Выживания не гарантирую - Андрей Лазарчук 3 стр.

 В Америке вы тоже были?

 Дважды. В восьмидесятом и восемьдесят восьмом. В августе. Сплошные восьмерки. Смешно, правда?

 Неимоверно. А с какого языка вы синхронно переводите?

 С арабского.

 О!

 Не похоже, правда? Никто не верит. А ведь арабскийочень простой язык. Очень красивый. Хотите, я вам стихи почитаю?

 Секунду,  сказал я.  Пойду шепну пару слов проводнику.

Коридор был пуст: законопослушные граждане обеих стран близко к сердцу приняли просьбу не выходить из купе без крайней на то необходимости. Проводник, подперев щеку, грустно смотрел в окно. Дождь не кончался.

 Что желает герр инженер?  вскочил он мне навстречу. Забавно: по нашу сторону границы он спрашивал: «Чего изволите?», а по эту, хоть и говорил по-русски, фразу строил на немецкий манер.

 Две чашки очень хорошего чая и бутерброды с семгой.

 Пирожные?..

 И пирожные, да.

 Пять минут.

На обратном пути я вдруг сообразил, что именно привлекало за окном внимание моего собеседника-полицая и что я видел сам, но за размышлениями о качествах и статях агента Р-147 просто не пропустил в сознание. На мокром асфальте перрона проступили нанесенные трафаретным способом силуэтные портреты «самарской четверки»: Сталина, Молотова, Ворошилова и Берии; силуэты наезжали один на другой, и получалась гордая шеренгатак когда-то изображали казненных декабристов, а потомМарксаЭнгельсаЛенинаСталина. «ет единная ро»  видны были буквы. У патриотов почему-то всегда нелады с родным языком. Это подметил еще Ларошфуко, только выразился как-то закомелисто. Или это был Паскаль? Блез. Паскаль Блез и Блез Паскальэто два разных человека. Или Вольтер. Лишивший невинности Жанну д'Арк. Мне вдруг стало тоскливо: последний раз по-настоящему, для души я читал лет пять назад. С тех портолько для ума. Для дела. Даже в отпускедля ума. Даже в Гвоздево, в зоне психологической разгрузки, где можно вседаже там я не читал ничего постороннего, хотя именно об этом, о постороннем, я мечтал на акциях, особенно если приходилось лежать в ледяной грязи или проходить по сто километров в деньмечтал выйти утром на веранду или на плоскую крышу, сесть в плетеное кресло, взять в руки книгуне какую-то конкретную, а просто очень хорошую книгуи читать медленно, с наслаждением, потягивая чай из тонкой, нежной, как розовый лепесток, чашки, и тихая японочка или кореяночка, неслышно подходя, будет наполнять эту чашку никогда этого не получалось, хотя и японочки, и кореяночки были, но вместо чая пили коньяк, а до книг так и не доходило совсем.

Пока я отсутствовал, Р-147 времени не теряла: на столе уже красовалась осургученная бутылка «Саян-туй» и два фиолетовых дорожных бокала из «неуничтожимого стекла». Сама фрау размышляла над открытым клетчатым чемоданомтем, что поменьше.

 Как вы считаете,  подняла она на меня глаза,  это подходит к?.. она кивнула на бутылку. В руке у нее была коробка орехового печенья «Таежное».

 Абсолютно не подходит,  сказал я.  Более того, и бутылка эта не подходит к ситуации  я взял бутылку в руки и посмотрел на печать. «Золотая печать», ничего себе! Рублей сто двадцать отдали?

 Сто пятьдесят.

 В магазине Семенова на углу Авиаторов и Денисюка?

 Нет, в Петропавловске на вокзале. Я же еду из Петропавловска.

 А мне показалось, я видел вас раньше впрочем, не смею настаивать.

 Возможно, кто-то похож?..

 Я спал всю дорогу. Должно быть, вы мне приснились. Так вот, «Золотую печать» следует вскрывать и пить в кругу старых друзей, причем не в чистом виде, а добавляя понемногу в очень хорошую водку. Илина любителяв джин. Если закусывать, то фруктами. Манго, авокадо, папайя. В нашей компании «Саян-туй» поэтому называют еще «Да здравствует Африка!»

 Очень остроумно.

 Чрезвычайно. Так что спрячьте это для старых друзей, а я придумаю замену вот. За знакомстволучше не придумаешь. Этому коньяку почти пятьдесят лет. «Турксиб»  слышали?

 Это название коньяка?

 Скорее прозвище. Названия у него нет, потому что в продажу он не поступает. Просто я в свое время сидел с Семеновым-внуком за одной партой. Хотите знать, что это за коньяк?

 Сначала попробовать.

 Разумеется. Ага, вот нам уже несут

Проводник, улыбаясь, сервировал столик. Если фрау позволит Как из рукава, появился букетик красных саранок. А нет ли у вас лимона, поинтересовался я. Как же может не быть лимона, изумился проводник. Тогда, пожалуйста, принесите лимон и пустую рюмочку для себя. Он исчез и тут же возник вновь с пошинкованным лимоном и граненым стаканчиком пузырчатого зеленого стекла. Вслед за ним просунулся давешний полицейский. Что за?.. начал было он, но три беспредельно-радушных улыбки срезали его влет. Он засмущался, заковырял пальцем стенку, но фрау вручила ему свой бокал, и тут уж он устоять не смог. Проводник принес еще один стаканчик, и я налил каждому по первой порции. Дегустация, объявил я. Для тех, кто еще не знает: этому коньяку пятьдесят лет. Может быть, больше. История его такова: в сорок первом году, поздней осенью, из Грузии был выведен эшелон с пятью тысячами бочек коньячного спирта. Эшелон сопровождал интендант второго ранга Гавриил Семенов. Так, вы уже смеетесь. Совершенно верно. Странствия этого эшелона вокруг Каспийского и Аральского морейэто тема для новой «Одиссеи». Наконец, почти через год, в октябре сорок второго, эшелон виделив последний разна станции Козулька, известной, может быть, вам по очерку Антона Павловича Чехова «Остров Сахалин». Где-то между Козулькой и Красноярском эшелон исчез бесследно. Напомню, это был уже октябрь сорок второгокому какое дело было до несчастного эшелона? А после декабрьской Реформы возник уже новый Семенов, тот, которого мы знаем: «Семенов и сыновья»  три звездочки, пять звездочек, «особо выдержанный» Но несколько сот бочек дед Семенов сохранил, не пустил в продажу. Они замурованы в его подвалах и ждут своего часа: одни наступления нового тысячелетия, другиестолетия фирмы, третьиеще каких-то славных дат. Говорят, есть бочка, отложенная до дня Страшного Суда. Та бочка, из которой мы сейчас пьем, была открыта две недели назад на восьмидесятилетие Гавриила Семенова. И я предлагаю выпить за то, чтобы нас никогда не покидали оптимизм и вера в будущее, как не покидали они этого славного патриарха. Прозит!

Пили, восхищенно жмурились, обменивались только междометиями. О-о! М-м-м! Э-эх! Да-а, господа Мягкий, шелковый напиток. Безумно богат его букет и неизмеримо коварство: со второй порции отключаются ноги. После третьей-четвертой возникает странный эффект: тебе кажется, что голова твоя по-прежнему светла и ты практически трезв, только весел; в действительности окружающий мир ты уже практически не воспринимаешь остаешься лишь ты сам и твои собутыльники и сотрапезники. Не зря же целую бочку Семенов заначил до Страшного Суда. Иммунитета к «Турксибу» нет, от него пьянеют даже самые стойкие; похмелья после него тоже не бывает. Вместе с ломтиком лимона я бросил в рот капсулу холапана. Теперь печень активно погонит желчь, а поджелудочная железа начнет выбрасывать в кровь огромное количество инсулина. Надо не прозевать момент и съесть что-нибудь сладкое

Сказал тост полицейский. Он предложил выпить за прекрасных дам, за наших жен и любовницпусть никогда не встречаются! Выпилис большим удовольствием. Я достал следующую бутылку, а проводник принес еще один лимон и банку японских консервированных фруктов. Теперь процесс становился самоподдерживающимся: таково свойство практически всех смешанных русско-немецких компаний: пить до отпада. Порознь может быть и так, и этак, а вместетушите свет. Вероятно, таким путем русские сублимируют свою полувековую мечту о реванше, а немцы глушат насмерть темные предчувствия.

Заскрипев сочленениями, поезд тронулся. Уплыл назад мокрый часовой, мокрый газетный киоск, мокрые офицеры пограничной стражи под мокрыми зонтами, кончились платформы, застучали колеса по стрелкам, мелькнули светофоры и знак «граница станции», побежали мимо пристанционные постройки, домики, переезд со шлагбаумом, на дороге грузовик, два трактора, мотоцикл, еще дальшеферма, жилой дом, и теплицы, теплицы, теплицы, гектара два теплиц местность была плоская, как блин, и в такую погоду особо унылая деревья в лесополосах застыли по стойке смирно и ничем не напоминали создания природы, а редкие березовые колки всем своим видом выказывали смирение и понимание того, что оставлены они жить только из невыразимой милости Уже выпили и по третьей, и по четвертойпод какой-то совершенно непристойный тост, сказанный Р-147, и под робкое «Это за знакомство, что ли» проводника. Стало совсем темно, дождь усилился, окно, несмотря на гидрофобное покрытие, заливало водой. Тучи вспыхивали лиловым, и гром, хоть и ослабленный, проникал в вагон. Нет, ты скажи, требовал полицейский у проводника, ты скажи: справедливо это? Я тут всю жизнь живу, и отец мой жил, и деды, и прадеды, а он мне: оккупант? Справедливо? Зепп, бил себя в грудь проводник, Зепп, бля буду!.. Потому что все мужики хамы, объясняла Р-147, вам всем одно нужно, что я, не знаю, что ли? Примитивное удовольствие. Воткнули к следующей. Что я, не вижу? Комплекс Кулиджа. Воткнули дальше побежал. На нее не обращали внимания. Ты пойми, тряс рукой проводник, ты пойми: русский человекэто русский человек! Ты, главное, суть пойми!.. Меня вдруг затрясло: теплая пелена опьянения исчезла, и я оказался под леденящим взглядом исполинского глаза, как бы под лучом замораживающего прожекторая все уменьшался в размерах, а глаз рос, рос, уходя в бесконечность срочно нужно было съесть что-то сладкое, срочноя упустил момент рука почти чужая: я отстраненно смотрел, как она неуверенно сыпет сахар в остывший чай, ворочает там ложкой, поднимает чашку начинался настоящий озноб, но я успел судорожно выхлебать приторный сироп. Теперь можно и коньячку, настоящего коньячку без легенд и излишнего коварства зачем я вообще это сделал? Черт его знает Полицейский тряс бутылкой, силясь добыть еще хотя бы каплю. Я всталтело ныло, как после тяжелой продолжительной болезни, сердце неслось куда-то в третьем режиме,  и достал литровую бутыль «Хасана». Это, конечно, пойло, травяной настой, но он хорош тем, что после него не болит голова. Вотрусский человек!  воскликнул проводник, простирая руки.  Он понимает душу любогорусского, немцалюбого!.. Я не русский, сказал я. Я полуполяк, полуиспанец. У меня мамаРодригес. Все равно, ты русский!  настаивал проводник.  Ты думаешь по-русски, и ты понимаешь русскую душу. Разве что, согласился я. Теория кровиэто блеф, веско сказал полицейский. Партия разобралась и дала бредням Розенберга суровую оценку. Бредни Розенберга разоблачены, разоблачен и сам Розенберг. Верно, Зепп, все люди братья, подхватил проводник, давай на брудершафт! Стали пить на брудершафт. Полицейский с проводником, я с Р-147. От таких губ тоже должно бить током. Но почему-то не било. Р-147 откинулась назад и издала слабый стонбудто где-то далеко, в каменной пустыне, взывает о помощи живое разумное существо. Налили еще по одной, теперь была моя очередь целоваться с проводником. Это оказалось не так ужасно, как представлялось. Глазки у проводника были уже как у вареного поросенка. Р-147 целовала полицейского взасос, правая рука ее скользнула вниз по мундиру, нашла ширинкуи замерла в восхищении. За окнами прогрохотали фермы мостамы переезжали Тобол. Гроза осталась позади, из-за туч выскользнуло солнце и заплясало на зеркальном куполе «Евразии»; из светящегося тумана проступил похожий на перевернутую букву «у» силуэт «Самсона»  знаменитого курганского небоскреба. В прошлом году мы работали в нем и вокруг него: «Дети Адольфа» пытались добраться до сейфов «Сибнефти», захватили заложников В простоте душевной они считали, что снять их со сто четвертого этажа будет трудно. Так пришел мой черед целоваться с полицейским. Он уже ничего не понимал. Р-147 заставляла проводника слушать, как у нее бьется сердце. Братские чувства ее просто переполняли. Колеса снова застучали на стрелках, и тут в проводнике шевельнулись профессиональные навыки. Едем, что ли? Ну да, едем Он подобрался к окну. Поезд задрожал и остановился. Неверными шагами проводник двинулся в коридор, но тут же появился вновь, пятясь, сжимаясь во что-то маленькое и незаметное. Вошли и замерли в глубокой растерянности три полицейских офицера. Наш полицейский встал, оправил мундир, нашел фуражку и с третьей попытки надел ее. Повернулся ко мне, покачал толстым пальцем перед носом, сказал строго: Зепп Клемм не оккупант! Запомни и передай всемЗепп Клемм не оккупант! На вотчтобы помнить Он снял часы и стал надевать их мне на руку. Не оккупант, повторял он, не оккупант, не оккупант

Я так и не уснул. Лежал, ворочался, мчался раскаянием. Зачем устроил жеребятину? Ну, в самом-то делезачем? Дурака валял? Воистину дурака Пытался расслабить тело и заставить мозги подумать о делетоже не получалось. Тот мизер информации, что у нас был, уже давно усвоен, и нового из этого ничего не выжмешь. Надо просто там, на месте, натянуть хорошую паутину, сесть поудобнее и ждать. И все. Техника заброшена, люди все на месте, времени у нас вагон Р-147 как прилегла в Кургане, так и не пошевелилась до сих пор. Я прикрыл ее пледомона сморщилась обиженно, и все. Интересно, какая у нее в этой игре роль? Если, конечно, в этой игре и если я не обознался. Я тихонько встал, наклонился над ней. Спит но как-то странно не пойму Я вдруг понял, что она на меня смотрит. Веки не сомкнуты, только опущены и волосы за ухом как-то не так лежат Я протянул руку, коснулся волос, и тут они все легко скользнули вверх, обнажая гладкий зеленоватый череп, глаза страшно распахнулись, а вокруг моих ног захлестнулось и обвилось что-то упругое и сильное, отлетел пледко мне тянуло руки чешуйчатое хвостатое существо

 Проснитесь! Проснитесь!  незнакомый перехваченный голос.

 Что?  я приподнялся. А все в порядке, в порядке  у меня тоже перехваченный голос. Купе, горит настольная лампа, сердце опять в третьем режиме. Р-147 без косметики, в том же черном свитере и трусиках, и пахнет от нее мылом и зубной пастойвстала, умылась

 Вы так кричали,  сказала она жалобно.  Я думала, убили кого-то.

 Пойду умоюсь,  сказал я.

Убили убили ну, убили. И что теперь?

Рожа в зеркале была не моя. Похожая, но не моя. Не родная. Это тоже гнездится где-то: вот однажды посмотрю в зеркало, а тамкрокодил, или оскаленный череп, или старик или женщина. Что не менее ужасно.

Умылся. Вернулся. Посмотрел на трофейные часы. Тут же забыл, что там увидел. Р-147 лежала с открытыми глазами. Свитер ее очень небрежно и очень заметно валялся на столике. Эти немецкие женщины

 Вам что-то приснилось?  спросила она.

 Может быть,  сказал я.  Не запоминаю снов.

 Меня долго мучали кошмары,  сказала она.  Пока я не стала лечиться у Бонгарда.

 Извлечением души?

 Не смейтесь, это действительно так! Это не выдумки, я же  она замолчала и приподнялась на локте.  Хотите попробовать?  страшным шепотом спросила она.

 Нет,  сказал я.  Мне нельзя. У меня искусственное сердце.

 Неважно! Ведь душа

 Все равно не хочу.

 Вы будете жалеть, страшно жалеть

 Гашу свет?

Я выключил лампу, разделся и лег. Р-147 выглядела подозрительно бодрой. Слопала какой-нибудь стимулятор? Допустим. Ну и что? Не везу я ни оружия, ни фальшивых паспортов, и даже денег у меня кот наплакал. Залезть же в память раухера невозможно.

Да и залезь туда кто Архивная крыса Люба, вручая мне тощенькую папочку с материалами по «Пятому марта», сказала: все здесь, Игорек, нет больше ничего, будто и не люди это, а мороки. И Командор бушевал, что идти на акцию с такой информациейэто просто подставлять задницу. Бушевал он, впрочем, наедине со мной, в подвальчике того самого, на углу Авиаторов и Денисюка, хлопнув предварительно для расслабления полбутылки «Кедровой». В кабинете же Тарантула он вел себя лояльно и делово и даже изображал повышенное внимание, когда Тарантул с мужественной сдержанностью и простыми словами заливал нам, насколько от успеха этой акции зависят судьбы нашей цивилизации и даже самое существование оной. И здесь в который раз проявилось замечательное свойство мимики Тарантула: какую бы святую истинную правду не говорил онвплоть до цитирования таблицы умножениявидно было: врет. Может быть, потому, что когда-то зубы съел именно на дезинформации. Взять, скажем, сибирскую атомную бомбу: сделали ее в металле только в семьдесят втором, но уже с пятьдесят восьмого весь мир был убежден, что она существует. Прошла большая серия дез: будто бы Гринсгаузен передал Сибири документацию по ультрацентрифуге для разделения урановых изотопов (он так и сидел бы до сих пор, если бы не умер от лейкоза), и будто бы где-то в пустыне Намиб наши егеря захватили трейлер с обогащенной урановой рудой (трейлер действительно пропал, но без нашей помощино очень кстати), и за немыслимые деньги везде, где только можно было, скупали плутоний, и даже загрузили в глубокую шахту и подорвали полторы тысячи тонн аммонитаи Тарантул потом, очень довольный собой, говорил, что атомная бомба, существующая только в головах противников, сдерживает их не хуже настоящей, а обходится раз в сто дешевле поэтому, слушая его, я все старался понять, в чем же заключается истинный смысл операциино так, конечно, и не понял.

Не понял до сих пор.

 Ах, это невозможно,  сказала Р-147,  я не понимаюбыть таким бесчувственным я не понимаю.

Она села, замерла на минутубудто внезапно и глубоко задумалась потом быстро шагнула ко мне и забралась под плед. Это невозможно, шептала она, это невозможно, это Да, подумал я, невозможно а если невозможно избежать насилия, расслабьтесь и постарайтесь получить удовольствие

Год 1961. Зден

Криволапов поднял руку, и я как был, так и замер. Задние тоже замерли. И тогда стал отчетливо слышен хруст ветоквпереди и справа. Держа автомат в левой, подпоручик приподнялся по-змеиному и отогнул мокрую и от этого как бы седую еловую лапу. Он смотрел долго, очень долго, потом покачал головой и встал в рост.

 Hi,  сказал он.  How are you, fellows?

Ответом был невнятный возглас.

 Егеря мы, егеря,  он исчерпал запас английских слов.  Е-ге-ря, understends? Зден, ты же болтаешь по-ихнему, иди сюда Яковлев, Аздашевприкрываете.

Я встал. Зрелище открылось безотрадное. Под кривой (здесь все кривые, но эта как-то особенно) елью лежали трое, обмотанные грязными окровавленными бинтами, а четвертый стоял над ними, скрючившись и расставив руки, грязный, тощий, в раздавленных очках

Первым делом я осмотрел раненых. На скорую руку, понятно. Их истыкало осколочкми «погремушки». Досталось в основном ногам. И вот этот тощий, Тимоти, волок их сюда по одному, прятал, возвращался за следующим Был еще один раненый, но в момент, когда Тимоти его несвон там, за той высокой сосной, видишь?  прилетела пуля и добила парня, он умер почти сразу Так что же случилось у вас там внизу, Тим? Случилось? Случилось

Случилось же вот что: по бетонке, ведущей от станции Тихая (по Абаканской дороге следующая станция после Шатилово) подъехали несколько грузовиков. Тимоти, дежурный инженер-электрик, из окна своей комнатки, смежной с пультовой, хорошо видел их. Наверное, грузовики ждали, потому что охрана быстро проверила документы и открыла воротаодни и вторые. Через несколько минут началась стрельбаредкая, рваная, растерянная. И сначала непонятно было, в кого стреляет охранавидны были только свои, хотя кто-то включил прожектора и территорию базы залил свет. Солдаты падали один за другим, а их врагов не было видно и не было слышно Начали стрелять зенитки. Потом он их все-таки увиделврагов. Они были в чем-то сером, бесформенном, и тусклое мерцание на стволах их оружия не сопровождалось никаким звуком. Враги возникали и тут же пропадали, как тени. Как призраки

Потом они ворвались в пультовую. Кто-то пытался отстреливаться На них, дежурных, даже не стали тратить патроныбросили взрывпакет и прикрыли дверь.

Тимоти уцелел чудом. Ударной волной его вынесло через окно, и какое-то время он провалялся под самыми ногами захватчиков свеженьким трупом. Чтобы не вонял, его оттащили в сторону

Потом он очнулся, и у него хватило ума некоторое время не заявлять о себе. Улучив момент, он ускользнул в тень. Захватчики деловито обшаривали территорию, но Тимоти как электрик знал кое-какие тайные тропы. Через кабельный колодец он пробрался в одну из зенитных башени там обнаружил среди мертвых номеров четверых раненых. Зенитчики до того, как их забросали «погремушками», вели огонь по стене и проволочному заграждению, то ли увидев там кого-то, то ли просто наугад. Теперь в стене зияли пробоины, а заграждение было сметено начисто. Туда и пополз Тимотисначала один. Но, оказавшись в лесу, он впал в состояние панического страха, и в этой панике он вернулся, вынес одного раненого, второго, третьего, четвертого Четвертому не повезло: было уже слишком светло.