Яттмур смотрела на него, приподняв верхнюю губу, так, что были видны ее передние зубы. Она ничего не сказала.
Никто не проронил ни звука, пока долгоног наконец не пошевелился, задавшись только ему одному ведомой целью.
Грен ощутил передавшийся ему от сморчка всплеск возбуждения, волны восторга, когда длинноногое порождение растительного мира сделало первый шаг. Одну за другой, долгоног переставил каждую из своих тонких конечностей. Постоял, удерживая шаткое равновесие. Шагнул снова. Остановился. Затем вновь задвигался, на сей раз уже не колеблясь понапрасну. Долгоног медленно зашагал прочь от обрыва, через весь островок, к полого спускавшемуся к воде пляжу, по которому прошли уже многие из его собратьев, туда, где океанское течение было наименее сильным. «Красота» летела над ним.
Не остановившись на берегу, долгоног зашел в море. Вскоре все шесть его ног почти полностью скрылись под водой и море подступило к его семенным коробочкам со всех сторон.
Чудесно! воскликнул Грен. Наконец-то мы вырвались с этого ненавистного острова!
Этот остров ничем нас не обидел. Там у нас не было врагов, ответила Яттмур. Ты и сам говорил, что хотел там остаться.
Мы не могли оставаться там вечно. Грен презрительно бросил ей ту же подачку, которой прежде кормил людей-толстячков.
Твой волшебный гриб слишком говорлив. Он думает только о том, как извлечь из всего выгоду, он использует этих толстяков, тебя и меня, долгоногов. Но долгоноги выросли на этом острове не для него. Они приплыли туда еще до нас. Они росли там ради себя самих, Грен. А теперь они не станут выбираться на берег ради насесли они и взойдут на материк, то только ради себя самих. Мы оседлали одного и решили, что мы такие умные, но умны ли мы? Эти бедняжки, люди-толстячки, они тоже называют себя умными, но мы-то ясно видим: они глуповаты. Что, если мы столь же глупы?
Грен еще не слышал, чтобы Яттмур говорила такое. Он уставился на нее, не зная, что ответить, пока раздражение не подсказало ему нужные слова:
Ты возненавидела меня, Яттмур, иначе бы ты так со мной не говорила. Разве я сделал тебе больно? Разве я не защищал, не любил тебя? Мы знаем, что люди-толстячки глупы, и мы отличаемся от них, следовательно, сами мы не можем быть глупыми. Ты говоришь все это лишь для того, чтобы побольнее уколоть меня.
Яттмур не услышала никчемных доводов Грена. Она продолжала говоритьтак спокойно, словно он вообще не открывал рта:
Мы едем на этом долгоноге, но мы не представляем, куда он спешит. Мы перепутали его стремления с нашими собственными.
Разумеется, он спешит выбраться на материк, с досадой сказал Грен.
Разве? Почему бы тебе не быть повнимательнее?
Яттмур показала рукой на море, и Грен обернулся.
Невдалеке ясно виднелся материк. Поначалу долгоног шел прямо к нему, но затем вступил в зону спешащего мимо течения и зашагал ему навстречу, параллельно берегу. Грен довольно долго вглядывался вниз, но вскоре отрицать происходящее стало невозможно.
Ну, теперь ты довольна! прошипел он.
Яттмур не ответила. Свесившись с коробочки, она опустила в воду ладонь и тут же вытащила ее. Некогда теплое течение прибило их к островку. Теперь же долгоног шагал, погрузив длинные ноги в студеный поток, он спешил к источнику и не собирался сворачивать. Какая-то часть этого холода пробралась в самое сердце Яттмур.
Часть 3
Глава 20
Мимо бежала покрытая ледяной крошкой вода, тащившая на себе айсберги. Долгоног продолжал вышагивать, не уклоняясь с только ему ведомого пути. Однажды его коробочка с семенами наполовину погрузилась в воду и пятеро пассажиров долгонога вымокли до нитки, но даже и тогда он не сбился с шага.
Долгоног шествовал не в одиночку. К нему примкнули собратья с других островков у побережьяи все они шагали в одну сторону. Настало время их очередной миграции, и они спешили к неведомым лугам, ждавшим их семени. Некоторые из них опрокидывались и ломались от столкновения с айсбергами; остальные продолжали идти.
Время от времени у людей на их высоком импровизированном плоту появлялась компаниятолстые трубчатые ползучки, каких они уже видели на острове. Серые от холода, их клубни-ладони выдергивали себя из воды, нащупывая местечко потеплее, торопливо перебегая из одного укромного уголка в другой. Одна ползучка вскарабкалась Грену на плечи, и тот с отвращением забросил ее далеко в море.
Люди-толстячки мало обращали внимания на ползавших по ним шестипалых гостей. Грен взял на себя раздачу пищи, едва сообразив, что они не сразу выберутся на берег, как он рассчитывал, и толстячки погрузились в апатию. Пронимавший до костей холод также не мог расшевелить их. Казалось, солнце вот-вот нырнет в море, а леденящий ветер практически не стихал. Как-то раз с черного неба посыпался град, который едва не содрал кожу с беззащитных людей, сидевших на долгоноге.
Даже имевшим лишь скудные зачатки воображения толстячкам начало казаться, что путешествие их будет длиться вечно и никуда не приведет. Часто накатывавшие на них волны плотной мглы лишь усугубляли это впечатление; когда же туман окончательно рассеивался, горизонт оказывался затянут черной грозной пеленой, и ветер был бессилен прогнать ее прочь. Но настал тот час, когда долгоног наконец свернул с прежнего курса.
Прижавшиеся друг к дружке в самом центре семенных коробочек, Грен и Яттмур очнулись ото сна под дружный щебет трех людей-толстячков.
Мокрая влажность мокрого мира покидает нас, холодных толстячков, капая с длинных шагающих ног! Мы кричим громкие счастливые крики, ибо мы должны высохнуть или умереть. Что может быть чудеснее теплого сухого паренька-толстячка, ням-ням, и сухой мир уже подошел близко!
Раздраженный этим шумом, Грен приоткрыл глаза, не понимая, отчего настроение толстячков так изменилось.
И верно, ходули долгонога вновь показались из воды. Отвернув от холодного потока, он направлялся к берегу, так и не замедлив своего непреклонного шага. Плотно затянутое лесом побережье было совсем рядом.
Яттмур! Мы спасены! Мы наконец-то выходим на сушу! То были первые слова, которые Грен сказал ей за долгие часы ожидания.
Яттмур поднялась на ноги. Люди-толстячки тоже повскакивали. В охватившем их на сей раз едином порыве все пятеро с облегчением обнялись. «Красота» кружила над ними, крича: «Вспомните, что случилось с Лигой Сопротивления Заговору Молчания в сорок пятом! Отстаивайте собственные права! Не слушайте болтовню наших противников, это все грязная ложь, пропаганда. Не попадитесь в ловушку бюрократов Дели и не поддавайтесь на уловки коммунистов. Мы должны немедленно запретить использование обезьяньего труда!»
Скоро мы будем сухими хорошими ребятками! распевали толстячки.
Прибыв на место, мы разведем костер, мечтательно протянул Грен.
Яттмур радовалась тому, что ее друга оставили черные мысли, но внезапная тревога подтолкнула ее спросить:
Но как мы спустимся отсюда?
Когда Грен обернулся к ней, в его глазах пылал гнев: как посмела она нарушить охвативший его восторг? Он не сразу ответил, и Яттмур догадалась, что за ответом Грену пришлось обратиться к сморчку.
Долгоног подыщет себе место для сева, произнес он наконец. И, найдя его, опустится на землю. Тогда-то мы и сойдем. Не стоит волноваться; здесь командую я.
Яттмур не могла понять металлических нот, прозвучавших в голосе Грена.
Но ведь ты вовсе не командуешь, Грен! Эта штука идет куда ей вздумается, и мы бессильны. Вот почему я беспокоюсь.
Ты беспокоишься оттого, что глупа, возразил он.
Ей было больно это слышать, но сейчас она утвердилась в решении отыскать уютное теплое место, если только это было возможно в сложившихся обстоятельствах.
Причин для беспокойства поубавится, когда мы выберемся на берег. Тогда, возможно, ты не будешь со мною так жесток.
Берег, однако, не спешил их встретить теплыми дружескими объятиями. Пока, исполненные надежды, они вглядывались в него, из леса вылетела пара больших черных птиц. Широко распластав крылья, птицы поднялись повыше, ненадолго замерли и затем устремились к долгоногу, с трудом борясь с ветром.
Всем лечь! крикнул Грен, выхватывая нож.
«Бойкотируйте товары, изготовленные шимпанзе! вскричала Красота". Не позволяйте обезьянам работать на вашей фабрике! Поддержите антитройственный план Имброглио!»
Долгоног уже вышагивал по мелководью.
Черные крылья мелькнули совсем рядом, с шумом окатив долгонога волной сильного смрада. Уже через миг «Красота», кружившая в небе над долгоногом, покинула свой добровольный пост и была унесена в цепких лапах по направлению к лесу. До пассажиров долгонога долетел ее прощальный патетический призыв:
«За будущее нужно бороться уже сегодня. Подготовьте мир к приходу демократии!»
Затем черные птицы скрылись, унося «Красоту» куда-то за густое сплетение ветвей.
Долгоног, по тонким ногам которого стекала вода, уже выбирался на берег. Четверо или пятеро ему подобных делали или готовились проделать то же самое неподалеку. Их размеренные движения, их почти человеческая целеустремленность, резко выделялись на мрачновато-унылом фоне сурового закатного пейзажа. В этих местах кипящая ключом жизнь, с детства знакомая Грену и Яттмур, отсутствовала вовсе. От мира теплицы осталась лишь тень. Здесь царили сумерки и солнце парило над горизонтом наподобие окровавленного подбитого глаза, выглядывающего из-за забора. В небе над головой сгущалась чернота.
Со стороны моря казалось, что жизнь здесь замерла, застыла. Побережье не окаймляли хищные водоросли, рыба не плескалась в каменистых заводях. Запустение лишь подчеркивалось вселяющим трепет спокойствием океана, поскольку долгоногиведомые инстинктомизбрали для своего путешествия сезон без штормов.
На земле царила такая же безмятежность. Лес все еще рос здесь, но то был лес, погруженный в тень и истощенный холодом; полуживой лес, задушенный синими и серыми тонами вечных сумерек. Двигаясь меж чахлых стволов, люди поглядывали вниз, на листву, испещренную пятнами плесени. Лишь однажды они увидели внизу яркое желтое пятно. Голос воззвал к ним: «Голосуя сегодня за Эс-Эр-Эйч, вы голосуете за демократию!» Механический оратор валялся, как поломанная игрушка, там, где его бросили птицы, оторванное крыло застряло высоко в листве; «Красота» все еще что-то кричала, когда долгоног прошел мимо, удаляясь от берега, и вскоре ее призывы стихли вдалеке.
Когда же мы остановимся? прошептала Яттмур.
Грен не отвечал, да она и не ждала ответа. Лицо его было холодным и застывшим, он даже ни разу не взглянул на подругу. Яттмур впилась ногтями себе в ладонь, пытаясь сдержать злость, зная, что винить надо вовсе не Грена.
Аккуратно выбирая дорогу, долгоноги шествовали над лесом: листья касались их ног и изредка оглаживали по туловищам. Солнце по-прежнему держалось позади, полускрытое в путанице угрюмой листвы. Долгоноги маршировали во тьму, отмечавшую конец освещенного мира. Один раз целая стая черных растений-птиц поднялась с верхушек деревьев и, громко стуча крыльями, унеслась прочь, к солнцу: долгоноги даже не замедлили шага.
Несмотря на всю свою околдованность этим суровым краем, на растущую тревогу, людям в конце концов пришлось смиренно вкусить еще по кусочку от захваченных припасов. Немного погодя им также пришлось улечься тесной группкой в центре коробочки и вздремнуть. Грен все еще не желал разговаривать.
Выспавшись, они проснулись, с неохотой приходя в чувство. Мир означал теперь только однохолод; пока они спали, пейзаж вокруг успел измениться, но едва ли к лучшему.
Их долгоног пересекал неглубокую долину. Внизу лежала непроглядная тьма, хотя единственный солнечный луч еще омывал тело растения, на котором они шествовали в неизвестность. Лес еще покрывал землюискривленный лес, который напоминал теперь только что ослепшего человека, идущего вперед вытянув руки и растопырив пальцы, каждой своею черточкой выражая охвативший его ужас. То здесь, то там людям попадались одиноко свисавшие листья или вообще оголенные ветви, принявшие гротескные формы в попытке одинокого дерева, за множество веков ставшего джунглями, удержаться там, где изначально оно даже не должно было появиться.
Трое людей-толстячков затряслись от страха. Они смотрели не вниз, а вперед.
О, хвосты и животики! Чтобы проглотить нас, сюда едет ночь, которая навсегда. Отчего мы не умерли, печально и счастливо, давным-давным-давно, пока мы еще были вместе и все вместе потели, и жизнь была так хороша давным-давно?
Да помолчите же вы! прикрикнул Грен, хватаясь за палку. Голос вернулся к нему, когда долина ответила эхомзвенящим, пустым и неуверенным.
О, большой маленький бесхвостый пастух, ты должен был пожалеть нас и давно убить с убийственной жестокостью, еще когда мы могли потеть, в те времена, когда мы по-прежнему счастливо росли на милых длинных хвостах. Теперь на нас наступает старый черный конец света, и он сомкнет свои челюсти на бесхвостых нас. Увы, счастливое солнышко, о бедные мы!
Грен был бессилен заставить их замолчать. Впереди лежала тьма, плотная, словно множество слоев черного минерала.
Подчеркивая его непроглядную твердость, над чернотой возвышался единственный невысокий холм. Он торчал из тьмы прямо впереди, удерживая тяжесть вечной ночи на своих ослабших плечах. Там, где солнце ласково касалось его верхней части, лежала последняя линия обороны освещенного мира, его сторожевой пост. За холмомтьма и неизвестность. Долгоног уже взбирался по его скрытым во тьме уступам, поднимаясь все выше в лучах солнца. По долине растянулись еще пятеро долгоноговодин неподалеку, а остальные четверо, наполовину погруженные во мрак, довольно далеко.
Долгоног старался как мог, переставляя свои ходули. И все же, взобравшись наконец к солнцу, он не остановился на холме, а продолжал путь.
Лес также преодолел покрытую тенью долину. Ради одного этого он пробил себе дорогу в ночичтобы взметнуть последнюю волну зелени здесь, на последней полоске освещенной земли. Тут, на обращенных к вечному закату склонах, лес избавился от своих болячек и поднялся в прежнем изобилии.
Быть может, долгоног остановится здесь, сказала Яттмур. Как ты думаешь, Грен?
Я не знаю. Откуда мне знать?
Он должен остановиться. Не пойдет же он дальше.
Говорю тебе, не знаю. Не имею представления.
А твой сморчок?
Он тоже ничего не знает. Оставь меня в покое. Подожди, и увидишь, что будет.
Даже люди-толстячки, и те умолкли, вытаращив глаза при виде открывшейся им жуткой сцены, и страх на их лицах сменялся надеждой.
И без тени намека на то, что он намерен хоть где-то остановиться, долгоног продолжал свое восхождение, с усилием поднимаясь на холм. Его тонкие ноги продолжали нащупывать сквозь листву безопасный курс, пока до сидящих на спине долгонога людей не дошло наконец, что, куда бы тот ни направлялся, он не остановится здесь, у последнего бастиона света и тепла. Теперь они повисли над черной пропастью закрытого от солнца склонаи долгоног продолжал идти: не знающее усталости бесчувственное растение, которое они вдруг возненавидели.
Я спрыгну! крикнул Грен, вскакивая на ноги. Яттмур, заметившая отчаяние в его глазах, задалась вопросом, кто же это кричитсам Грен или, быть может, сморчок? Обхватив руками его колени, Яттмур разрыдалась, уверенная, что тот разобьется насмерть. Занеся над нею палку, Грен замер а долгоног, и не думая задерживаться, начал спуск по темной стороне холма.
Лишь еще один краткий миг их освещало солнце. Люди успели окинуть последним взглядом оставшийся за спиной напоенный золотом мир, ковер черной листвы за ним и еще одного долгонога, начавшего подъем левее. Затем широкое плечо холма осталось вверху, и сами они оказались погружены в мир ночи. Они завопили в один голос, оплакивая утрату, и крик этот пронесся по невидимым здешним просторам, затихая на лету.
Для Яттмур происходящее могло означать лишь одно: они шагнули из знакомого им мира в лапы смерти.
Онемев, она уткнулась лицом в мягкий волосатый бок ближайшего к ней толстячка, но мерное покачивание продолжавшего шагать долгонога убедило Яттмур, что она еще не совсем порвала с жизнью.
Цепляясь за подсказку сморчка как за соломинку, Грен заговорил:
Этот мир неподвижен, и одна его сторона постоянно обращена к солнцу мы пересекли экватор и заходим все дальше в ночную половину в вечную темноту