Что? спросила, нависнув сверху, Жахаздоровенная тётка из «новых политических», моя бригадирша. Сказали, тебя завтра в смену не брать.
Да, сказала я. Наверное. Не знаю. Ничего пока не знаю.
Зачем тебя водили?
Врать было нельзя, узнают, что совралабудет очень плохо.
Сказали, пересмотр.
Пересмотр дела? С чего вдруг?
По вновь открывшимся
Падла!.. она толкнула меня обратно, и я чуть не расшибла голову о поперечину. Ну, падла
Пол страшно заскрипел под её толстыми ногами.
Я попыталась не спать, и мне приснилось, что я не сплю.
Я даже не проснулась, когда меня тащили. И когда прижали лицом к раскалённой печке, не сразу поняла и не сразу почувствовала
* * *
Деточка теперь я была «деточка». Но как же так я же предупредилон оттуда всё это как-то скверно попахивает
Директор был расстроен до степени растроганности. Он готов был меня простить за всё былое и ещё на год вперёд. Лишь бы я осталась.
Я понимаю, сказала я тихо. Но даже если есть хоть один шанс и даже если этот шанс мне даёт комиссионер и даже если это будет моя последняя ошибка
Я замолчала, понимая, что так, скорее всего, и окажется в конце концов.
Хорошо, вдруг неожиданно спокойно сказал директор. Я вас отпускаю в годичный академический отпуск. В конце концов, у вас есть на него право. И если что-то не получится тамвам есть куда вернуться.
Я что, голос неожиданно сделался какой-то писклявый, такой хороший специалист?
Незаменимый, сказал директор твёрдо.
Вот уж никогда не думала
Теперь мне нужно было не разреветься.
Я встала:
Спасибо.
А всё-таки, директор посмотрел куда-то в угол, зачем? Почему? Не понимаю
Не могу объяснить, сказала я. Хочу, но Это зов. Я же на четверть горянка Ну, как с гипнокодированием: что-то сидит где-то внутри и реагирует на комбинацию слов, и уже ничего не сделать, сопротивляться невозможно. Я знала, что это когда-то произойдёт, просто не ждала именно сейчас
Значит, медицина бессильна, сказал директор, подписал пустой бланк и протянул мне. Заполнитес такого-то по такое-то, сбор материала по теме ай, что я вам объясняю Потом в кадры и бухгалтерию. Всё, удачи.
* * *
Комната оставалась за мной и три четверти оклада тоже, а машину я сдала, потому что зачем мне нужна будет машина? Это потребовало некоторой настойчивости, машина полагалась по штату, но я эту настойчивость сумела проявить. Кстати выяснилось, что мне за неиспользованные два отпуска и тьму переработанных часов положена компенсация, за которой надо зайти на следующей неделесолидная, в общем-то, сумма, особенно по моим запросам.
Потом до вечера я вводила Обриша в тонкости методик, хотя уже понималапарень всё запорет, и не потому, что дурак, а по причине отсутствия научного терпения. В нашем деле нацеленность на результат губит почти так же, как в деле каменоломномразве что руки-ноги остаются при тебе
Гиротрамваи уже не ходили, и я вызвала развозного. Пока ждала его у проходной, пошёл дождь. Потом я услышала, как отъезжают главные ворота. Из двора Департамента с влажным шорохом выехали три длинных жёлтых лимузина и тут же скрылись за поворотом. Я смотрела им вслед и о чём-то напряжённо думала. Настолько напряжённо, что не заметила подкатившего развозного.
Водитель опустил стекло:
Эй, тётка, едем?
Едем, племяшек
Он гыкнул, но дверь открыть и не подумал.
Я села на переднее, рядом с ним, чтобы он мог любоваться всеми моими рубцами. Нет, вру, не всеми
Значит, так, племяшек. Первым делом в «Старого Енота», там подождать, потом в «Галерею», там тоже подождать, потом на Героев, семнадцать. Запомнил или повторить?
Зап-помнил
Сам с Юга?
Ага. Из Савфакса.
И как у вас там с белыми субмаринами?
По реке-то они не осмеливаются А на побережье, бывает, ерохвостят. Хотя, мню, всё уж не так, как в прежде. Побаиваться стали.
Побаиватьсяэто правильно рассеянно поддержала я, а когда он ринулся развивать тему, осадила: Давай, джакч, езжайи молча, понял?
Он опасливо кивнул.
В «Старом Еноте» можно было не только поесть за столиком, но и взять еду на вынос. Я часто этим пользовалась, меня здесь знали (такую забудешь) поэтому и предлагали иной раз что-нибудь особенное. Вот и сейчас поварёнок Фрош подмигнул мне и сказал, что есть жаркое из кролика под соусом из озёрных грибов. Я засмеялась и сказала, что озёрные грибы до Столицы не доплывают уже давно, а он сказал, что их научились выращивать в садках на Каскадных, и скоро этого деликатеса будет завались в любой заводской столовке, а покавот, только у них. Я взяла на двоих, расплатилась и направилась к развозному. Развозной толковал о чём-то с длинным хлыщом, похожим на сутенёра. Тот стоял, наклонившись вперёд, держа в согнутой и отведённой руке дымящуюся сигару. Увидев меня, хлыщ кивнул водителю, показал пальцами другой руки какой-то знак и пошёл прочь мерзкой вихляющейся походкой.
Кто это? спросила я, усаживаясь. Чего хотел?
Я не понял, растерянно сказал водитель. Какой-то «весёлый мертвяк»
Новый наркотик, сказала я. Не связывайся, убьют.
А вы откуда знаете?
Эх, малыш, сказала я. Мне ли не знать Поехали.
Три года назад эфимикрин синтезировали как раз для купирования леволатерального синдрома. А не так давно выяснилось, что если его прогреть в кислой среде с банальнейшим древесным маслом
В «Галерее» я взяла две бутылки тягуче-сладкого «Подморозка»; вино было дорогое, но надо же как-то отметить перемену участи?
Около дома я расплатилась с сильно задумавшимся южанином и пошла в подъезд. Гомонящая стайка подростков у киоска при виде меня пришипились (был случай, когда я им сделала по-настоящему страшно). Привратник, услышав шаги, открыл один глаз и сказал:
Вам письмо, доктор.
Суньте в карман, я повернулась боком.
Конверт был большой и тяжёлый. Журнал или бомба.
Я поднялась на этаж. Лестницу опять чем-то залили, по углам валялись окурки и пластиковые стаканчики. Дверь квартиры была заперта изнутри, пришлось звонить. Приоткрылся глазок, потом лязгнула задвижка.
Академик Каан Ши был похож на мумию огромной летучей мыши: тёмное высохшее лицо, запавшие маленькие глазки, длинный кожисто-лоснящийся тёмно-коричневый халат, в который он кутался даже в самую жару Только ноги выдавали его человеческую природу, потому что на ногах были разношенные войлочные полусапоги, а летучие мыши войлока боятся. Когда-то вся эта восьмикомнатная квартира была его; потом, когда при Творцах Академию низвели до ничтожности, всё у него реквизировали, подселили не пойми кого, одно время даже откровенных бандитов, а ему оставили только кабинет и прилежащую комнатку, где долгое время ютились его взрослые племянники, брат с сестрой. Племянникаон был военныйубили на несчастной хонтийской войне, а племянница сразу после революции оказалась в первой волне жертв леволатерального синдрома, который тогда называли «бабьим бешенством» почему-то поначалу ему были подвержены только женщины, потом положение выровнялось. Когда новые власти с расшаркиванием решили вернуть академику отнятую тиранами собственность, он неожиданно отказался, попросив только направлять к нему на подселение близких к науке людей. Но мало кто из учёных соглашался делить с Кааном Ши кровакадемик был известен был несдержанностью в научных спорах и изощрённой язвительностью.
Так что я была его единственной квартиранткой, как-то связанной с научной деятельностью
Ваше наимудрейшество!.. я чмокнула академика в щёку. Сегодня пир. Прошу не возражать. И, если можно, ваши бокалы
* * *
Сказать, что мы с академиком нарезались, я не могу, но какой-то порожек мы на второй бутылке проскочилии оказалось, что у нас одинаковый недостаток: чудовищная трепливость. Мы оба торопились что-то рассказать, не слыша собеседника, и вышел дурной галдёж, причём я понимала, что это дурной галдёж, но остановиться не могла. Рассказывать почему-то хотелось про то, про что я и думать себе не разрешалапро арест, про фильтрационный лагерь, про эшелон, про «Скалу» и я несла какую-то словесную рубленую лапшу, пытаясь что-то объяснять, описывать, отсылать к классике и почти перешла на тюремный жаргон, когда поняла, что в нашей компании возник третий.
Это был жилец из комнаты в самом конце коридора, портной-надомник, забыла, как звать. На столе стояла третья открытая бутылка, а я точно помнила, что покупала две. Третья была с ягодным шнапсом, и мы, оказывается, пили уже шнапс.
Портной смотрел на меня с ужасом, и я не могла понять, почему. Что-то сказала? Да и плевать Он медленно-медленно опускал руку с вытянутым указательным пальцембудто палец хотел показать на меня, а он пытался его от этого удержать. Мне стало смешно.
Солёная, сказал он.
Смешно быть перестало. Как отрезало.
Да, сказала я.
«Скала». Двадцать шестой
Я медленно кивнула, пристально глядя ему в глаза. Ну, насколько пристально? Насколько могла пристально. Если честно, глаза плохо сводились
Я тебя не помню, сказала я. Какой отряд?
Не отряд. Кастелянная. Там, в углу
В углу кастелянной за швейной машинкой точно кто-то всегда сидел, сгорбившисьно я в упор не помнила
Так это был ты?
Он часто закивалкак горские костяные игрушки.
А вы что, друг друга знаете? удивился академик, прервав свой витиеватый рассказ о всеобщем разуме Саракша, направляющем мутации.
Получается, да, сказала я. Хмель слетал стремительно, как от ватки с нашатырём, засунутой в нос. Расконвой или вольняшка?
Вольнонаёмный, сказал портной. Звали его Нуи. Надо же, вспомнила Жил там.
Жил и жил, сказала я. Где только люди не живут. Я вон на самой границе выросла
Тебя ведь выпустили, так?
Угу. Пересмотрели дело.
Всё, вспомнил. Тебя ещё через больничку выпускали?
Угу.
А ты знаешь, что сразу после этого полбарака вашего перемёрло?
«Бабье бешенство»? догадалась я.
Оно. А ты откуда?
А я им сейчас как раз занимаюсь. Или занималась. До сегодняшнего дня.
Вот как А все думали, это ты на них порчу навела. Ну, за то, что они сделали
Какая может быть порча, молодой человек?! возмутился академик. Не мрачные века же вокруг
Хотя мрачное время, сказала я. Порча существует, ваше высокомудрейшество. Но вас я этому мастерству учить не буду, да и переубеждать тоже. И то и другое крайне опасно, согласитесь. В смысле, опасно для меня.
Академик возмущённо заворчал и заквохтал, что от меня он такого не ожидал, то есть ожидал, но не такого, но быстро вернулся к теме невероятных мутаций, слишком уж похожих на направленное и даже разумное воздействие на генетический код. Мысль была интересная, следовало запомнить просто я поняла, что меня безумно тянет на приключения. Это могло кончиться плохо. Не обязательно для меня.
Порча таки существовала
В конце концов, если можно каким-то тайным способом воздействовать на генетический код, и наука в лице академика Ши эту тему не извергала из уст, то почему она должна извергнуть тему тайного воздействия на взрослый организм? Тема извержения из уст меня насторожила, я прислушалась к себе, но ничего подозрительного не ощутила.
Я повернулась к портному.
А что, вспышка бешенства была только в нашем бараке?
Не знаю точно, сказал он. Кажется, в одном. То есть в вашем.
Надо будет об этом подумать, сказала я, забыв, что надолго рассталась с лабораторией вообще и леволатеральным синдромом в частности. Ох, я же не сказала, за что пьём! Я перехожу из научного в здравоохранение! С понижением! С экспедициями! Ну, дура же я, правда?
Академик стал пристально рассматривать меня поверх бокалабудто это был не бокал, а ручка невидимой лупы. Лупа была двусторонняяя наконец увидела его раскрытый глаз.
Зартак? коротко каркнул он. С характерным горским выговором, почти без гласных.
Откуда вы?
Меня приглашали, сказал он. Но приглашали таким тоном, будто надеялись, что я соглашусь.
И вы согласились?
Нет, отказался. Уже не то здоровье, чтобы спать на снегу в палатке. А вам, коллега, это в самый раз.
Ну да, сказала я.
Для моих переломанных рёбер
В любом случае, сказал портной, я вижу, вы очень довольны. Поэтому позвольте ещё по капельке
И мы выпили ещё по капельке. А потом ещё. И только потом я вспомнила про жаркое.
Мы съели его холодным.
А подливка из озёрных грибов оказалась совершенно безвкусной, да ещё с запахом тины. Но чего, скажите, можно ещё ожидать от грибков, выращенных в садках в тёплой затхлой воде?
Чак
Мне приснился гнусный сон, от которого я и проснулся. Сроду сны не снились, а тутвот. Будто я лежу на спине и смотрю в небо, а там множество ярких точек и яркая Чаша, и я понимаю, что уже где-то когда-то это видел, но не сейчас, а в какой-то другой жизни. Потом я соображаю, что вижу небо сквозь проломленную крышу. А ещё чуть погодячто между мной и крышей характерная продолговатая дырка деревенского толчка, и в эту дырку я и пытаюсь обозреть небесные сокровища
Ясное дело, пришлось выволакивать себя из этого сна, а то так бы и утоп в дерьме. Но нет, обошлось.
На этот раз.
В доме было темно, и старатели мои выдавали такие хоровые трели, что сам Великий О заслушался бы и прослезился. Я потихонечку встал, подкинул пару поленьев в почти погасшую печку, ненадолго вышел на крыльцо полюбоваться на поникшие ветви старой яблони и заодно отметить, что туман вроде как начинает рассеиваться, вернулся, подвинул табурет к печке, набил трубочку здешним джакчным горлодёром и закурил, пуская дым в поддувало.
Давно не наваливалась на меня такая тоска
Ну да, есть поводы и к расстройству чувств, и к досадедобычи у артели не было, можно считать, никакой, жратва подходила к концу, скоро возвращаться, денег не будет, и что тогда? Только-только вылезли из долгов, и опять в эту паутину? Но пробило меня чем-то другим, как тогда, в Чёрный день, о котором велено забыть, как о страшном сне. Только забыть вот как-то не получается. Я ведь тогда Лайту из петли вынул
Нет, лучше не вспоминать. Хотя бы не сейчас.
Князь как-токажется, в тот самый последний раз, когда мы с ним знатно посидели в кабачке «У моста», который держал Чувырла (после гимназии он сразу раздался в пузе, остепенился и стал вполне приличным мужичком, и заведение его было скучным, спокойным, домашнимкак раз для нас с Князем: если и помашемся на кулачках, то тихо, по семейному, не на людях) так вот, Князь сказал, что и от страха, и от чёрной хандры лучше всего помогает именно самокопание, но только не поверхностное, как будто чирей давишь, а чтобы до селезёнки, себя не жалея. Кинжал вот так наставил и спокойно вводишь. Представь, что ты уже труп И тогда вся дрянь, что внутри накопилась, выхлестнети станет легче. Страх, скажем, совсем проходит, ничего не боишься, а хандрану, на какое-то время. Он говорил, что у него это получается. Я пробовал потомнет, это не для меня да и повода особо не было. Честно. Это Князь весь свой джакч в себе таскал, а я как-то без особых заморочек всё вываливал на окружающих. До какого-то времени.
В смысле, до ареста.
Меня взяли прямо в полевом госпитале, куда Лайта буквально на себе меня доволоклаполубезумного, с неправильно сросшимися ногами, с недействующей рукой: деревенские постарались на совесть, пригодились им навыки ручного обмолота, взяли рано утром, я думалопять на уколы Вообще госпиталь, скажу я вам, произвёл на меня впечатление: всё новенькое, и такая аппаратура, какой я даже в «Горном озере» не видел, а там ведь оборудование было настоящее, довоенное. Врачи внимательные, сёстры шустрые, бельё всегда свежее, еда вкусная как и не у нас это, а в светлых снах Поля, мир его праху Лайта тут же устроилась, стирка-глажкабесплатно, за еду, конечно, но выбирать-то не из чего, а главное, Кошка всегда на виду мы ведь Динуата мысленно похоронили тогда. Ни слова об этом не говорили, но у нас как-то так всегда получается, что друг от дружки не скроешь ничего. Иногда даже неловкости возникали
В общем, выволокли меня из этого тёплого места на снег, засунули в фургон и повезли в далёкое волшебное путешествие. Только через год я узнал, что и Лайту буквально следом за мной повезли.
Что интересноне били. Вообще я долго понять не мог, чего от меня хотят. Километры бумаги исписали вопросами-ответами, а какой результат хотели получить, я так и не просёк, пока, наконец, не подняли меня однажды вежливыми пинками с нар, не побрили и не одели в свежую робу приятного для глаз цвета морского прибоя (который я столько раз порывался увидеть, но так и не увидел) да не привели в незнакомый просторный кабинет, где сидел незнакомый штатский, а начальник тюрьмы стоял возле него с таким видом, будто держал в руках невидимый поднос с хрустальным бокальчиком. Ну я, понятно, отрапортовал, что такой-то прибыл, штатский кивает начальнику, и тот на цыпочках удаляется за дверь. Опа, думаю я. Что-то новенькое Штатский смотрит на меня и думает о чём-то своём, а я его не тороплю. Потом он наконец перестаёт пялиться и говорит: ну прямо одно и то же лицо. А поскольку никакого ответа он явно не ждёт, то я себе помалкиваю, как вор за занавеской. Встал он, обошёл меня со всех сторон, ещё головой покачал и даже языком поцокал. Потом и говорит: вы, говорит, господин Яррик, обвиняетесь в контрреволюционном злокозненном бездействии, но Республика гуманна и приняла решение вас отпустить в обмен на кого-то там