Выживания не гарантирую - Андрей Лазарчук 5 стр.

Командор не скучал. В руках у него был вечерний выпуск «Садового кольца» на немецком, и читал он так внимательно, что не обратил на меня ни малейшего внимания. Я пристегнулся, пристегнул его, завел мотор. Командор продолжал читать. Пришлось вынуть из его рук газету.

 Куда едем?  голосом таксфарера осведомился Командор.

 К Пречистенским воротам.

Ихрен. Под сложносочиненным светофором при выезде на Никитские мы застряли. По бульвару валило какое-то шествие. Толстозадый фургон, стоящий перед нами, перекрывал почти весь обзор, а мою попытку выйти из машины пресек патруль. Что забавнов колонне было немало негров, и флаги над головами развевались какие-то экзотические. Кричали, пелине разобрать.

 Что интересного в газете?  спросил я.

 Вот это самое,  Командор ткнул пальцем вперед.  Почитай, почитай

Ага, вот оно, это самое: сто сорок женщин в Москве объявили голодовку, чтобы не допустить отправку в Африку русского территориального корпуса. На что фон Босков резонно замечал: если треть африканских концессий принадлежит русским промышленникам, если из белых фермеров каждый четвертый русский, то почему бы русским юношам не поучаствовать в защите их интересов? Почему опять, в который уже раз, вся тяжесть периферийных войн должна лечь на немецкий народ? Комментатор газеты, некий Козлов, окольными, полуразмытыми фразами пытался объяснить и фон Боскову, и читателям, что это все верно, но при нынешних непростых обстоятельствах не лучше ли пренебречь формальной справедливостью, чтобы не утратить нечто большее? Пол-полосы занимала стилизованная карта мира: полосатый Союз Наций, красный Рейх, желтая Япония, зеленая Сибирь. Белыми оставались Британия, Африка и европейская Россия. На них красовались жирные вопросительные знаки. Над картой было: «После Москвы» Имелось в виду Совещание.

Н-да посидеть бы и подумать над этой картой. Чертова война в Африкекак бритва у горла этого старого мира, такого, казалось, прочного и надежного три равновеликие империи и Сибирь между нимиСибирь, делающая бизнес в том числе и на своем геополитическом положениив центре мира и вот теперь одно лишнее движение, и покатятся головы. Впрочем, наверное, войнатолько симптом, а на самом деле все сложнее, ведь, скажем, еще пять лет назад нынешняя ситуациявсябыла просто немыслима, а отправка территориального корпуса туда, куда требовали интересы всего Рейха, воспринималась бы как дело чести. Вспомнить Бирму, вспомнить Месопотамию Нет, что-то происходит с людьми, и поэтому веселые послушные негры начинают резать белых, а британцам приходит в голову, что американцы их не столько защищают, сколько оккупируют, потому что страны, завоеванные когда-то Германией, живут лучше и свободнее, чем отстоявшая независимость Британия, а русских вдруг потянуло на воссоединение разделенной когда-то России, хотя вряд ли кто объяснит, какой в этом практический смысл, и уж подавно никто не скажет, как это можно сделать без массированного кровопролития. И еще я подумал, что в поведении больших масс людейнародов, нацийпроступает что-то общее с поведением человека, лишенного чувства боли. Никогда не знавшего, что такое боль. И потому способного на самые замечательные эксперименты над своим телом Додумать я не успел: Командор, как гонщик, на вираже обошел фургон и погнал по бульвару. Я оглянулся и успел заметить: за колонной демонстрантов шла шеренга солдат в белой тропической форме.

 Дальше куда?  откинув голову и как бы принюхиваясь, спросил Командор.

 До станции подземки.

 И?..

 Спустишься вниз, сядешь в поезд, доедешь до Кузнецкого, там пересядешьи до конечной. Дальшеавтобус сто двадцать девятый.

 То есть ты меня выгоняешь?

 Проследишь, чтобы живцов взяли гладко. И второе: надо найти два «мерседеса», за ночь перекрасить под полицейские, оборудовать соответственно. И поставить  я задумался.

 Можно оставить в том же боксе.

 Он что, такой большой?

 Семь на одиннадцать.

 Нормально. Хорошо, пусть там и стоят.

 Взять в прокате?

 Лучше просто угнать.

 Знаешь, у дорожной полиции есть еще «Хейнкели-Ф». Я тут приметил одинв спортклубе. Может, его?

 Тесноват, пожалуй.

 Зато скорость.

 Тебе видней. Бери.

 Угм

Мы въехали в туннель под проспектом Геринга. Не только при пулеметных гнездах на въезде, но и в самом туннеле стояли часовые. В плоских мембранных противогазах, они походили на инопланетных завоевателей.

 На этой станции?  кивнул Командор на вход подземки.

 Зачем?  удивился я.  На Пречистенскихтам без пересадки.

 Тьфу ты, черт,  сказал Командор и действительно плюнул в окно. Топографический идиотизм: не могу запомнить схему подземки. Все помню, а это не могу.

 Ты еще в Мюнхене не был

Все пустое пространство, от Пречистенских ворот и до набережной, было полно людей. К нам они стояли спинами, и нельзя было прочесть, что написано на их транспарантах. Во всю ширину Пречистенки тоже стояли люди и спокойно ждали, когда полиция перекроет движение и пропустит их. Мы на черепашьей скорости проползли мимо них. Справа, возле самого тротуара, окруженный молодыми, как-то очень одинаково подстриженными ребятами, стоял старик в черном костюме; на левом борте его пиджака сверкала медаль «Золотая Звезда». Командор свернул на Остоженку, втиснулся между стоящими машинами и уступил мне место за рулем.

 Пойду послушаю, что говорят,  сказал он.

 Давай.

 Успехов.

 Будем надеяться.

 Пока.

Он сделал шагов пять и пропал из виду. Это особый талант: уметь затеряться мгновенно и даже не в толпепросто среди прохожих на тротуаре. Ну, а здесь Море голов замедленно, осторожно растекалось по площади, и белая тонкая часовня, поставленная здесь в память о поруганных святынях, поднималась из моря одиноким утесом. Я долго смотрел на все этодо ломоты в переносице. Потом вырулил на полосу и поехал прямо. Было светло, сухо, чисто, но почему-то хотелось включить то ли дворники, то ли фары.

Год 2002. Михаил

На выходе меня перехватил Петька Млечный. Он был весь как не слишком дружеский шарж на примерного студента: косо сидящие круглые очки, торчащие уши, галстук на боку, противокислотные нарукавники (хотя занимался Петр Валерьевич отнюдь не химией, а историей). В свое время я для него добывал посредством раухера в закрытых библиотеках необходимые материалы.

 Миш, можно тебя?  робко.

Зойка на такое обычно отвечает: «Можно, только не здесь». Я посмотрел вдаль. «Оппель» стоял пока еще пустой.

 Whot`s that so black agin the sun?  на всякий случай поинтересовался я.

Он вздохнул. К языкам он не имел ни малейшей способности. В отличие от меня он и родился в Константинополе (то есть, наверное, в Стамбуле?), но ни турецкого, ни немецкого, ни греческого не знал абсолютно. И русским он овладевал с трудом, как бы в чем сомневаясь. Когда родители разобрались, что мальчика надо не учить, а лечить, было уже поздно. Пароход ушел. Я не понимаю, как же так: вот рука, а называется по-разному, жаловался он. Не должно так быть При всем при том память у него была феноменальная.

 Миш, тут такое дело помнишь, мы как-то о всяких случайностях в истории рассуждали? Давно еще.

 Кажется, помню,  пожал я плечами.  А что?

 Ты мне еще программу составлял ну, для поисков

 Это помню.

 Вот посмотри я тут обработал кое-что  он подал мне кассету для раухера.  Может быть ну интересно покажется

Я взял. Покрутил в пальцах.

 Видишь ли, друг мой Я сейчас не дома живу. Смотреть не на чем.

 Почему не дома?  в ужасе прошептал Петька.

 Да ничего особенного. Опять с маман поругался. Переселился на лодку. Но раухера там нет. Обычная история. Сапожник без сапог.

 А хочешь, я тебе свой дам?  с готовностью предложил Петька.  Альбом. На всю неделю. Хочешь?

 Тебе так надо, чтобы я это прочитал?

Петька кивнул:

 И если что-то непонятно будетзвони.

Из внутреннего кармана пиджачка он вытащил альбом: мощный, дорогой, фирмы «Идеал». В чехле тисненой кожи.

 Дня три тебе хватит?

 А там много?

 Нет, совсем нет. Двенадцать таблиц.

 Ладно, давай  я сгреб раухер, кассету, сунул их в сумку но уйти не успел.

 Хорошо, что я тебя увидел, Михаил,  строго сказал, подходя, Стас Тхоржевский.  И тебя, Петр. Сегодня в девять собрание общества, и вас обоих я прошу быть обязательно.

Стас тоже являет собой шаржна выпускника курсов «Юный вождь». То есть если бы курсы такие, конечно, были. Он высок, широкоплеч, белокур, у него открытое честное лицо, которое ничуть не меняется, когда он откровенно врет. Костюмы он носит с явным милитарным акцентом. Вокруг него постоянно крутятся пять-шесть ребят помельче. На моей памяти он был скаутским орлом и капитаном сборной по гребле. Теперь он председатель монархического общества.

 В девять у меня уже назначено,  сказал я.

 Ты уже пропустил одно собрание, Михаил, и тебе следовало бы

 Стас,  сказал я.  К идеям монархизма я индифферентен. Я принимаю его только с эстетической точки зрения. Принимаю, не более. Так что на всех этих собраниях мне делать будто бы нечего

Он хитро ухмыльнулся, и это на полсекунды вернуло его официальному лицу нормальное человеческое выражение.

 Сегодня нашим гостем будет сам наследник,  сказал Стас.  Он приехал.

 О-о?

Ну, что тут еще скажешь? Любопытствооно, конечно, порок хотя и не преследуется по закону если не переходит разумные пределы

 Ладно,  сказал я.  Убедил. Возможно, я буду не один.

 Но не толпой,  очень серьезно предупредил Стас.  Зал не слишком велик.

Он отошел, невидимо козырнув.

 Ты сейчас домой?  спросил я Петьку.

 Я нет, мне еще долго и это собрание. Если чтовы меня довезете хотя бы до моста?

 Думаешь, мы так долго будем встречаться с наследником? Большое ему до нас дело. Полчаса, охмурили дальше. У него таких встреч, наверное, штук восемь в день.

 Да?  усомнился Петька.  Тогда зачем же вообще?..

 Сложный вопрос. Потом обсудим. Пока!  возле «Оппеля» уже маячила белая шляпа. Поворачивалась направо-налево и покачивалась. Этак медленно и плавно.

Сильно дымя, выезжали со стоянки угловатые разрисованные автобусы. Ими не любили пользоваться: слишком долго ехать. Было бы куда удобнее, если бы один маршрут, допустим, шел в Перу, другойв Скутари, третий кружил по лабиринтам Старого города. Нет, нельзя, решили городские начальники, тогда получились бы отдельные автобусы для русских, для немцев, для турок, нет, сделаем единый маршрут и есть бедные студенты, которые добираются до дома два с лишним часа. Хотя есть и плюс: можно готовиться к занятиям. Или смотреть кино.

Зойка была одна. Тедди свернул где-то, и вотпропал. С ним это происходило регулярно. Он мог так пропасть на целые недели, а потом от него получали открытку из Сиднея.

 Будем ждать?  решил уточнить я. Зойка не ответила, только посмотрела на меня задумчиво, смешно приподняв кончик носа указательным пальцем.  На наследника престола хочешь посмотреть?

 Я уже видела. Он в ректорате сидит. Я зашла, а он там. Парень и парень. На тебя похож. И с ним два таких робота  она изобразила лицом, каких именно робота.

Заверещал телефон. Это был Тедди.

 Ребята, меня не ждите. Давайте в шесть часов в «Азиче». Пока.

Отбой. И все. Перезвонить ему и уточнить обстоятельства невозможно: Тедди всегда держал сигнал вызова отключенным. Таковы были общие принципы его бытия.

 Значит, ты будешь меня развлекать,  распорядилась Зойка.  С чего начнем?

Я пожал плечами и сел за руль: Зойка машину не водила.

 Я бы поела жареной рыбы,  тут же сообщила она.

 Жареная рыбаэто профанация,  сказал я.  Рыба должна быть только отварная. Почитай Мелвилла.

 Зануда этот ваш Мелвилл. Другое делоЭрментруда Вассен. Это я понимаю.

Она меня дразнила. Эрментруда Вассен была писательницей для умственно задержавшихся. Кроме шуток. По крайней мере, с этого она начиналас сочинения историй для воспитанников специальных школ. Судя по ее нынешней популярности, треть населения причисляла себя к умственно задержавшимся.

Я не слишком этому удивлялся.

Год 1991. Игорь

Свечи воткнуты в бутылкии свечи, и бутылки самых разных форм и размеров, и есть свечи, горящие цветным пламенема на окнах красные шелковые шторы, а за окномв упоруличный фонарь, и потому на всем лежит багровый отсвет. Запахи воска и духов. Еще чего-то, знакомого смутно и напоминающего мельком о борделях Владика. Легион бутылок в баре, все наливают себе сами и пьют, смакуя. Вот, познакомьтесь, это Игорь, инженер из Сибири. О! Сибирь! Как вы там живете, там же холодно? Так и живем. Я никак не мог сосчитать гостей: приходили в гостиную, выходили из гостиной, стояли на балконе, жались в коридоре, из библиотеки доносились несуразные звуки человек двадцать пятьтридцать? Где-то так Единственно, что я установил точно, это то, что компания смешанная: были здесь и немцы, и русские, и помесята, и белесый скандинав, и негритянка, и два араба, кажется, гомики. Кто-то, поминутно падая со стула, читал невразумительную поэму, в которой дух Гитлера спорил с Вельзевулом и доказывал, что в аду он горит совершенно напрасно, на что Вельзевул отвечал кратко: «Лекен мир арш!», а кто-то другой демонстрировал русскую тоску, меланхолически и бесконечно повторяя на балалайке одну и ту же фразу: «Светит месяц, светит ясный» Сплошной декадансеще бы, раз хозяйка встречает гостей в одних черных чулках и шляпе с вуалью. Арабеск. Курили травкуне скрываясь. Похоже, нюхали кокаин. Не все, но многие. Наверняка и кололись где-нибудьблаго, темных углов хватало. Когда мне представляли кого-нибудь, обязательно называли профессию: актер, художник, преподаватель чего-то, студент чего-то, литератор, издатель, журналист К журналисту я присмотрелся. Он старался казаться гораздо пьянее, чем был на самом деле. Не исключено, что он собирал материал для светской хроники «полусветская хроника», забавно Ко мне вдруг привязалась одинокая рыжая кошка, терлась об ноги и мяукала. Негритянкана ней был длинный халат из тяжелого белого шелка без единой застежкиугостила меня черной марокканской сигареткой. Мы с ней покурили и поболтали о разном, а потом направились в ванную, чтобы углубить знакомство. Но в ванной подобное действо уже шло вовсю, мелькали белые ягодицы и смуглые груди, и ввинтиться туда не удалось. В библиотеке же было другое: там странно, жутковато шаманили. Двое, парень и девушка, очень похожие лицами и выражениями лиц, одетые в передники из грубой кожи и цепей, стоя спиной к спине, выбивали руками на передникахзвук получался сухой и четкий монотонный изнурительный ритм и тянули неизвестные слова, на одной ноте и почти одним, совершенно нечеловеческим голосом, а ноги их, как бы сами по себе и почти наперекор тому, что отбивали руки и пели голоса, стремительно мелькали в немыслимой сложности танце не знаю, почему, но этот танец, и этот мерный ритм, и это нелюдское пение достали меня до самой середины так, что мороз прошел по хребту. Что-то должно было произойти сейчас, сию секунду, что-то жуткое и упоительное одновременно пойдем, пойдем отсюда, потащила меня за руку моя негритянка, пойдем, тут сейчас такое начнется я хочу увидеть, сказал я, пойдем, не надо, не надо этого видеть, не надо на это смотреть, пойдем Мы медленно выпятились из библиотекинас уже подперли сзадиминовали ванную, из которой толчками шел раскаленный воздух, и по бесконечно длинному коридору подошли к двустворчатой черной двери, я оглянулся: стены коридора были прозрачны, и за стенами видна была гостиная, и огромного размера журналист с огромным бокалом в руках смотрел на меня и явно хотел что-то сказать, но я погрозил ему пальцем и мы вошли в дверь, за дверью стояла квадратная кровать, покрытая черным, на кровати мелькали задницы, я насчитал пять и сбился, а за кроватью стояла огромная, еще больше журналиста, голая Криста в черной шляпе с вуалью, держа руки перед собой, и к пальцам ее шли нити от кувыркающихся на кровати, и мы прошли в следующую дверь, белую, за дверью было пустое пространство, белый туман, и, раздвигая его, мы дошли до красной двери, за которой почему-то опять оказалась гостиная, давай еще по одной, предложила моя негритянка, давай, согласился я, мы раскурили друг другу тонкие черные сигаретки и обменялись ими в знак дружбы, журналист не сводил с нас тяжелого взгляда, казалось, что глаза у него не только свинцового цвета, но и сделаны из свинца, перед нами опять была черная, маленькая, пришлось согнуться пополам, чтобы войти, дверь, и за дверью на четвереньках качалась Криста, а сзади к ней пристроилось лохматое облако, похожее на медведя, а поперек нашего пути лежала, как белуга на блюде, порезанная ровными ломтями пышная блондинка, и пришлось обходить ее, путаясь в складках черного бархата, и мы вползли в белую дверь, крошечную, как крысиная нора, и там, в плывущем белом тумане, сбросили с себя все, что могли, и получили, наконец, свое. Я тонул, тонул, тонул, загонял себя в глубину, а меня выталкивало наверх, втягивало и снова выталкивало, и вдруг и почувствовал, что отрываюсь от всего и парю без опоры, без верха и низа, и тут что-то глухо лопнуло во мне, рвануло беззвучно, и больше я ничего не помню.