На Востоке - Павленко Петр Андреевич 10 стр.

 Ну-ну, корова-морова это так говорится, а посмотришь

 Да посмотрите, хоть на конкурс здоровья!

 Ладно, ладно,  недовольно бурчал Янков.  Ни черта, подлецы, не слушаете Я же тебя просил, как родного сына. Все планы разбил.

 Слово даю, из Николаевска привезу!  крикнул Френкель, подмигивая Ольге.  Бидон привезу.

 Я бидона не просил у тебя,  сказал Янков, садясь в машину.  Я у тебя пятьсот граммов просил, арап проклятый.

Он устало провел рукой по глазам, хихикнул в усы и, успокоившись, стал показывать Ольге площадку строительства. В березовой роще вокруг бараков толпились грузовики и тракторы. Мимо рощи они покатили к баракам, от них к Амуру, к старым избам бывшего села. У реки он и жил.

Завтракая, поговорили о том, чем Ольге заняться. Она кратко пояснила Гавриле Ефимовичу, что геологи Шотмана решили провести зиму в тайге, на строительствах, и вызвали на зимовку все остальные партии.

Она приехала на стройку 214, потому что океанографу нечего делать зимой в море.

 Соломон молодец,  сказал Янков,  умеет вашего брата держать в руках. Жаль, однако, что ты не геологсоль тут надо искать,  добавил он горячо.  Соль зарезала! Полтора рубля на пуд накладных. Торфа тут не может быть? Хорошо бы нашли торф! А эти базальты-мазальты оставьте к чертям, ну их!

Его избушка глядела на Амур. На той стороне реки багровела высокая сопка, спускаясь рыжими боками в черную тайгу.

Когда вечером Ольга вернулась из конторы строительства, Янков дремал в кресле. Она разбудила его. За окнами голубело все напряженнее, все страшнее. Казалось, сейчас зелено-голубым огнем вспыхнут Амур и тайга. С набережной доносились песни на многих, не известных Ольге языках.

 Я бы прошлась, Гаврила Ефимович,  сказала Ольга.  Сегодня в Хабаровске оперетта. Сегодня я проснулась в Хабаровске, в пути написала Шотману, сейчас мою записку уже передают ему, а между опереттой и Шотманом тысячи километров. Пойдемте пройдемтесь. Завтра я сажусь за работу.

 Пренеприятная, ты понимаешь, история вышла с этим рыбьим жиром,  ни с того, ни с сего вдруг сказал Янков.  Дело, видишь, в том, что я вроде как бы ослеп. Не совсем, а этой как ее птичьей, ну куриной слепухой, что ли

 Что же вы мне ничего не написали?

 Да что писать-то?.. Болтать начнут паника, то да се Я молчком, молчком. Дали мы молниюприслать рыбьего жиру, а слепых пятнадцать человек. Я уж помалкиваю о себе. На тебя хотел было свалитьдескать, малокровие у девчонки, а ты, дура какая-то несмышленая, запутала все к чертям, и жди вот теперь.

Он встал, протянул вперед руки.

 Накинь на меня пальто, выйдем, пройдемся.

На набережной плясали и пели. Многие, как Ольга с Янковым, степенно и осторожно ходили парами. Бригада грузина Гогоберидзе готовилась петь старинную украинскую песню, молотовцы обещали ответить имеретинской хоровой. Латыш медленно читал еврейские стихи.

 Обмениваются,  важно сказал Янков.  Порешили мы обменяться языками. Грузины поют по-украински, украинцыпо-грузински, латышипо-еврейски, евреипо-татарски Удивительная история! Я то же самое, не удержался

Молодой армянин, держась за плечо товарища, вышел в круг. Его лицо было спокойно. Он поднял его к луне, ни на кого не глядя, и запел татарскую песню, состоящую из одного долгого волнистого звука.

 Тоже страдает этой  сказал Янков, узнав армянина по голосу,  а таится, будто заразу схватил.

Ночь была, как в Крыму

 Не найдешь, где у вас героизм,  шёпотом сказала Ольга.  Только с глазами какая-то глупость.

 Потому что ты дура. Ты, небось, хочешь, чтобы, как на войне, убитые валялись, раненые кричали, кровь лилась?

Они шли по тропе строительной площадки.

 На войне все, девка, проще. Не убилистало быть, жив, а живзначит, доволен. Ранили тебя? Герой. А тут у нас похуже войны Убивать некого. Умереть негде. Хотел бы крикнуть «ура» да погибнуть со славой, так ведь и это не быстро делается. Я третий год кричу «ура», а, кроме выговора, ничего не имею. Чего-то нету. Ума, что ли, нехватка, или характера, чёрт его знает. Да, о чем я начал-то?

 О героизме,  вежливо подсказала Ольга.

 Верно, о героизме. Где Марченко?  крикнул он танцующим.

 У себя,  хором ответили ребята.  У себя, на даче.

 Вот я тебе покажу сейчас героя, каких ты сроду не видела. Иди в сторону клуба.

Пока они шли по узким и сбивчивым тропинкам строительной площадки, Янков рассказал случай из жизни этого Марченко, происшедший текущей зимой.

Рубили тайгу километрах в десяти от строительства. Стоял жестокий ветреный декабрь, пали тяжелые, невиданно густые снега, и занесло, запушило временные дороги от лесопилки к тайге. Нужно было наладить подачу леса во что бы то ни стало. Никто не знал, что предпринять. Машин не хватало, лошади сбились с ног. Тогда Марченко предложил прорубить во льду Амура канал глубиной семьдесят сантиметров, налить его водой из прорубей и гнать по каналу бревно за бревном. Вырубили канал, налили его водой, поставили вдоль канала ребят с шестами и дали старт бревнам. Первые три часа дело шло ничего, но потом вода стала густеть, замерзать на морозе, бревна обрастали льдом и застревали в канале.

 Вспомнить страшно,  говорил Янков.  Ударили мы в колокол, чтобы сменить ребят у канала. Глядим, подняли они шесты вверх, машут ими, а сами ни с места. Высылаем смену, выяснить, в чем там у них дело. Бегут гонцы назад, лица на них нет. «Давай,  говорят,  машины, попримерзла вся первая смена. Стоят, как памятники, только руками машут». Выслали машины и рубщиков с топорами. Подъедут к парню, тяпнут топором по ногам, сколют лед с ног и в машину героя. А он аж звенит, так захолодал. Ну, вторая смена учла этокостры ей разожгли и держали не больше двух часов. За три дня десять тысяч кубометров бревен сплавили по ледяному каналу. Выскочили.

 Куда идти?  спросила Ольга.  Вот клуб.

 Налево роща? В нее.

В роще сразу потемнело, тропа исчезла из-под ног.

 Георгий!  крикнул Янков.  Эй, Марченко, где ты?

Издали доносилось бормотание радиоприемника.

 Это его радио. Эй, Марченко!

За крутым зигзагом тропинки перед самым носом возник шалаш.

 Кто тут?  спросил глуховатый тенорок, и фигура на четвереньках показалась из шалаша.

 Ты, Георгий?  спросил Янков.

 Я, Гаврила Ефимович. Здорово! Чего ходишь по ночам?

Янков со значением сжал руку Ольге и погрозил ей пальцем, чтобы она молчала. Она отступила с тропинки к деревьям.

 В гости к тебе пришел. Ты чего делаешь?

 Я? Маниллу вот слушаю. Залезай в шалаш.

 Да ну его духота. Я вот на травку тут сяду.

Ольга увидела, как Янков осторожно опустился на траву перед шалашом. Стоявший на четвереньках тоже сел, но как-то вполоборота к Янкову, будто стесняясь.

 Новости, что ли, получил?  спросил он.

 Да не то что новости Курить будешь? На.

Марченко протянул руку, но тотчас взмахнул ею и рассмеялся:

 Я ведь бросил. Не хочу.

 Племянница ко мне приехала,  сказал, затягиваясь дымом, Янков.  Научный работник, замечательная девка. Повертелась сегодня на стройке и говорит: «Героизма что-то у вас не видно». Слышишь? Ну, думаю, надо ее сунуть в какой-нибудь переплет

 А что же ты думаешь,  перебил его Марченко, глядя куда-то вбок, мимо гостя,  что же ты думаешь, героизм редко бывает. В этом году не было у нас героизма.

 Зачем говорить зря? Было,  сказал Янков.  Я ей про твой ледовой канал рассказывал

 Так то в прошлом году,  быстро ответил Марченко.  А в нынешнем Вот разве экскурсии в склады, что ты придумал.

 Ну, подумаешь! А Лубенцов, по-твоему, не проявил героизма?

 Нет, ничего он такого не проявил.

 А Горин?

 Подумаешь, стихи писал. Одним словом, нету у нас геройства в этом году, чего там! Работаем хорошо, а геройства нет. Давай, выстроим город в шесть месяцев, Гаврила Ефимович,  вот тебе и героизм, берине хочу.

 Комаров тут у тебяфу, фу, тьфу. Эк, развел,  забормотал Янков, махая руками и вертя головой.

Марченко тихонько рассмеялся.

 Дай-ка,  сказал он,  одну папироску от комаров. И правда, отбою нет.

Янков протянул коробку, но Марченко, сидевший вполоборота, не видел ее и долго шарил рукой в воздухе, ничего не находя.

 Ну, бери, чего ждешь?  сказал Янков.

 Нет, не стоит. Дал словобуду держаться.

 Чёрт проклятый, тогда хоть костер разведи. Сил же нет никаких.

 Вот ребята с реки вернутсясделают. Сиди пока, почесывайся.

 Пойду я тогда лучше домой,  сказал Янков.  Хорош хозяин, нечего сказать. Да и темнота тут у тебя в роще,  произнес он с деланным удивлением,  глаза, чего доброго, выколешь.

 А я тебе фонарь дам, Гаврила Ефимович,  сказал Марченко и, быстро став на четвереньки, исчез в шалаше. Слышно было, как он с остервенением шарил во всех углах.

Ольга вышла из кустов и взяла Янкова под руку.

 Идемте,  шепнула она.  Он в шалаше, не видит.

 Ну, пока!  крикнул Янков, семеня за Ольгой.  Не провожай, не надо.

Когда они вышли из рощи, Янков засмеялся.

 Вот надул малого! Еще хорошоне пошел он провожать, а то бы разоблачил Да захвалили его, важный стал, сидит, мечтает

 Да он же слепой, как и вы,  сказала Ольга, стуча зубами.  Он ничего не видит, он слепой.

Старик остановился.

 Не может быть!  сказал он испуганно.

 Да я же видела, как он сидел к вам боком, как протянул руку за папиросой в другую сторону, ничего не нашел и говорит: бросил курить.  Она помолчала, потом тихо сказала:Да, вот это герой, это настоящий человек!

 Какой он герой!  сказал Янков.  Нашли, в чем соревноваться! Завтра же ставлю вопрос на парткоме! Морочат друг другу головы.

 Да вы и сами ж такой!

 Я администрация, он производственник. Разница!

До самого дома он шел молча и лег спать, не произнеся ни слова.

*

Через неделю Ольга пошла к Марченко знакомиться.

 Слыхал о вас. Геройства ищете? Нету, нетумесяца через три, не ранее.

 Что так?

 Народу много прислали нового. Не обвыкнет. Сначала тут человека тоска берет, а как ее скинеттогда только с него и спрашивай. Зрение, как бы сказать, приобретут.

На стройку прислали народу тысяч восемь. Они дошли до места с первыми заморозками. Тайга встретила их печальной ветреной тишиной. Город был дымен, грязен, казался ссылкой. Низкие землянки, похожие на могильные насыпи с тонкими железными трубами, гнали вдоль пустыря зловонные клубы дыма. Все было далеко отсюда, даже счастье.

Месяца три назад прибыло пополнение из трехсот девчат. Свататься к ним выезжали вперед за двести километров, знакомились на стоянках, и потом всю осень шли свадьбы и вечеринки.

Но осень была такой тяжелой, что не знали, как дотянуть до весны. Кто-то пустил слух, что плохо с продовольствием и, как Амур встанет, и паек споловинят. Гаврила Янков отпечатал тогда афиши: «Экскурсия в центральный склад строительства»и дня четыре подряд водил людей в сухие и теплые свои подвалы, где лежали детали машин для еще не построенных цехов, оборудование фабрики-кухни для будущего города, банно-прачечные комплекты, стекло, цемент, гвозди. Из этих складов повел в ледники, показал бычьи туши, развешанные на крючьях шеренгой в полкилометра, консервов миллион коробок, десятки тысяч чувалов с зерном, масла сотен пять бочек. Народ кричал «ура», толпясь у бычьих туш, и никто не смотрел дальше и не видел бочек с апельсиновым вареньем и солеными огурцами.

Народ сразу повеселел. Чтобы согнать тоску, Янков открыл выставку: «Вид города в конце пятилетки», а при ней отдел детских запасов: манной крупы, сгущенного молока и фруктового сока.

Только навалились на стройку, подобралась куриная слепота. Молодой фрезеровщик из Таганрога Макарьян придумал обмениваться языками. Кто заболевал слепотой, тому как бы в наказание приставляли учителя и давали наказ выучить песню на любом языке. Были такие, что пели на трех языках и даже пробовали говорить, но пока больше руками.

Дым над низкими землянками шел далеко в тайгу, и тайга осторожно сходилась на дым и огни стройки.

Два стойбища нанайцев решили зимовать в начале города, у реки; одиночные охотники запросто стучались в двери столовых и, обогревшись, бросали на столы соболиные шкурки.

 Давай кооперацию!  кричали они по-русски и требовали за шкурки соль и патроны.

И еще не были закончены стапеля и доки, а город уж началсясюда волокли пушнину, ездили за хлебом и записывали в загсе рождения и свадьбы, а один раз привезли мертвого старичка с длинной бородой и просили похоронить его вместе со всеми, на большом и красивом кладбище в кедровой роще. Потом поставили нанайцы деревянных богов на сопки и раз в неделю били их палками, если случалась дурная охота. Потом подписали они договор с Гаврилом Янковым на гужевые работы. Милиционер Шишов, крича веселым тенорком, солидно стал регулировать движение автомобилей и собачьих упряжек. А на набережной вывесили объявление: «После восьми часов вечера езда на тракторах и танках строго воспрещается. Штраф три рубля».

Город обозначался медленно и мучительно, и не он еще, а тайга пробивалась к нему и, прильнув, рассматривала настороженно.

 О войне говорят,  сказал Марченко.  Неровен час, случится война, на десять лет нас с дороги собьет. Воевать своими краевыми силами придется. Что накопилиэто, значит, отдай.

 Ты бы отпуск взял, съездил отдохнуть,  сказала Ольга.

 Не с руки. Я, детка, дал себе слово до председателя города здесь дойти. Я так и в газете написал. Город я зачал первый из первых. Я кирпич с завода заложил вместе с Блюхером, я и закончу, все пройду и председателем города сяду. Выстрою себе город и буду им править,  мечта такая меня заела.

 А вдруг не выберут?

 Меня? Конечно, все может быть, но мечту иметь надо. Мой отец вон дворником в Киеве служил, неважная работа нужники чистить. А теперь первый человек по коммунальному делу. Пишет мне, в институт хотел поступить в какой-то, не взяли по годам, обиделся, в колхоз уехал. «Я,  говорит,  иным манером начну действовать». В шестьдесят-то лет!

Он нащупал больными глазами ее лицо и улыбнулся, лукаво поджав губы.

 То есть невозможно себе и представить, что дальше получится. Полез народ в гору, и так шибко полез. Я тебе скажу, нам, брат, в общем-то и война не в войну: куда меня ни сунь, я везде за хозяина. У китайцев останусьв сельсовет к ним пойду; в плен возьмуттам дело будет. Один страх, что убьют. Да ведь от этого тоже средство имеется.

 Какое?  машинально спросила Ольга, шарахаясь от неожиданного крика в радиоаппарате.

 Москва тычется,  пояснил Марченко.  Концерт, что ли Да, так я не сказал тебе, средство какое. Вот оно,  он хлопнул себя по груди и на минуту положил руку к сердцу.  Это, детка, такая конструкция, я с ей ни черта не боюсь. Я с ей везде буду первый.

Глава четвертаяОКТЯБРЬ

I

Первый полк гиринских охранных войск на рассвете входил в глиняную крепость ханшинного завода.

Капитан Якуяма, временный военный советник, глядел с гребня заводской стены на суетню у ворот. В угловые башни поднимали пулеметы. На дворе расседлывали лошадей.

Якуяма всем дыханием нажал на свисток, который он не вынимал изо рта, как трубку. Унтер-офицер замер невдалеке.

 Эту рвань надо привести в порядок,  сказал капитан, кивнув на китайских солдат, воодушевленно похаживавших у чанов с суслом.

В эту минуту во двор въехал на бородатой монгольской лошадке командир полка, манчжур с умным и злым лицом. Он с увлечением хлестал плетью, водворяя порядок.

Капитан Якуяма поглядел вокруг. Свет то тут, то там проносился солнечным туманом, но утра еще не было. Оно выделялось отдельными пятнами на волне бледносиних остатков ночи. Судя по приметам, день предстоял жаркий. Якуяма дохнул в свисток.

 Просить командира ко мне.

На заводском дворе все мало-помалу приходило в порядок. У северной стены вытягивались пулеметы, двуколки занимали западную. Ханшинный завод у большой дороги напоминал старую крепость.

Затрещали костры. Повара, сидя на корточках, раздували огонь под жаровней с потрескивавшим на ней соевым маслом.

Японец-вахтер бросил к их ногам окровавленный чувал.