место, пейзаж ничуть не изменился. Болела голова. Бремен лег на спину и представил, что он глубоководное морское создание, придонная рыба, смотрящая вверх сквозь изменчивые океанские течения. Персиковый свет окутывал его теплом. Тело сияло. Он закрыл глаза и заснул.
Он резко сел. Ноздри его трепетали, уши дергались, силясь различить едва уловимый звук. Вокруг была непроницаемая темнота.
В ночи что-то двигалось.
Бремен припал к земле и прислушался, стараясь не замечать шума собственного прерывистого дыхания. Эндокринная система переключилась на древнюю программу, возникшую миллионы лет назад. Кулаки сжались, глаза забегали, сердце застучало как бешеное.
В ночи что-то двигалось.
Совсем близко, он это чувствовал. Что-то сильное, огромное, оно легко ориентировалось в темноте. Это что-то было рядом с ним, над ним. Ощутив на себе пронзительный слепой взгляд, Бремен опустился на колени и сжался в комок.
Его что-то коснулось.
Он еле сдержал рвущийся из горла крик. Его схватила гигантская рукачто-то шероховатое, громадное. Да нет, не рука. Его подняли в воздух. Какая силищаот давления заныли ребра. Существо могло бы легко расплющить его в лепешку. И снова это чувствобудто тебя осматривают, изучают, взвешивают на невидимых весах. Голый и беспомощный, он, как ни странно, не боялся, словно лежал под рентгеновской установкой и знал, что все тело пронизывают невидимые лучиисследуют, выискивают скрытые болезни.
Его опустили на землю.
Ни звука не донеслось, но он почувствовал, как удаляются шаги гигантских ног. Напряжение спало, и он всхлипнул. В конце концов Бремен сумел подняться на ноги и позвать куда-то в пустоту. Слабенький голос тут же затерялся в пространстве, и Бремен даже не был уверен, что сам его слышал.
Взошло солнце. Веки Бремена затрепетали, глаза открылись, и он уставился на далекое сияние, а потом снова зажмурился. До него постепенно дошла суть увиденного. Солнце взошло!
Он сидел на траве. Вокруг до самого горизонта расстилалась бесконечная, заросшая высокой травой прерия. Бремен сорвал стебелек, ободрал листья и высосал сладкую сердцевину. Совсем как в детстве. Он поднялся и зашагал.
Трава колыхалась под теплым ветерком, слышался тихий шелест. От этого звука чуть ослабла головная боль, которая по-прежнему гнездилась где-то за зрачками. Шагать было приятно: трава приминалась под босыми ступнями, тело пригревало солнце и ласково обдувал ветер.
Дело близилось к полудню. Теперь Бремен шагал к расплывчатому пятну на горизонте. Постепенно пятно превратилось в далекие деревья, и незадолго до заката он оказался под сенью леса, в тени высоких дубов и вязов, словно вышедших из его пенсильванского детства. Перед Бременом бежала по траве его длинная тень.
Впервые за все это время он почувствовал усталость и жажду. Сухой язык отяжелел и распух. Бремен брел сквозь удлинявшиеся тени, время от времени поглядывая наверх сквозь ветки деревьевнет ли на небе облаков, и внезапно чуть не свалился в пруд. Круглое озерцо обрамляли осока и тростник. На берегу росла усыпанная ягодами вишня. Он приблизился к пруду, ожидая, что тот вот-вот исчезнет, и ринулся вперед.
Вода доходила ему до пояса и была совершенно ледяной.
Она появилась перед самым рассветом. Бремен проснулся и сразу же заметил какое-то движение. Не веря своим глазам, он неподвижно застыл в тени, среди деревьев. Она ступала очень осторожно, кротко и неуверенно, словно шла босиком. Травяные метелки гладили ее по ногам. Бремен все отчетливо видел в ясном прозрачном воздухе, пронизанном косыми лучами восходящего солнца. Женщина, казалось, излучала свет. Грудилевая чуть полнее правоймягко колыхались при каждом шаге. У нее были короткие черные волосы.
Вот она на миг остановилась, потом снова пошла вперед. Бремен с замиранием сердца смотрел, как ритмично двигаются при ходьбе ее крепкие бедра, как она идет, не подозревая, что за ней наблюдают. Вот она уже совсем близко. Можно было различить прозрачные тени на грудной клетке, бледные розовые соски, большой синяк на сгибе локтя.
Бремен вышел из-под сени деревьев. Женщина остановилась, инстинктивно вскинув руки и прикрываясь ладонями, а потом побежала к нему, раскрыв объятия. Он почувствовал нежный запах ее волос, прикосновение кожи, ощутил под пальцами знакомый изгиб спины. Оба плакали и сбивчиво что-то говорили. Бремен опустился на колени и уткнулся лицом ей в грудь. Она наклонилась и прижала к себе его голову. Мужчина и женщина ни на мгновение не выпускали друг друга из объятий.
Зачем ты меня оставила? прошептал Бремен, не отрываясь от жены. Зачем ушла?
Гейл ничего не ответила, только прижала его к себе еще крепче и заплакала. А потом, по-прежнему не говоря ни слова, тоже опустилась на колени.
Утренний туман рассеивался. Они вышли из леса. Впереди раскинулись залитые солнечным светом, поросшие травой холмы, похожие на чье-то загорелое бархатистое тело, которое можно было потрогать, просто вытянув руку.
Мужчина и женщина тихо разговаривали и время от времени брались за руки. Почти сразу же выяснилось, что при попытке телепатического контакта голову пронзает ослепляющая боль. Поэтому Гейл и Бремен просто разговаривали и касались друг друга. Дважды они занимались любовью в высокой мягкой траве под теплым взглядом золотого солнца.