Так как же: все динозавры вымерли, а эти диплодокусы остались? спросил не без коварства Полянов.
Не знаю, не беру на себя смелость ответить, сказал доцент, снова снимая телефонную трубку. Он принялся звонить на кафедру.
Может, они закапываются на зиму? Ведь морозы там.
Чепуха, ответил доцент.
На следующий день мы не улетели на Саяны. Была нелетная погода. Как нарочно. До этого две недели была летная. А когда срочно лететь, так нелетная. Мы полдня провели на аэродроме, надеясь на метеорологов, но те ничего сделать с погодой не смогли.
Время от времени репродуктор в зале ожидания неожиданно прокашливался и звал пассажиров лететь в Тюмень, Красноярск или Читу. В Парык он никого не звал. Журналисты и кандидаты наук быстро привыкли друг к другу и к залу ожидания, отгородили креслами самый уютный угол и время от времени уходили небольшими группами в буфет.
Нет ничего удивительного в том, что восемьдесят процентов разговоров в нашем углу касались динозавров и подобных им таинственных причуд природы.
Я недавно читал, товарищи, сказал кто-то, что в Африку отправилась экспедиция за чудовищем, которое обитает неподалеку от озера Виктория. Местные жители его боятся.
Не исключено, поддержал рассказчика один из кандидатов наук. В конце концов, мы не все знаем о нашей старушке Земле. Существует масса неисследованных областей, куда и не ступала нога человека. Почему бы не подтвердиться хотя бы части сведений о морских змеях, озерных змеях и так далее?
Но, говорят, лабынкырское чудо оказалось мифом?
Ну, на Лабынкыре чудовищу прокормиться нечем. И на Лох-Нессе тоже. Хотя океаны могут скрывать в себе
Но ведь и Парык-то не океан, прозвучал чей-то трезвый голос.
Я оставил спорящих и отошел к телефону, чтобы позвонить Ник-Нику. Новостей от Грисмана не было.
Вернулся в редакцию я под вечер, когда стало ясно, что улететь раньше завтрашнего утра не придется. Полянов стоял с телефонной трубкой в руке и молчал. Зато все вокруг говорили не переставая. У Полянова одно ухо было малиновым от неоднократно прижимаемой к нему телефонной трубки, он осунулся, но вид у него был победоносный. Я понял, что случилось нечто важное.
Сейчас говорил с Грисманом, сказал он.
Он вернулся?
Почти. Они поймали ящера.
Живьем?
Живьем. Сейчас заказываю спецплатформу.
А кормить его чем?
Ученые сообразят. Так что отлет отменяется. Потом полетишь. Сам понимаешь.
И Полянов набрал номер телефона Ганковского, чтобы сообщить ему о первом подвиге Грисмана.
Все мы очень беспокоились, как диплодок перенесет столь длительное путешествие, как его доставят к железной дороге, как как как Наш карикатурист уже подготовил к номеру карикатурупоезд из одних платформ, а с последней свешивается на рельсы хвост чудовищного динозавра.
А утром, когда я, невыспавшийся и загнанный непрерывными звонками, совещаниями и поездками, вошел в редакцию, меня поразила тишина и пустота в коридоре.
Я посмотрел на часы. Девять. Вроде все должны быть на местах, вернее, должны метаться по коридорам и обсуждать нашу сенсацию. Но никто не метался. Я заглянул в кабинет к Ник-Нику. Кабинет был пуст. Брошенная второпях телефонная трубка тихо раскачивалась у самого пола. Я положил ее на рычаг. Телефон немедленно зазвенел.
Какие новости от Грисмана? спросил незнакомый голос.
Не знаю, сказал я. Позвоните через полчаса.
Тяжелое предчувствие тревожило меня. Я вышел в коридор и прислушался. Со стороны зала, где обычно проводятся собрания, вечера и шахматные турниры, раздался взрыв голосов. Снова все смолкло.
Я побежал туда.
Там были все члены редакции и половина сотрудников университета. Я заглянул через головы стоявших в дверях.
На сцене стоял Полянов. Рядом с ним Грисман, обросший свежей, недельной давности бородкой. Между ними стул. На стуле находилось нечто вроде громадной, метра в полтора, стеклянной банки, видимо, взятой в какой-то химической лаборатории. В банке сидел, свернувшись кольцом, динозавр. Самый настоящий динозавр, сантиметров тридцать в длину.
И, несмотря на некоторое разочарование, которое испытали вы, товарищи, заканчивал свою речь Полянов, наука сегодня может сказать, что она сделала шаг вперед. Динозавры не окончательно вымерли. В болоте Парык сохранился и приспособился один из видов ископаемых чудовищ. Правда, он, сами, товарищи, можете убедиться при внимательном рассмотрении представленного объекта, сильно измельчал за последующие геологические эпохи.
Полянов не казался разочарованным. Если появление Грисмана с банкой и опечалило его, он уже успел взять себя в руки и извлекал максимум из того, что произошло. Лучше маленький динозавр, чем никакого динозавра.
Доцент Ганковский тянул шею, не мог дождаться счастливой минуты, когда сможет вцепиться в живое ископаемое.
Только мне почему-то стало грустно. Я поверил Грисману, я ждал появления платформы, с которой свисает хвост чудовища.
А я-то сначала подумал, что такая ящерица уже науке известна, сказал тут Грисман. Он переминался с ноги на ногу и почесывал молодую бороду. Фотокорреспонденту явно было не по себе под вспышками коллег-фотографов, под взглядами ученых и журналистов. Он говорил виновато, как человек, случайно дернувший тормозной кран и остановивший поезд. Грисман судорожно вздохнул и закончил: На всякий случай пленку послал. А тут мне Николай Николаевич звонит и говорит: проследи и, если что, поймай. Ну и поймал, тем более мне помогли транспортом и посудой.
Кир БулычевРетрогенетика
Славный майский день завершился небольшой образцово-показательной грозой с несколькими яркими молниями, жестяным нестрашным громом, пятиминутным ливнем и приятной свежестью в воздухе, напоенном запахом сирени. Районный центр Великий Гусляр нежился в этой свежести и запахах. Пенсионер Николай Ложкин вышел на курчавый от молодой зелени, чистый и даже кокетливый по весне двор с большой книгой в руках. По двору гулял плотный лысый мужчинапрофессор Лев Христофорович Минц, который приехал в тихий Гусляр для поправки здоровья, подорванного напряженной научной деятельностью. Николай Ложкин любил побеседовать с профессором на умственные темы, даже порой поспорить, так как сам считал себя знатоком природы.
Чем увлекаетесь? спросил профессор. Что за книгу вы так любовно прижимаете к груди?
Увлекся антропологией, сказал Ложкин. Интересуюсь проблемой происхождения человека от обезьяны.
Ну и как, что-нибудь новенькое?
Боюсь, что наука в тупике, пожаловался Ложкин. Сколько всего откопали, а до главного не докопались: как, где и когда обезьяна превратилась в человека.
Да, момент этот уловить трудно, согласился Лев Христофорович. Может быть, его и не было?
Должен быть, убежденно ответил Ложкин. Не могло не быть такого момента. Ведь что получается? Выкопают где-нибудь в Индонезии или Африке отдельный доисторический зуб и гадают: человек его обронил или обезьяна. Один скажет: «человек». И назовет этого человека, скажем, древнеантропом. А другой поглядит на тот же зуб и отвечает: «Нет, это зуб обезьяний, и принадлежал он, конечно, древнепитеку». Казалось бы, какая разницаникто не знает! А разница в принципе!
Минц наклонил умную лысую голову, скрестил руки на тугом, обтянутом пиджаком животе и спросил строго:
И что же вы предлагаете?
Ума не приложу, сознался Ложкин. Надо бы туда заглянуть. Но как? Ведь путешествие во времени вроде бы невозможно.
Совершенная чепуха, ответил Минц. Я пытался сконструировать машину времени, забрался во вчерашний день и там остался.
Не может быть! воскликнул Ложкин. Так и не вернулись?
Так и не вернулся, сказал Минц.
А как же я вас наблюдаю?
Ошибка зрения. Что для вас сегодня, для меня вчерашний день, загадочно ответил Минц.
Значит, никакой надежды?
Профессор глубоко задумался и ничего не ответил.
Дня через три профессор встретил Ложкина на улице.
Послушайте, Ложкин, сказал он. Я вам очень благодарен.
За что? удивился Ложкин.
За грандиозную идею.
Что же, ответил Ложкин, который не страдал излишней скромностью. Пользуйтесь, мне не жалко.
Вы открыли новое направление в биологии!
Какое же? поинтересовался Ложкин.
Вы открыли генетику наоборот.
Поясните, сказал Ложкин ученым голосом.
Помните нашу беседу о недостающем звене в происхождении человека?
Как же не помнить.
И ваше желание заглянуть во мглу веков, чтобы отыскать момент превращения обезьяны в человека?
Помню.
Тогда я задумался: что такое жизнь на Земле? И сам себе ответил: непрерывная цепь генетических изменений. Вот среди амеб появился счастливый мутант, он быстрее других плавал в первобытном океане или глотка у него была шире От него пошло прожорливое и шустрое потомство. Встретился внук этой амебы с жуткой хищной амебихойвот и еще шаг в эволюции. И так далее, вплоть до человека. Улавливаете связь времен?
Улавливаю, ответил Ложкин и добавил: В беседе со мной нет нужды прибегать к упрощениям.
Хорошо. Мы, люди, активно вмешиваемся в этот процесс. Мы подглядели, как это делает природа, и продолжаем за нее скрещивание, отбор, создаем новые сорта пшеницы, продолжаем эволюцию собственными руками.
Продолжаем, согласился Ложкин. Хочу на досуге вывести быстрорастущий забор.
Молодец. Всегда у вас свежая идея. Так вот, после беседы с вами я задумался, а всегда ли правильно мы следуем за природой? Природа слепа. Она знает лишь один путьвперед, независимо от того, хорош он или плох.
Путь вперед всегда прогрессивен, заметил Ложкин.
Тонкое наблюдение. А если нарушить порядок? Если все перевернуть? Вы сказали: как бы увидеть недостающее звено? Отвечаюраспутать цепь наследственности. Прокрутить эволюцию наоборот. Углубляясь в историю, добраться до ее истоков.
Нам и без этого дел хватает, возразил Ложкин.
А перспективы? спросил профессор, наклонив голову и прищурившись.
Это не перспективы, а ретроспективы, сказал Ложкин.
Великолепно! воскликнул Минц. Чем пользуется генетика? Скрещиванием и отбором. Нашу с вами новую науку мы назовем ретрогенетикой. Ретрогенетика будет пользоваться раскрещиванием, открещиванием и разбором. Генетика будет выводить новую породу овец, которой еще нет, а ретрогенетикату породу, которой уже нет. И ученым не надо будет копаться в земле. Заказал палеонтолог в лаборатории: выведите мне первого неандертальца, хочу поглядеть, как он выглядел. Ему отвечают: будет сделано.
Слабое место, заявил Ложкин.
Слабое место? У меня?
Ваш неандерталец жил миллион лет назад. Вы что же, собираетесь миллион лет ждать, пока его снова выведете?
Слушайте, Ложкин. Если бы мы отдавались на милость природе, то сорта пшеницы, которые колосятся на колхозных полях, вывелись бы сами по себе через миллион лет. А может, и не вывелись бы, потому что природе они не нужны.
Ну, не миллион лет, так тысячу, не сдавался Ложкин. Пока ваш неандерталец родится да еще своих предков народит
Нет, нет и еще раз нет, сказал профессор. Зачем же нам реализовывать все поколения? В каждой клетке закодирована ее история. Все будет, дорогой друг, на молекулярном уровне, как учит академик Энгельгардт.
Ну ладно, выведете вы что было раньше. А что дальше? Какая польза от этого народному хозяйству?
Ответ на свой вопрос Ложкин получил через три месяца, когда пожелтели липы в городском саду и дети вернулись из пионерских лагерей.
Лев Христофорович стоял у ворот и чего-то ждал, когда Ложкин, возвращаясь из магазина с кефиром, увидел его.
Как успехи? поинтересовался он. Когда увидим живого неандертальца?
Мы его не увидим, отрезал профессор. Он осунулся за последние недели: видно, много было умственной работы. Есть более важные проблемы.
Какие же?
Вы знакомы с Иваном Сидоровичем Хатой?
Не приходилось, сказал Ложкин.
Достойный человек, заведующий фермой нашего пригородного хозяйства «Гуслярец». Зоотехник, смелый, рискованный. Большой души человек.
Тут в ворота въехал «газик», из которого выскочил шустрый очкастый человечек большой души.
Поехали? предложил он, поздоровавшись.
С нами Ложкин, сказал Минц. Представитель общественности. Пора общественность знакомить.
Не рано ли? обеспокоился Хата. Спугнут
Нам ли опасаться гласности? спросил Минц.
После короткого путешествия «газик» достиг животноводческой фермы. Рядом с коровником стоял новый высокий сарай.
Ну что же, заходите, только халат наденьте.
Хата выдал Ложкину и Минцу халаты и сам тоже облачился. Ложкин ощутил покалывание в желудке и приготовился увидеть что-нибудь необычное. Может, даже страшное. Но ничего страшного не увидел.
Под потолком горело несколько ярких ламп, освещая кучку мохнатых животных, жевавших сено в дальнем углу.
Ложкин присмотрелся. Животные были странными, таких ему раньше видеть не приходилось. Они были покрыты длинной рыжей шерстью, носы у них были длинные, ноги толстые, как столбы. При виде вошедших людей животные перестали жевать и уставились на них маленькими черными глазками. И вдруг захрюкали, заревели и со всех ног бросились навстречу Хате и Минцу, чуть не сшибли их, ластились, неуклюже прыгали, а профессор начал доставать из карманов халата куски сахара и угощать животных.
Что за звери? спросил Ложкин, отошедший к стенке, подальше от суматохи. Почему не знаю?
Не догадались? удивился Хата. Мамонтята. Каждому ясно.
Мне не ясно, сказал Ложкин, отступая перед мамонтенком, который тянул к нему недоразвитый хоботок, требуя угощения. Где бивни, где хоботы? Почему мелкий размер?
Все будет, успокоил Ложкина Минц, оттаскивая мамонтенка за короткий хвостик, чтобы не приставал к гостю. Все с возрастом отрастет. Ваше удивление мне понятно, потому что вам не приходилось еще сталкиваться с юными представителями этого славного рода.
Я и со старыми не сталкивался, возразил Ложкин. И прожил, не жалуюсь. Откуда вы их откопали?
Неужели не догадались? Они же выведены методом ретрогенетикираскрещиванием и разбором. Из слона мы получили предка слонов и мамонтов, близкого к мастодонтам. Потом люди пошли обратно и вывели мамонта.
Так быстро?
На молекулярном уровне, Ложкин, на молекулярном уровне. Под электронным микроскопом. Методом раскрещивания, открещивания и разбора. И вы понимаете теперь, почему я отказался от соблазнительной идеи отыскать недостающее звено, а занялся мамонтами?
Не понимаю, сказал Ложкин.
Вы, товарищ, видно, далеки от проблем животноводства, вмешался Иван Хата. Ни черта не понимаете, а критикуете. Нам мамонт совершенно необходим. Для нашей природной зоны.
Жили без мамонта и прожили бы еще, упорствовал Ложкин.
Эх, товарищ Ложкин. В голосе Хаты звучало сострадание. Вы когда-нибудь думали, что мы имеем с мамонта?
Не думал. Не было у меня мамонта.
С мамонта мы имеем шерсть. С мамонта мы имеем питательное мясо, калорийное молоко и даже мамонтовую кость
Но главное, воскликнул Минц, бесстойловое содержание! Круглый год на открытом воздухе, ни тебе утепленных коровников, ни специальной пищи. А подумайте о труднодоступных районах Крайнего Севера: мамонт тамнезаменимое транспортное средство для геологов и изыскателей.
Прошло еще три месяца.
Однажды к дому 16 по Пушкинской, где проживал Лев Христофорович, подъехала сизая «Волга», из которой вышел скромный на вид человек средних лет в дубленке. Он вынул изо рта трубку, поправил массивные очки, снисходительно оглядел непритязательный двор, и его взгляд остановился на Ксении Удаловой, которая развешивала белье:
Скажите, гражданка, если меня не ввели в заблуждение
Вы корреспондент будете? спросила Ксения.
Вот именно. Из Москвы. А как вы догадались?
А чего не догадаться, ответила Ксения. Восемнадцатый за неделю. Поднимитесь на второй этаж, дверь открыта. Лев Христофорович отдыхает.
Поднимаясь по скрипучей лестнице в скромную обитель великого профессора, журналист бормотал: «Шарлатанство. Ясно шарлатанство. Вводят в заблуждение общественность»