Аудитор - Бронислава Бродская 5 стр.


И ещё её расстраивало, что папа живёт обычной жизнью их семьи, получает от этого удовольствие, а о том, где он почти тридцать лет находился, он явно говорить не хочет. А она должна знать, что бы там ни было. Он просто обязан ей хоть что-то рассказать. Не стоит делать вид, что его возвращение из мира мёртвых, а проще говоря, с того светаэто плёвое дело и что оно не стоит их внимания. Ира и сама не могла бы сказать, испытывает ли она обыкновенное любопытство или за ним кроется нечто большее. Раз он вернулся, значит, на то была причина. Ему надо было в чём-то убедиться, но и ей тоже она должна узнать правду о том, что там с умершими происходит, даже если завораживающая тайна смерти будет невыносимо пугающей. Пусть! У неё нет другого выхода. Раз отец избегает этого разговора, она припрёт его к стенке своими вопросами. Куда он денется! Расскажет. Надо только задать ему правильные вопросы. Но это-то и было самым трудным. Что конкретно спросить? Отец теперь казался таким обычным, весёлым, успокоенным, полным жизни, что любой вопрос про смерть мог его ранить, показаться убийственно неуместным. Он смотрит телевизор, закладывает посуду в машину, сидит за столом а она ни с того ни с сего встрянет? Как найти идеальный момент? А вдруг он откажется отвечать? Да всё равно надо решиться, другого выхода у Ирины не было. Отец развешивал свои постиранные рубашки, и вышло действительно ни с того ни с сего:

 Папа, давай поговорим про то, как это было.

Отец сразу понял, о чём Ира хочет говорить, и резко дёрнулся. На его лице появилась гримаса замешательства и недовольства, смешанных с покорностью обстоятельствам. Всем своим видом он как бы говорил ей: ну зачем? Зачем ты всё портишь? Зачем тебе это надо? Тяжёлое, недоступное твоему пониманию событие. Наверное, у него ещё была надежда как-нибудь уйти от неприятного разговора.

 Ой, Ир, ты опять за своё? Тебе обязательно надо меня мучить?

 А что, папа, разве мой вопрос такой уж глупый? Я хочу знать

 Что ты хочешь знать? Что? Зачем тебе об этом вообще думать? Все умрут, и, когда умрут, узнают всё узнают в свой час. Я не хочу об этом говорить.

 Ничего. Через не хочу. Ты должен.

 Я тебе должен? Почему это?

 Потому что я хочу знать тайну смерти. Потому что ты вернулся. Я больше никого не знаю, кто вернулся. Только ты один тебе разрешено? Кем? Почему? Я обязана знать. Когда, как ты говорил, у тебя в голове всё погасло и ты перестал испытывать боль это означало конец, смерть? Говорят, в голове как бы вся жизнь за один миг проноситсяэто правда?

 Нет, неправда. Ничего не проносится. Но ты права. Моё сознание отключилось, и предупреждая твой вопрося не видел ни врачей, ни тебя, вернувшуюся с работы, ни своего лежащего на полу тела. Моя душа, как принято себе это представлять, не отделилась от тела, не воспарила вверх и не наблюдала за событием. Нет ни ангелов, которые уносят душу, ни встречающих нас там близких.

 А что там вообще? Мир? Другой мир? Разве там нет родственников и друзей, которые давно или недавно умерли и ждут тебя?

 Ир, я не уверен, что то, что там есть, можно называть миром. Это вообще трудно себе представить, а особеннопередать словами. И конечно, никто никого не ждёт. Это было бы слишком хорошо. Каждый одновременно и сам по себе, и с тем, с кем хочет быть.

 Как это?

 Вот именно, как это? Давай я тебе попробую рассказать это примитивно, и ты, как сможешь, представишь на каком-то уровне «тот», как ты говоришь, мир.

Скорее всего, прошло какое-то время, но сколько именно, я не знаю. Я вновь начал себя ощущать, но моё сознание работало совершенно иначе, чем прежде. Оно охватывало всё сразу, и для него не существовало ни времени, ни пространства, ни расстояний. Мне показалось, что вокруг меня всё ярко и интересно. Не было ни солнца, ни облаков, ни звёзд, ни низа, ни верха. Всё заливал ровный свет, не отбрасывающий теней. Об этом трудно говорить, потому что любое сравнение с нашим обычным миром будет неверным. Все находятся друг с другом в какой-то причинно-следственной связи. Я чувствовал людей, тех, кого когда-то знал. Я мог их позвать, даже представить их облик. Они приходили или не приходили для общения со мной. Это был не только мой, но и их выбор.

 Как это? Что значит приходили? Вы могли видеть друг друга, общаться?

 Можно и так сказать. Просто пойми, что у представляемого образа нет телесности. Я мог чувствовать сущность человека, действительно с ним общаться, хотя видеть его тело, которого в действительности не существует, мне было не так уж и нужно, но да, я мог его видеть, сознавая при этом, что это просто нематериальный образ. Оно возникало в моём сознании, причём в том возрасте, в котором мне хотелось, а не в том, в котором этот человек умер.

 С кем ты общался?

 Много с кем

 Например. Я же всех знаю.

 Ой, не выдумывай, вовсе ты не всех знаешь. Мне было тридцать пять лет, когда ты родилась. Что я, до этого возраста ни с кем не общался? Да и когда ты была мало ли с кем я виделся вне дома.

 Это ты о своих любовницах говоришь?

 А вот это не твоё дело.

 Нет, сейчас всё моё дело.

 Ошибаешься. Я же тебе скажу только то, что сочту нужным. Ты меня знаешь.

 Да мы с тобой раньше вообще никогда не разговаривали. И сейчас ты не можешь говорить откровенно?

 Просто есть вещи, которые тебя не касаются, в том числе и мои любовницы.

 Ладно, успокойся. Так кого ты видел?

 Ко мне сразу пришли мои маленькие брат и сестра, которых я не знал, никогда не видел. Мама о них рассказывала. Сестра Раечка умерла в совсем раннем детстве, а брат Лёва в четыре годаупал, ударился головой и вскоре умер. Подробностей я не знаю. Мама говорила, что он был кудрявый, красивый мальчик. Честно говоря, я об этих детях никогда в жизни не думал, а они ко мне захотели прийти.

 Зачем?

 Я думаю, затем, что им нужен был кто-то старший. Я их младший брат, а получалось, что я взрослый, а они дети, вечные дети.

 Они могли к маме с папой ходить.

 Они ходили наверное.

 Ты что, у них не спрашивал?

 Нет, зачем? Им нужен был я.

 О чём вы разговаривали?

 Мы особо не разговаривали. Они же совсем маленькие, им просто рядом со мной было хорошо и спокойно.

 Какие они были?

 Я особо не приглядывался. Ты что имеешь в виду? Одежду? Внешность? Разве это важно? Обычные малыши, симпатичные, одеты, по меркам того времени, хорошо. А ещё ко мне приходил брат Мотя. Я его помнил. И помнил, к сожалению, как он погиб. Я думал, что забыл, никогда не вспоминал тот день. Но там всплыло воспоминание: мы вчетвером взяли лодку, мои братья-близнецы несли вёсла, им было по пятнадцать лет. Их приятель Исай одолжил эту лодку у кого-то из своей семьи, он был постарше. Они меня взяли. Без спросамама нам не разрешала на Волгу ходить. Я был рад, пошёл со всеми, было тепло, но шёл мелкий, едва заметный дождь. Мы выгребли на середину, лодку стало сносить течением, поднялся ветер, ребята испугались, устали выгребать, часто менялись местами, раскачивали лодку, и она перевернулась. Все оказались в воде, я ушёл на глубину. Меня вытащил тот чужой мальчик. Венька как-то выплыл, а Мотянет Как он тонул, я не помню точно, хотя нетпомню его молящие, удаляющиеся глаза, когда голова несколько раз выныривала, помню его кричащий рот. Веня кричал уже с берега, бросался в воду, приятель его держал. Кто и как маме сообщил, я тоже не помню. Вот о каком Моте я тебе говорю.

 Ну, и как?

 Чтокак?

 Как ты с ним, с этим Мотей, общался?

 Так себе это было всего один раз.

 Почему?

 Да потому что Мотя на нас зол, считает, что мы его бросили, не спасли.

 Но вы же не могли.

 А он считает, что могли. С меня взятки гладки, а Венька он же его на помощь звал. Кричал: «Веня, Веня!» А Венька к берегу поплыл, даже не попытался

 Ты сейчас об этом так говоришь, что у меня ощущение, как будто тебе стыдно.

 Получается, что так, хотя всю свою жизнь я о брате Моте не очень вспоминал и себя, конечно, в его гибели не винил.

 А сейчас винишь?

 Я видел его, он никого из нас не простил. И меня тоже. За то, что у меня состоялась интересная жизнь, а он умер в пятнадцать лет.

 Он там с родителями?

 Не знаю. Может быть. Я видел его с мамой, папы с ними не было.

 А как ты с родителями? С сёстрами? У вас там дружная семья?

 Нет. Понимаешь, там не сохраняются такие же отношения, как были.

 Но ты же с мамой был дружен, насчёт папы я не знаю.

 Да не был я дружен с ней. Мамаэто мама, она не была мне близким человеком. Я о ней заботился, когда мог, но никогда её не слушал, ничего ей не рассказывал, не воспринимал серьёзно, как ровню. Я вообще в шестнадцать лет из дому уехал. Мне казалось, что от родителей толку нет, да так оно и было.

 А отец?

 Нет, и с отцом мы не слишком понимали друг друга. Венька с ним почти не расстаётся, а ясам по себе. Представляешь, Венька считает, что прожил насыщенную, плодотворную жизнь. Как был дурак, так и остался. Мне никогда к нему не хотелось.

 А сёстры?

 Я общался там только с Фаней и Зиной. Умные, внимательные бабы, особенно Фаня. Нам вместе хорошо. При жизни мы могли бы быть и ближе, но не выходило.

 По чьей вине?

 По моей. Я был молод, нахален, эгоцентричен. Считал, что сёстры мне должны, я позволял им себя любить, практически ничего не давая взамен. Разница в возрасте была значительна, я видел только себя, а потом Фаня умерла.

 А Люба с Лидой?

 Нет, я о них заботился в своё время, а теперь им от меня ничего не надо.

 Ну, всё равно, они же тебе сёстры.

 Ну и что. Понимаешь, там нет и не может быть фальши. Они не нужны мне, а яим.

 Я не понимаю. Там что, люди друг к другу не тянутся? Никто никому не нужен? Так?

 Не совсем, но всё не так, как ты себе, может быть, представляешь. Никто не общается, потому что так принято. Там не умеют лгать и делать вид. Это исключено, и поэтому, как ты говоришь, «связи» редки и необязательны.

 А мама?

 Моя мама? Ты про бабушку говоришь?

 Да, про бабушку, твою маму.

 Мама со своим первым мужем, Абрамом. Она его всю жизнь любила, а моего отцанет. Просто жила с ним, рожала от него детей, но не любила. Я этого раньше не понимал, не видел, да мне и разбираться не хотелось, а там всё стало очевидно. С ними Фаня, их дочь. У Абрама были и другие дети, но он, оказывается, любил только мою мать. И Фаня им больше других детей дорога.

 А ты дорог?

 Даже не знаю, что сказать. При жизни я был уверен, что я дорог матери, но она меня не знала совсем, отвыкла, я не был частью её жизни. Так получилось.

 Неужели ты с отцом не пообщался?

 С отцом? Мы с ним слишком разные люди. Попытались поговорить, но, оказалось, не о чем. Я слишком далеко от него ушёл.

 Тебе жаль?

 Нет, всё расставлено по полочкам, встало на свои места. Стали видны ошибки, упущенные возможности, альтернативные варианты жизни, счастья, карьеры, моменты истины, которые не осознавались.

 А почему ты о маме не говоришь? Как с моей мамой? Вы же любили друг друга.

 Давай о маме в другой раз. Я устал.

 Ну, правильно, как только что-нибудь важное для меня, ты уходишь от разговора.

 Я сказал, что не хочу об этом сейчас. Не хочузначит не хочу. Ты что, возомнила, что я под твою дудку буду плясать?

В отцовском голосе послышались привычные категоричные нотки. Она действительно подумала, что после всего, что с ними случилось, он стал иным, но нет, отец оставался прежнимсамодостаточным, нетерпимым, чувствующим себя вправе поступать по-своему. Внезапно Ирина поняла, что именно таким она его и любила, и это хорошо, что он не изменилсяни к лучшему, ни к худшему. Пусть так и будет. Она никогда не умела идти с ним на конфликт, хотя с другими далеко не всегда избегала конфронтаций. За отцом оставалось последнее слово, и сейчас ей следовало самой разрядить обстановку. Чем же её разрядить? Заговорить про другое? Ирина уже совсем было собралась напомнить отцу, что они идут в гости к Марине, что там снова все соберутся, но отец просто поднялся к себе наверх, и Ирина услышала, как громко хлопнула дверь в его комнату. Он был недоволен ею и вовсе не собирался это скрывать. Ладно, хочешь злиться? Пожалуйста. Ирина подавила в себе рефлекторное желание пойти и постучаться к нему. Не стоит, сам отойдёт. Да и что такого особенного произошло? Как бы ничего, но Ира знала, что он неспроста не хочет говорить о жене, что-то там не так. Скажет, никуда не денется. Пусть не сегодня.

На следующий день оказалось, что папа ждал Наташенькиного дня рождения. За завтраком попросил отвести его в магазин, потому что ему нечего надеть: ни приличных брюк, ни рубашки. Они съездили в Костко, но папа ничего там покупать не стал, потому что не мог примерить. Ирина уговаривала его, что можно купить, примерить дома и, если не сгодится, сдать обратно, но отец категорически отказался. «У вас тут что, другого магазина нет? Поприличнее»,  Ира видела, что никакие серьёзные философские вопросы его сейчас не волновали, он хотел лишь хорошо и стильно выглядеть. Таким она отца тоже помнила, одежда всегда была для него важна.

 Ты, Ира, не понимаешь? Вся моя жизнь прошла в условиях дефицита. Разве я мог носить то, что мне нравилось и подходило? Я ещё до войны в американском ходил, доставал, переплачивал, хотел быть модным. А сейчас ты хочешь, чтобы я покупал первое попавшееся?

 Ну, если ты так ставишь вопрос, конечно. Поедем в другой магазин. Только кого ты хочешь удивить? Показать ребятам, что ты пижон?

 Да, хочу. Но дело не в этом. Я просто хочу удовольствие получить. Тебе ясно?

 Пап, сейчас, как ты понимаешь, другая мода.

 Разберусь. Ты меня знаешь. Как-нибудь справлюсь.

Они поехали в магазин. Отец целый час ходил между стойками с одеждой, изучал ассортимент всех фирм, смотрел на цены, сравнивал с ценами Костко. Потом они пошли между тех же стеллажей и стоек по второму разу, папа сам сходил за коляской и начал её постепенно загружать. Ирина вначале пыталась как-то комментировать его выбор, но быстро заметила, что её замечания отца только раздражают. «Иди, посиди где-нибудь. Сходи на первый этаж, в женскую одежду. Не таскайся за мной»,  это было неожиданно, и Ира даже немного обиделась. В примерочной она ждала, что он будет выходить к ней показываться, но он долго не появлялся, а после с деловым видом покатил коляску к кассе. «Сам всё выбрал, без моих советов обошёлся»,  Ира заплатила почти сто долларов, но по поводу денег они друг другу ничего не сказали. Было понятно, что отец получил удовольствие, и если бы он с ней хоть немного советовался, Ира была бы даже за него рада. А так ей было слегка обидно, что он её просто использовал как шофёра. Мог бы сам поехатьон бы её даже не позвал с собой в магазин. Чего ж удивляться, своей одеждой он всегда занимался сам, справедливо считая маму полной никчёмностью в модежена у него была нестильной, а онфрант. Эту черту папа в себе любил.

Наступила суббота, папа брился наверху, а Федя внизу. Оба выглядели замечательно. Отец надел лёгкие светлые брюки, чёрную льняную рубашку с коротким рукавом и с удовольствием подушился, выбрав один из Фединых одеколонов. Одеколонами они пользовались по-разному. Федя душился специально и нехотя, а для отца это была заключительная часть бритья, при этом совершенно обязательная. Когда-то, когда Ирина была совсем маленькая, он душился Шипром, выливая его себе на ладонь из плоского зелёного флакона, а теперь выбрал Федин Гэсс. Впрочем, Гэсс, наверное, не показался ему невидалью, ведь отец имел абсолютно все продающиеся в позднем СССР французские мужские одеколоны, бывшие для него символом стильной шикарной жизни. Ирина несла в гости большой шоколадный торт, украшенный по случаю детского дня рождения. Папа выразил удивление, что Марина сама не печёт, а Ире пришлось защищать дочь, уверяя, что печь она умеет, просто сейчас, когда ребёнок маленький, на это нет времени. Папа сделал вид, что объяснение принято, но Ира видела, что он решил, что она Марину балует. И ещё он вновь смотрел на неё с осуждением, что она растолстела. Ему явно не нравилось её одутловатое лицо, расплывшаяся талия, выпирающий живот, дряблая кожа на шее. Он ничего не говорил, но, скорее всего, считал, что она распустилась, не следит за собой, что пошла не в него, а в мать. Мать не умела за собой следить. Какое-то время назад они об этом вскользь поговорили. Ира говорила, что мама была так больна, что ей было не до внешнего вида, но отец не согласился, сказал, что дело не только в болезни, дело в «распущенности». Ира всегда знала, что он так думает, но удивилась, что недовольство этим маминым качеством сидит в нём так глубоко. «Но вкус у тебя есть. Ты всё-таки в меня. Умеешь одеться, несмотря ни на что. И Маринка с Лилькой в тебя, слава богу»,  папа скупо, но хвалил её. Ира почувствовала лёгкую обиду за маму. Папа почему-то всегда полагал, что его «фамилия» во многом лучше маминой. Нет, не в серьёзных вещах, в серьёзных было как раз наоборот, а в мелочах: женщины были женственнее, умели лучше себя подать, хорошо и со вкусом одевались. Важнейшее умение, которое в маминой «фамилии» практически отсутствовало.

Назад Дальше