А как тебе удалось так легко призвать к порядку того дядьку в метро? Аня задала вопрос, который, казалось бы не имел отношения к тому, что ей рассказал Сурен.
Ой, Ань, это просто. Я занимался и занимаюсь боевым самбо. Ямастер спорта.
А где конкретно ты служишь в Генштабе? Это же огромная организация
Ань, зачем тебе это. О чем тебе скажет факт, что я служу в 10-ом Главном управлении? Это управление по сотрудничеству со странами Варшавского Договора. Анечка, тебе это неинтересноповерь.
Аня осеклась. Действительно, ну зачем она его расспрашивала. Все равно, ведь, ничего не скажет. И папа не говорилдура она.
Они стали встречаться, и Аня замечала, что Сурен в форме и без формыэто были два разных человека. Началась весна, в марте был приказ о переходе на летнюю форму одежды и Сурен гулял с ней без шинели. Он мог мерзнуть, но шинель все равно надевать было уже нельзя: мартовский приказАня не переставала удивляться. Она и понятия не имела о таких тонкостях устава. Он вел ее под руку, всегда справа, таким образом его правая рука была свободна, чтобы отдавать честь. Козыряли и ему. Жест был красивый, небрежный, само собой разумеющейся. Ане нравилось идти рядом с офицером. Сурен в форме отличался от их парней из компании: не курил травку, не напивался, не читал своих стихов, не разглагольствовал о творчестве, своем и чужом. Он не был ни гуманитарием, ни либералом, ни диссидентом. Аня пробовала обсудить с ним политику, но он не хотел ничего обсуждать, и когда Аня спрашивала его, согласен ли он с курсом Политбюро, Сурен раздраженно отвечал, что «он-солдат, давал присягу » С другим человеком Аня принялась бы спорить, но с ним все было по-другому. Аня чувствовала, что он каким-то образом не разделяет убеждений ее компании. Она его туда и не водила. Иногда у них доходило до взаимного недовольства.
Аня вела вольные разговоры, рассказывала о запрещенных книгах, которые ей удалось прочитать, но Сурен ее обрывал, говоря, что «сынки из благополучных семей просто болтуны, что они все, включая ее, просто не понимают о чем болтают, что страна держится на таких, как Анин отецчто надо не болтать, а делать конкретное дело » Аня спорила, защищала своих друзей, но на лице Сурена появлялось жесткое упрямое выражение, и тогда лучше было его не дразнить.
Один раз она видела его в «полевой форме», в сапогах, портупее, в гимнастерке вместо кителя. «Что это ты сегодня такой?» спросила она, и Сурен ответил, что он ночью улетает в командировку. «Куда?» спросила она, зная, что он вряд ли скажет. Он не сказал. Он подолгу рассказывал ей о каком-то майоре, который к нему придирался, хотел понравиться начальству. Какой-то полковник говорил «глупости», а другой не сильно понимал суть проекта. Аня советовала высказать им свое мнение, отстоять свою точку зрения, не помалкивать, но Сурен раздражался и объяснял, что «так у них не принято». «Что? Тыначальник, ядурак? Так у вас?» «Так»серьезно отвечал Сурен. «Нет умных и глупых, правых и неправых. Есть старший по званию и младший по званиюТебе этого не понять, а я так всю жизнь живу». Переубедить его было невозможно.
С другой стороны Сурен «без формы» был светским образованным молодым человеком, со вкусом, с небрежным лоском избалованного женщинами москвича, знающим толк в ресторанах, красивых вещах и развлечениях. Он был щедр, и в этом, что ни говори, было что-то генетически кавказское, умел поухаживать, отодвинуть стул, подать пальто, придержать дверь, подать руку. Не все ребята из Аниной компании умели быть такими лощеными и галантными. Сурен культивировал в себе эту «военную косточку», она явно вошла в его плоть и кровь, что Ане очень нравилось. Ее приятели были интеллектуаламии только, а он был умным, но еще и«настоящим мужчиной», чтобы это ни значило, как бы пошло не звучало. Женщины знали, что это такое, изачем объяснять. Стыдно признаться, но он был для Ани «голубые князья»как тогда пели о царских офицерах.
Их мощно тянуло друг к другу, хотя возможностей для уединения почти не было. Пару раз кто-то давал ключ, и единение было таким ошеломляющим, что Аня почти не замечала ни убогую обстановку, ни чужой неудобный диван, ни грязноватую ванну. И только, когда в конце мая его мать уехала в Ереван, и у них появилась возможность оставаться вдвоем в его квартире в Лефортово, Аня действительно поняла, насколько роскошным был ее друг Сурен. Они ехали к нему после работы, и не в силах медлить, на ходу раздевались и бросались на широкий диван, который всегда был разложен в его комнате. Но даже тогда в той горячке Аня замечала, что ее легкое платьице и белье, брошенное на пол, создают эстетический контраст рядом с его брюками с кантом и рубашкой с погонами: четыре звездочки! Ее капитан. Если Аня приезжала к Сурену, когда он ждал ее дома после службы, он был вовсе не в форме. Откуда он брал эту странную рубашку-апаш, с открытым воротом, через который была видна его волосатая, возбуждающая ее грудь, и крепкая шея. Эти полотняные штаны без ремня, ноги босые, рельефные икры и узкие лодыжки. Без формы он был непредставим в форме и наоборот.
А еще она увидала насколько Сурен знает толк в эротике. Он наливал ей шампанское непременно в хрустальный бокал, зажигал свечи, говорил, что они красиво выглядят оплывшими. Он был способен налить в ванную воду, заставлять ее медленно раздеваться, а потом смотреть на нее в пене, в которую он бросал яркие лепестки, беря один цветок из ее букета. В его стиле было бы купать ее в шампанском, но это было бы уже явным дурковкусьем, которого Сурен не допустил бы. Аня задавалась вопросом, зачем он это все делал? Он вел продуманную игру, чтобы возбудить ее, поразить, показаться оригинальным? Наверное, но было видно, что «игра» нужна ему самому, он вел ее прежде всего для себя. Капитан Бадалян любил красоту, эстетику секса, умел любоваться ею и собою рядом с нею. Таких мужчин у Ани не было. Черт его знает, где он научился «играть»? Тогда еще не было глянцевых журналов, в которых помещали томные эротические фотографии, и печатали «советы» для женщин и мужчин.
Один раз Аня, придя к нему, заметила, что Сурен возбужден, но как-то по-деловому. Он с порога начал ей рассказывать, что подписан приказ о его переводе из Москвы на объект. Это просто здорово, потому что когда он там послужит, ему гарантирован «майор», потом он подаст рапорт о зачислении его в адъюнктуру, а после адъюнктуры, со званием старшего офицера его отправят за границу на полковничью должность, а тами до генерала недалеко.
Ань, ты поняла? Это мой шанс. Сдвинулось с мертвой точки, я так этого ждал. Здесь, ведь, в Москве ничего не высидишь. Надо ехать.
Что «высидишь-то»?
Ты не поняла? Звание следующее. Его так просто не дадут. До старости пришлось бы ждать. А я ждать не хочу.
Подождиа я как вписываюсь в твои планы?
Анечка, ну что тыты поедешь со мной! Я все решил: мы поженимся! Командование мне об этом намекало. Женатого офицера там и ждут.
Постой-каа куда надо ехать?
Да, какая разница! Всего лет пять. Не больше, может даже три года, если повезетАнь, мы с тобой поедем в Воткинск, это в Удмуртии. Разумеется, я выбью квартиру
Ку-да? Ты себя слышишь? Ты, что, хочешь, чтобы я в Удмуртии жила? Ты совсем рехнулся?
А что такое ? Это, ведь, временно.
Пять лет? Временно? Никуда я не поеду! Сам езжай в свой Усть-Пиздюйскя там жить не буду.
Ах, вот как? Ну, что жне будешьне надо.
Сурен, ты лучше откажись. Разве нам здесь с тобой плохо?
Еще чегооткажись. Это почему я должен отказываться? Из-за тебя? Только баб мне не хватало, чтобы вести меня по жизнинет, уж.
Значит, я для тебябаба? И все?
А кто ты, Ань? Да ты вдобавок, не та, видимо, баба, которая мне нужна. Ты капризная, избалованная белоручка. Действительно, тебе там со мной не место. Сам не знаю, что это на меня нашло? А без ресторанов не можешь жить, нет?
Аня была не готова к такому предложению, оно застало ее врасплох, она отреагировала на автомате, безотчетно. Не желая больше слушать его обвинений, она вышла за дверь и в абсолютной уверенности, что он никогда в жизни больше не позвонит, медленно побрела к метро. Что пошло не так? Она понимала, что обидела его, что может и не надо было орать ему про «Усть-Пиздюйск», что, действительно, она в его глазах выглядела «не очень», даже не «не очень», а просто предательницей. Он, ведь, ее замуж звал, предлагал разделить с ним все, что суждено. Да, кстати, насчет неплохой карьеры, он не шутил. Может она и стала бы в обозримом будущем «генеральшей», датолько, хотелось ли ей этого? Вот о чем Аня теперь думала. Интересно, что тогда она ругала себя, считала неправой, испугавшейся трудностей, москвичкой, вообще, скорее всего, не готовой к замужеству, но сейчас Аня внезапно осознала причины своего тогдашнего отказа.
Она не любила его, просто повелась на форму, галантность, лепестки в воде, ее период «игры» тогда еще не кончился. Если с Шуркой она играла в «королеву и пажа», то с Суреном она играла в «кавалергарда и институтку». Пора «игры» прошла только с Феликсом, он просто не принял никакой «игры». Кроме того, свободная, артистичная «Нюра» не могла быть женой офицера, зависимой, послушной, хозяйственной, в заботах о карьере мужане ее это был тип. Нарочитая приверженность Сурена режиму, каким бы режим себя не показывал, действовала бы ей со временем на нервы. Ее бесила бы его определенная сервильность, готовность к послушанию, ни перед чем не останавливающейся карьеризм, способность в разных обстоятельствах к смене «лица». Она понимала, что он назвал ее «бабой» от обиды, но доля правды в этом была: она была бы его «бабой» и матерью его детей, большего его мужской, замешанный на кавказском происхождении, максимализм не допустил бы. Подсознательно Аня тянула их этап влюбленности и праздника, но была ли она готова перейти к следующему этапу будней? Оказалось, что не была. Тогда она не сумела так все разложить по полочкам, жизнь ее закрутила, да Аня и не позволяла себе убиваться из-за мужчины. Она считала, что они заменяемы. Но воспоминания о Сурене тревожили ее еще довольно долго. Неладно у них тогда вышло, да может и к лучшему.
Аня как на работу ходила каждое утро в Лаборатории, даже втянулась. Ее день был расписан: до 12-ти дняспециалисты-медики, замеры функционального состояния на сложных тренажерах, а потом психологические тесты, которые давно уже перестали вызывать у нее любопытство. Колман обсуждал с ней результаты, обнаружили два маленьких полипа на шейке матки, но когда Аня спросила, надо ли по-этому поводу что-нибудь делать, ей ответили, что нет, так как через какое-то время полипы пропадут. «А, ну ясно, я стану совсем молодой икакие же полипы у молодых девчонок». Доктор Колман распространялся о показателях и анализах, но Аня его почти не слушала.
У Лисовского она спросила насчет тестов по-русски. Да, он сам их перевел, потратив на это целую неделю еще до ее приезда. Это обычная практика, так как есть данные о влиянии родного и иностранного языка на респондента. В среде родного языка, он себя чувствует раскованным, а иностранный подсознательно воспринимает как враждебный и результаты могут давать погрешность, которую нужно сводить до минимума. Это вовсе не говорит о степени знания английского, тут дело другое, мозгна этом месте Аня перестала слушать.
Лисовский ее забавлял. В нем чувствовалось доброжелательное спокойствие и естественность, готовность ее слушать, помогать, и главное, постараться понять. Хотя, могли ли люди ее понять? Аня сомневалась. Со свойственным ей ироничным цинизмом, она была склонна думать, что Лисовский был милым чисто профессионально, а на самом делена самом деле она была ему «по барабану». И все-таки через неделю после начала тестирования, Аня уже чувствовала себя у него в кабинете, как дома. Была пятница, она собиралась уходить и подумывала о том, что надо действительно взять себя в руки и съездить в Маунт Вернон.
А какие у вас, Аня, планы на выходные? Сын ваш больше не приедет?
Да, нет, он не может приезжать сюда каждый выходной. Я давно собиралась посмотреть окрестности, да только одной тоскливо
Если вы ничего не имеете против, я бы с вами съездил. Ну, что скажите?
А это разве можно? Вы же сотрудник Бюро.
Ну, так что? Как наша поездка повлияет на исследования?
Ой, Бен, зачем все эти слова? Не в том дело, что повлияет, а в том, что вряд ли Бюро приветствует личные отношения с объектами исследований. Так?
Аня моментально вспомнила свое пребывание в Того, и недремлющее око Конторы. Пусть признается, а то за дурочку ее держит.
Ну, Анна, я же не ваш личный терапевт. Не вижу, как наша прогулка может повлиять на нашу работу, наоборот, в данном случае мое внеслужебное с вами общение может скорее приветствоваться. Тут у нас особый случай, и обычные нормы поведения «клиент-терапевт» сильно модифицированы. Вы о себе беспокоитесь или обо мне? О моих неприятностях?
Разумеется, о ваших. Мне-то что
Не беспокойтесь. Я знаю, что я могу делать, а чтонет. Так мы встречаемся?
«Ну, действительно. Какая мне разница? Какой симпатичный мужик, этот Бен»Аня решила провести с ним время. Они, ни от кого не таясь, вместе вышли из здания и пошли на паркинг к его машине.
В машине Аня полностью расслабилась и даже забыла о том, при каких обстоятельствах она познакомилась с Беном. Они отлично поели в Capital Grille. Бен здесь много раз был и сказал, что ему известно, что ресторан облюбован русскими туристами, которые забавно называют его «Капитальная решетка». Аня была оживлена, ей все нравилось: вкусная обильная еда, вино, элегантная мебель. Ни на какие экскурсии они не успели, зато сходили на концерт небольшой балетной труппы в Театр на Террасе. Все происходило на крыше, далеко внизу лежал город. Бен зашел в кассу, билетов им так и не дали, зато билетерша проводила их и посадила на удобные кресла близко к сцене. Они еще успели выпить в фойе шампанского перед началом спектакля. Голова у Ани кружилась, на сцене мелькали сплетения тел, извивающиеся, как причудливые живые лепестки экзотических цветов. Зрелище было странным образом асексуальнопросто рой каких-то странных существ, они копошились, складывались, хаотично выпрямлялись, опадали, раздувалисьОна не смотрела на часы, балет закончился и Аня с тоской подумала, что надо возвращаться в общежитие. Так не хотелось
Анна, я не хочу с вами расставаться. Давайте поедем ко мне?
Что он ей предлагал? К нему? АгаВ той бывшей жизни, она бы конечно поехала, нои сейчаспоедет, почему не поехать? Он пригласил, и даже не сказал, как мужики обычно с таких случаях говорили, чтону, просто кофе попить и потом он ее отвезет в общежитие. А чтотак даже лучше.
Да, Бен, поехали. Я тоже не хочу заканчивать наш вечер.
Аня мельком взглянула на ряд таунхаусов из белого кирпича где-то в Джорджтауне, они поднялись по ступенькам на довольно высокий второй этаж и вошли. Дом она толком не рассмотрела. Бен усадил ее на диван в гостиной на этом же этаже, а сам поднялся наверх. Он ей что-то говорил, а потом просто взял за руку и повлек за собой в спальню: белые стены, большая кровать. Аня очнулась уже только когда они лежали рядом, откинув легкое пуховое одеяло. Он ей что-то шептал на ухо, какие-то прерывистые фразы, потом она почувствовала на груди его теплое дыхание, заскользившее по коже. Она невероятно возбудилась, такого с ней не происходило с незапамятных времен. Бен ждал, продолжая свои излишние сейчас сумасшедшие ласки. Нахлынувшее на Аню наслаждение было таким неистовым и острым, что для нее все кончилось слишком быстро. Бен спокойно лежал рядом, наблюдая на ней.
Какая ты красивая, Анна. Я тобой восхищен. Таких женщин здесь нет.
Бен, называй меня Аня. Анна как-то глупо, когда люди на «ты»
Да, я знаю. В русском есть «Аня», «Анюта» но Анна же красивее. Разве нет?
Может и красивее, но это неправильно. Режет мне слух.
А мне не режет. Ты для меня «Анна». Моя русская Анна. Когда я увидел тебя в первый раз, я сразу понял, что буду с тобой. Я видел, что ты тоже так подумала, «примерила» меня на себя.
Ты с ума сошел. Ничего я не подумала. Ты забыл, почему мы увиделись
Да, я об этом забыл сейчас. Тогда помнил, а сейчас мне все равно.
Бен, ты же знаешь, что будет.
Ну, знаю. Анна, ты пойми: все самые большие барьеры и препятствия в нашей жизни находятся внутри нас. Их надо сломать. Пока мы живы, жизнь продолжается и у нас есть шанс подняться выше. Это не мои слова, Анна. Их сказал известный психиатр Дэниел Эймен.
Бен, ты хочешь сейчас провести со мной сеанс психотерапии? Забавно.
Какой сеанс, Анна. Я хочу тебя. Ты моя награда за все лишения в жизни. Вся моя жизнь сына эмигрантов была борьбой, и я до сих породин. Самое лучшее время может быть только одно: «сейчас». Ты сейчас ничья, толькомоя.
И опять они любили друг друга, теперь уже медленно, изощренно, полностью отдаваясь процессу, получая от него тот максимум, который только и доступен опытным, зрелым, умным и чувственным людям, когда процесс важен не сам по себе, а только как приложение к эмоциям, к неистовому желанию отдать больше, чем получить. Наслаждение другого делало их счастливыми. К утру они уснули усталые, изможденные, полные ощущения счастья, острого от сознания его быстротечности. Утром Аня проснулась в чужой кровати, ее нос приятно щекотал поднимающийся наверх запах кофе. Аня с ужасом вспомнила, что она вчера не позвонила Феликсу. Он безусловно звонил, но она не слышала звонка. Аня набрала домашний номер, Феликс уже не спал.