От Тарасюка, захватив его с собой, пошли домой, к Лузе. Тарасюк мог теперь говорить только о японцах. Он точно знал, как они строятся, какой у них рабочий день и какие батальоны идут впереди, а какие отстают.
Он крутил головой и говорил со значением, не глядя на инженера:
Ловко они работают, товарищ начальник!
Не глядя на уговоры остаться еще на сутки и сходить на диких свиней, инженер собирался уехать в тот же день, но усталость взяла свое, и он заснул на диванчике в хате Лузы, не дождавшись ужина.
В полночь, когда, истерзанный сновидениями и усталостью, он лежал, раскинувшись, как больной ребенок, выстрел из-за реки поднял его раньше всех. Он сел, вздрагивая.
Хр-хо-хо, промычал он, что такое?
За окном раздался топот людей, потом бешеный крик Лузы:
Стой! Ложись!
На пожарной вышке заорал сторож:
Стон! Ложись!
Завыли псы.
Товарищ начальник, не война? шепнула Надежда, жена Лузы.
Ерунда, не может быть, сказал Зверичев, почесывая голову.
За окном шумели люди.
Ты кто? ревел Луза, держа за ворот какого-то китайца.
Партизана я. Патрон давай.
Пошлите за Тарасюком! крикнул Луза и ввел китайца в комнату.
Китаец устало сел на лавку и стал пространно рассказывать, какой у них тяжелый день. Пока говорил, на дворе снова раздался собачий лай, и сторож крикнул:
Стой! Ложись!
Моя китайса, партизана, раздался голос.
Зачем ваша наша человека держала? закричал новый партизан, отстраняя сторожа с винтовкой и вламываясь в хату. Луза которая человека? закричал он с порога. Ван Сюн-тин кричалпатрона нету, иди Луза, свой человек, давайла патрона четыре ящика.
Он тоже сел на лавку, отер пот с лица и обратился к Зверичеву:
Твоя командира есть? Давай приказа. Ай-ай-ай, покачал он головой, така нельзя делать: партизана фанзу сажай, патрона не давай. Семь партизана задержала Тарасюка, один Луза держалаай-ай-ай! Рабочка и крестьянска помогать надо, сказал он с горечью и подошел к окну, прислушиваясь.
Бой приближался. Он покачал головой.
Давай приказа, повторил он Зверичеву, опять садясь на лавку.
Вот теперь ты и поговори насчет нейтралитета, вздохнул Луза, взглянув искоса на инженера.
Зверичев молча ходил по комнате.
На дворе опять завозились, и китайский голос визгливо прокричал длинное русское ругательство. Партизаны рванулись к дверям, но Луза опередил их. Кто-то скакал по двору на коне.
Тихо поделай, Тарасюка, услыхал Луза голос самого Ван Сюн-тина.
Ван Сюн-тин.
А, чёрт огородный, и ты здесь? Шляешься по ночам!
Но-но-но! обидчиво ответил Ван Сюн-тин. Я тебе не Торгсина приходи, я дело приходи.
Он оттолкнул Лузу» повернулся к входящему Тарасюку и закричал на него, топая ногами.
Японцы третий день теснили отряд командира Ю, обрезали уши раненым и убитым, жгли фанзы. Партизаны дрались жестоко, но испытывали нужду в патронах.
Здоровую ты нам бузу затеваешь, сказал Тарасюк.
Патроны давай! кричал Ван Сюн-тин. Такая слова писал; соединитесь, соединитесь, бедный человек, все умеете, а нам патрона нададавай патрона. И он ругался беспощадно, с украинским акцентом.
Забирай своих корешков и уходи, будто тебя и не было, сказал Тарасюк. Топай назад.
С ума ты сошел, Степка! крикнул Луза. Это ж люди, это ж живые люди, наши ребята!
В плен их лучше возьмите, сказала из-за ширмы Надежда.
Ван Сюн-тин, родной, зови всех на нашу сторону, будете жить у нас
Такие слова писала: соединитесь, бедный человек, а?.. теперь уже совсем не стесняясь и царапая грудь, орал Ван Сюн-тин.
Ах, душа из тебя вон! Луза отвернулся, махнул рукой и вышел в сени. Потом вернулся и стал молча слушать.
Зверичев также молча глядел на происходившее, прислонясь к печке.
Или я тебя заберу, или возвращайся назад сей момент, сказал Тарасюк. И так незаконно действую, взглянул он на Зверичева.
Ван Сюн-тин что-то сказал своим партизанам. Те щелкнули языками и пошли вон из хаты.
Сердись народа, пояснил Ван Сюн-тин и подал всем по очереди свою узкую грядную руку.
Живи много, Васика. Живи много, Надя. Живи много, начальник. Сегодня наша кончинка.
Луза рванул рубаху.
К господней матери! промычал он. Уйду, сил нет
Хватит! Тебя еще не хватало, тихо заметил Зверичев.
Нервов не имею так жить.
Хватит! повторил Зверичев. Никто тебе не железо.
Уйду партизанить, уйду, жить не в силах.
Надежда взглянула в окно и шепнула:
Погодите кричать. Слушайте.
Что такое?
За рекой, на сопках, тонко и зло запели партизаны. Пело много людей.
Начали, шепнула Надежда, дай им бог пробиться.
Луза выскочил к сторожевой вышке.
Подыми красный флаг! крикнул он и, не остерегаясь пуль, уже посвистывавших над крышами, бросился к берегу. Зверичев удержал его. Вместе они прошли несколько шагов и остановились у пограничного кустарника.
Ночь быстро уходила, светлело. Бой приближался. Вполголоса охая, хозяйки выгоняли за сопки скотину из плетеных ивовых закут и уносили плакавших детей.
За рекой улицы китайского городка были пусты. Изредка проковыляет женщина в синих штанах, с ребенком на спине, да проползет раненый, стучась в двери безмолвных фанз.
Возьмут меня теперь в работу! весело крикнул Тарасюк, подымая коня с места в галоп. Готовьтесь гостей принимать! прокричал он, скача к заставе.
*
Гости появились к обеду. Пулеметы японцев гнали их быстро. Первыми перешли реку женщины, с тюками одеял и ребятами за спиной. Некоторые из них несли по пяти и больше ружей. Но мужчины держались до темноты. Луза велел топить баню и печь на пару пампушки с луком. Когда стемнело, партизаны отправили на нашу сторону первых раненых.
Пограничники торжественно отбирали ржавые ружья Гро, Мурата и Мартини, заряжавшиеся с дула, и сбрасывали их в кучу вместе с ножами, косами, пиками и ручными бомбами в консервных банках.
Пока шла сдача первой партии, человек семьдесят рыли окопы на том берегу и покрикивали, чтобы наши поторопились с приемкой.
Маленький китаец, забинтованный с ног до головы, внимательно следил за движением своих людей на колхозной площади.
Луза шнырял между ранеными, ища Ван Сюн-тина. Было уже совсем темно, он должен был пригибаться к земле, чтобы разглядеть лица.
Эй, Васика!
Ван Сюн-тина вынесли на одеяле из пожарного сарая, где при свете свечи лекпом накладывал повязки и делал срочные операции. Головастый мальчишка нес деревянное блюдо, на котором лежала, судорожно распялив пальцы, знакомая коричневая рука.
Эй, Васика, сказал огородник, гримасничая от боли и делая вид, что это не его боль. Кончала огорода, и сделать капуста теперь не могла.
Он, не глядя, кивнул на отрезанную руку.
Луза припал к носилкам.
Ах, Вансюнтинка, шибко рад, что ты живой, и без стыда прижался к неровно бритой голове огородника. Будет тебе огород, ну тебя к чёрту! Свой отдам, говорил он, плача
Потом он пошел и зарыл руку в могилу пяти и карандашом написал на обелиске:
«Здесь также покоится боевая рука огородника Ван Сюн-тина».
Он долго затем стоял у могилы, глядя на манчжурскую сторону. За рекой оставалось еще человек двадцать-тридцать, а с колхозного двора в район трогались первые подводы с детьми, женщинами и тяжело ранеными.
*
В пожарном сарае, где только что перевязывали раненых, расставили столы на тридцать персон.
Было уже темно; густой туман крался по реке. С минуты на минуту могли появиться последние гости с Ю Шанем. Запах пирожков с луком гулял над колхозом.
Идут?
Не слыхать. Стой-ка Нет, не слыхать.
Районные власти курили и перешептывались. Луза на животе лежал в кустах, у реки. В городке шумели автомобили, кричали «банзай» японские роты, и странный, долгий шорох стоял в камышах.
Идут?
Луза влетел в сарай, крикнул: «Идут!» и расстегнул ворот, готовясь к речи.
Но все было тихо.
Что-то произошло, сказал человек из центра. Поедем, не будем ждать.
Вдруг раздались быстрые шаги нескольких человек, чья-то рука рванула дверь, и на пороге сарая вырос Ю.
За ним стояли Кривенко и Туляков, сторожа у брода.
Больше никого не осталось, шепнул Туляков. Сначала пятеро шли, трое упали, Ю поднял четвертого на спину, потом, видим, положил в траву, один пополз.
Ю взглянул на стол, накрытый на тридцать персон, и коснулся окровавленной рукой тарелок, блюд с пампушками, пивных бутылок и кусков вареной свинины.
Встречайте гостей, сказал он, ударив рукой по столу. Я один.
Все молчали. Луза тер волосатую грудь.
Налейте все стаканы, сказал Ю. Встречайте гостей! Положите пампушки на каждую тарелку и по куску свинины. Пусть гости пьют и едят. Эй! крикнул он отчаянным голосом. Налейте всем.
Кривенко откупорил пиво и разлил по стаканам. Туляков дрожащими руками разложил на тарелки мясо и пирожки.
Луза, что не говоришь привет своим гостям? закричал Ю по-китайски и, шатаясь, поднял стакан.
Я, Ю Шань, командир Голодных братьев, принося в дар пиво и хлеб, чествую память всех вас, павших в бою, заговорил он тонким голосом и поглядел высоко вверх, на темные стропила сарая. Я делаю это в ночь вашей смерти. Триста дней и ночей вы боролись и изнемогали от огня, меча и болезней. Я, Ю Шань, ваш командир, дал вместе с вами клятву победить или найти смерть. Я удостоился получить жизнь и видеть победу, но я не могу приписать всю заслугу себе. С вами, души умерших, которые помогли совершить этот подвиг, я хочу разделить славу. Нам выбрали для праздника место, окруженное холмами, свидетелями нашей славы и гибели. Нам приготовили пышный стол. Я призываю ваши души принять угощение и насладиться вашей долей славы в общей победе.
Стояла безмолвная тишина, пока говорил Ю Шань. Не слышно было ни шёпота, ни даже дыханий. Воображение рисовало сотни партизанских душ, пробирающихся сквозь ночь и туман в пожарный сарай глухого колхоза, чтобы присоединиться к погибшим в прежних битвах, чтобы рассказать о подвигах и получить свою долю славы.
Я, Ю Шань, командир ваш, остался один. Но я кликну клич и вызову новые сотни бойцов и буду драться, пока не погибну И слово вам даю, души героев: не будет расти там трава, где я ступлю ногой. Я раскину пожары по земле, и японцы устанут рыть могилы для убитых, и звери станут жрать их, не боясь помехи. Мы победим. Эй, пейте пиво! Эй, угощайтесь! Пусть идет праздник. Эй!
Все двинулись к столу, окружая Ю Шаня. Луза поднял вверх руку.
Стойте! Я скажу слово.
Не надо. Готовь машину. Едем!
Где он? Ю Шань!
Но Ю Шаня уже не было. Надежда видела, как он выбежал из сарая и исчез в тумане у реки.
II
В тот год появились люди в самых разных местах. Одни из них прибывали в поездах с запада и, не успев как следует оглядеться, садились на коней и уезжали в тайгу, до зубов вооруженные инструментами исследователей и строителей. Другие выгружались из балтийских и черноморских пароходов, желтые от морской болезни и тропических лихорадок. Третьи прибывали на самолетах. Тайга вбирала их всех без остатка, и города по-прежнему были безлюдны. Полухрустов уже путешествовал в низовьях Амура, строил завод. На Камчатку Федорович требовал инструментальщиков и электриков, больше всего электриков. По Амуру пустили глиссеры, на севере Чукотки опробовали аэросани. Пьяный чукча на базаре в Кэрби клялся, что видел целый город аэросаней, промчавшихся перед его глазами мгновенным свистящим видением. Строились лыжные фабрики, но лыж в магазинах не было, лыжи уходили неизвестно куда. На вокзалах висели плакаты: «Нужны плотники, арматурщики, токари», и еще плотники
Пошел слух о четырех городах, заложенных на склонах Сихотэ-Алиня. Из ущелий между сопок, от века непроходимых, вдруг вылезали дороги, и девушка-нивелировщик устанавливала нивелир перед тунгусским стойбищем, лет двадцать не видевшим городских людей. В сопки ломились грейдеры, экскаваторы, катки. Над озерами, усыпанными дремлющей птицей, вдруг взмывал самолет и снова уходил в синеву леса, в потаенное свое жилье, между безыменными горами.
У нанайцев завелись зажигалки и папиросы ростовских фабрик. Вербовщики рабочих на Дальний Восток работали до изнеможения. Они держали в карманах депеши на тысячу, десять, сто тысяч рабочих. Они могли бы подписывать договора на целые районы, вывозить целые города и республики. Сначала им указывали жесткие условияплотников первого класса, землекопов первого класса; потом плотников, сколько найдется, каменщиков, бетонщиков, слесарей, кузнецов, людей, людей, людей!
Сначала требовали предпочтительно холостых, но скоро закричали, что желательны лишь семейные.
«Женщин! Женщин!»заголосили телеграммы.
Вербовщики бросились из Костромы в Вятку, из Вятки в Воронеж, из Воронежа в Минск. Людей! Людей!
Но для работ, начатых страною, просто не хватало всех ее ста семидесяти пяти миллионов жителей. Мобилизация членов партии и комсомола на Дальний Восток шла почти непрерывно. Следом за ними ехали родственники, любители странствий, любители заработать, ехали ученые, практиканты, двигались воинские эшелоны.
Янкова сняли со стройки 214 и бросили на помощь Зарецкому. Он вылетел в край хлопотать об оставлении на старой работе.
Смотри, я весь высох от волнения, говорил он Михаилу Семеновичу. Войди в мое положение, стар я, засыплюсь, того и гляди.
А еще на войну просишься! Не можешь работать, Гаврила, садись на пенсию. Вырасти помощников, тогда и отдыхать будешь.
А я чтоне растил? Вот тебе Марченкораз
Ну-ну, еще, Михаил Семенович записывал.
Племянница Ольгадва, Лубенцовинженертри. Прохвост был, лентяй, а нынесмотри-ка: знатный человек по всем правилам
Янков поехал на место Зарецкого. Демидова, мужа Варвары, послали в тайгу, к нанайцам. Лубенцова вызвали и, подержав три дня в городе, назначили на разведку большой грунтовой дороги к стройке 214, но он отказался.
Почему? спросил Михаил Семенович.
Лубенцов покраснел.
Грехи есть.
Марченко посадили на место Янкова.
Не могу я, Михаил Семенович, сильно так выдвигатьсясил не хватит, сказал он при встрече.
Не будешь выдвигатьсяв землю вобью.
Вместе с Марченко поехал Михаил Семенович в дивизию Винокурова: как раз уходили ребята в запас. Искал в старой записной книжке имена, нашел Цоя и Ушакова, но они остались на сверхсрочную. Всё-таки выбрал сорок человек, завербовал их договорами на три года и отправил вместе с Марченко.
Прочел в газете, что какая-то Аделаида Рорбах дает уроки английского и немецкого языков, вызвал ее и послал к Марченко. Ей сказал:
Они там затеяли громадное дело, языками обмениваются. Организуйте. Попробуйте стать незаменимой.
На строительстве?
Вот именно. Покойный супруг ваш был у меня переводчиком в штабевоевал превосходно.
Тут вспомнил о Фраткине. Вызвал.
Поезжай на стройку 214организуй Фон. Мандат выдам тебе сверхъестественный. Бери всех, начинай с начальника строительства, и обучай наукам. Чтоб у меня Марченко через год по-английски разговаривал, понял? Не виляй. Гаврила Янков вот по-русски нынче и говорить не желает. Bitte schön. Немец стал Танцам учи. Что? Как это не надо? Учи танцам, я тебе говорю!
Тайга любит веселых людей. Водку пьешь? Учи тосты произносить. Вон, грузины как пьюткрасота! Выпьют, песню споют, тосты сочинятвесело. Наши так не умеют. Все равно водку пить не отучишьнаучи хоть весело пить. Весело, культурно. Остроты говорить научи. Как так не знаешь? Ты всё тезисы только пишешь, Фраткин. Завтра вылетай без оглядки на новое место.
Вызвал Лузу.
Все войны ждешь?
Жду, Михаил Семенович.
Как дела на границе?
Дела пошли. Колхозы у нас начались, Михаил Семенович. Сосед мой, новый колхоз, первое место занял. Председатель Богданов
Вот тебе дело: организуй пограничных охотников. Колхоз оставь. Поставь собачью ферму. Собак до зарезу надо, собак нету, оказывается. Вот крайсразу видно, не обживали его. Собак сторожевых, сыскных, упряжныхпонял? Хоть сто тысяч голов. Границу сторожить. Твое дело. Приеду сам посмотреть.
*
Авиабригада пришла и села в тайге накануне нового года. Лес был рослый, плотный; ветер проходил над ним, почти не качая стволов. Летчики и механики взялись за топорырубить избы. Дорог к этому городу еще не было. Самолеты-цистерны привозили горючее, почтовые доставляли письма и книги. Пищу варили из свежего мяса, ежедневно спускаемого на парашютах. Волки часто гонялись за и ясным парашютом, отнесенным в сторону ветром, и дежурный летчик, брея землю крылом, нырял в узкие лесные поляны, спеша за волками, пока не загонял их до судорог.