Сегодня у Димы Протопопова еще была секретарша, был свеженабранный штат журналистов, операторов и видеоинженеров, был менеджмент и был проект. Проект по его собственной, крутой и революционной идее. Ну да, общими контурами она несколько напоминала увиденное когда-то в гостях у Шурки на его коллекционной кассете программ «Би-Би-Си», которую тот, лоснясь и раздуваясь, крутил по видику в избранном кругу, но в нашей стране до такого пока не додумался ни-кто! И не додумается ближайших лет пятнадцать, Дима мог поручиться, у него на такие штуки имелся безошибочный нюх. Короче, надо было что-то делать для спасения проектаи Дима понятия не имел, что.
Позвонил телефон на столе, и Протопопов со зверским наслаждением рванул трубку: кто бы то ни оказался, он попал. По обычному, особенно офисному, телефону Дима краток не был.
Попала Анжеличка, Димина актуальная. Выслушав неизбежное хорошо если на треть, она что-то невразумительно прорыдала и бросила трубку. Коза, с ненавистью подумал Дима. Немного нежности ейпосреди рабочего дня!..
Кроме всего прочего, у него был сегодня вечером эфир «Городов». Несколько секунд Протопопов с наслаждением смаковал иллюзорную возможность положить с прибором на эти [] «Города» и не явиться в прямой эфир. И дома по телику полюбоваться на заставку, которой они будут лихорадочно крыть.
Послышался короткий бабий перевизг, и ворвалась Элла с подводками. У Эллы, старой полковой лошади и бывшего диктора Центрального телевидения, было хоббирастаптывать на скаку хрупкую Лилю, особенно если та оказывала сопротивление. Но подводки Дима и вправду требовал показать как только, так сразу, и Элла умчалась победительницей.
Черкая зеленой пастой теплые, подкрученные по краям новенькие компьютерные распечатки, Дима на мгновение позабыл обо всеми представил, как это будет, и офигел от собственной крутизны. Вся же, вся абсолютно, оптом, страна подсядет, влипнет намертво, станет смотреть, не отрываясь, как «Рабыню Изауру»! И набавлять громкость, и бегать в туалет в рекламную паузу, и на следующее утро взахлеб обсуждать в транспорте, в очередях и на работе: кто, с кем, каким образом и за кого. Куда там драным и уже, честно говоря, примелькавшимся до оскомины «Городам»
Спонсор прохлаждался вне зоны. О чем пока не знали журналисты, операторы и видеоинженеры, не знал менеджмент и даже секретарша Лиля. А дуры и кретины, позавчера прошедшие кастингтем более.
Сегодня у Димы был первый съемочный день. И съемки, [], должны начаться!!! несмотря ни на что.
Мобила взорвалась в его руках, и Дима ответил сразу, машинально, не раздумывая.
Ты идешь?! гаркнул Цырик.
Протопопов отозвался предельно кратко:
Иду.
Но никуда не пошел. Поскольку в ту минуту, когда Дима швырял в пасть раскрытому дипломату стопки нужных и ненужных распечаток, в кармане его летнего кашемирового пальто завибрировал пейджер.
Сообщение, как всегда, [ ], прошло максимум до половины. Но этой половинычетверти, трети? Протопопову хватило.
Он стоял посреди кабинета, читал пейджер и думал. Пока не заглянула с каким-то идиотским вопросом Лиля, на которой можно было сорваться и оторваться, вырываясь заодно из мертвого ступора.
А текст был буквально такой:
ОТДАЙ ПОЖАЛЕЕШ ВЕДЬ КАЦНЕЛЬСОН СУКА ЖИДО
* * *
В редакцию Таня забежала в нарушение контракта, пока рабочие монтировали петеэску, операторы курили в теньке, рыба в линзах отошла к таксофону звонить, а симпатичный Антон пообещал, что не выдаст.
Никаких особенных дел у нее в редакции не было, но жениху все же удалось раскачать ее нервы на предмет опасности авантюры, и Таня хотела показаться народу: сегодня с утра она еще живана случай, если что.
Народу, понятное дело, в такую рань не оказалось. Громоздились на столе расчерченные от руки макеты вчерашних полос: ответсек Пал-Семеныч не признавал компьютеров, держал у себя пачку фломастеров и считал колонки в строках, а не в тысячах знакови никогда, кстати, не ошибался. Принтер был завален распечатками приколов из Интернета, которыми админы Вася и Жорик каждый раз его загружали четко под сдачу номера, вызывая нецензурные вопли новостийщиков со второй полосы; когда неторопливый струйник справлялся с задачей, ни новости, ни приколы уже никому не были нужны. Они обильно устилали подоконник, весь в сигаретном пепле и в кольцах от кофейных кружек. Танина была с лягушкой «Никогда не сдавайся». Не мылась она тоже никогда.
Таня выглянула в окно. Рыба еще не вернулась, операторы подозрительно сгрудились в кружок за углом, а симпатичный Антон слонялся туда-сюда, периодически попадая в солнечные квадраты между домами, и тогда ярко вспыхивала мобилкаон крутил ее то на пальце, то на запястье. Антон успел рассказать Тане, что учится в строительном ПТУ, а город, откуда он приехал, назывался чуть ли не Задрючинск, точнее она не запомнила. Но в новенькой «монтане», со стильной стрижкой и фирменным телефоном Антон выглядел так, что полюбоваться на него было бы полезно и Таниному жениху, и всей редакции.
Мобилку им вообще-то выдали одну на двоих, с правом трех звонков. Но юноша возрадовался настолько, что Таня и не претендовала.
Тем временем в коридоре хлопнула дверь, и появился Кирилл. Репортер Кира был Танин давний враг и завистник, уверенный, что ее до сих пор ведет по карьерной линии незримая рука Димы Протопопова, с которым он, кстати, вместе учился на журфаке (она сама, если уж на то пошло, после восьми классов и педтехникума в родном городке не училась нигде и не собиралась). Недавно Кирилла, а не Таню, назначили делать еженедельную полосу расследований и сенсаций, и он весьма пакостно торжествовал. Но как свидетель, если что, годился.
Салют, сказала Таня на опережение. Поработать пришел?
Поработать, мрачно бросил Кира. Однако ты вырядилась, подруга. По кофейку?
Таня не отказалась. На мышьяк у Кирилла ни в жизнь не хватило бы духу.
Сидя на подоконнике и прихлебывая из душительницы-лягушки, Таня демонстративно следила взглядом за симпатичным Антоном. Хоть бы голову догадался поднять, дурачок.
Но Кирилл сообразил и так:
Твой, что ли?
Да, рассеянно бросила Таня. Сейчас убегаю. Хорошо, что с тобой пересеклись. У тебя ничего новенького?
Она подставлялась сознательно, потому что ее задание, сопряженное с данной авантюрой, было одобрено Главным, и Кира мог засунуть свою начальничью самодеятельность очень и очень далеко.
Есть пару идей, начал было Кирилл; но не повелся, умный, сволочь. Ладно, я сам. А ты подумай на будущее: может, копнешь опять ту свою темку любимую, помнишь, с которой ты к нам пришла? Про твоих, как их там нумизматов?
Это был точный и точечный удар. И зря она думала, что он забыл.
Таня поставила чашку и спрыгнула с подоконника.
Кирилл смотрел насмешливо и злобно.
Бонистов, все-таки поправила она. Нет. Я за эту тему больше не возьмусь.
Почему это? издевательски осведомился Кира.
И Таня сказала, почему.
* * *
Больше всего это напоминает собрание тайного ордена, скрытое от глаз непосвященных. Аналогия, возможно, поверхностная и декоративная, но более точной не найти все равно.
Аллея парка запятнана солнцем, под ногами шуршит мелкий гравий и потрескивают первые сухие листочки, тонкий намек на приближение осени. Нахальные голуби толпятся на пути, лишь в самый последний момент соизволяя отойти в сторонку. Голубей кормит маленький мальчик, рассыпая из пластмассового ведерка крошки хлеба, наполняющие его доверху. Его бабушка на ближайшей скамейке периодически покрикивает поверх книжки «Марианна и герцог» с роковой брюнеткой на обложке. Рядом в новой польской коляске спит младенец, его длинноногая мамаша неприлично долго щебечет по мобильному телефону.
Дальше следуют несколько лавочек с шахматистами. Эти тоже образуют подобие тайного ордена, хоть и заметно пониже рангом, вроде гильдии ремесленников против дворянского собрания. Многие меня знают и приветствуют со старомодной шахматной вежливостью, спеша тут же вернуться в свою недоигранную партию, наивную модель настоящей игры.
Еще в этом парке издавна встречаются приверженцы однополой любви, «голубые», как сейчас почему-то говорят. Раньше они маскировались, стараясь ничем себя не выдать, и было любопытно вычленить, отличить на глаз Теперь эти существа носят пергидрольные локоны до плеч, качают серьгами в ушах и обжимаются тут же, на скамейках. Тьфу. Но от них все равно ничего не зависит в мироздании.
А вот и «барахолка», так народ метко и язвительно окрестил место встреч коллекционеров антиквариата. Когда-то и они претендовали на тайную и высокую миссию хранителей памяти и времени, но не теперь, когда в ряды истинных ценителей истинных ценностей, простите мне шероховатый каламбур, влились мутным потоком случайные неудачники, стремящиеся подзалатать зияющие дыры своего жизненного краха продажей дедушкиных часов или прабабкиного лорнета. Так в подпольном цеху разбавляют хорошее вино подкрашенным сиропом с уксусом, и от вина остается одна этикетка. Они и сами это понимают. Здороваясь, виновато прячут глаза.
Меня обгоняет человечек в линялой китайской тенниске, его спортивная сумка топорщится квадратным краем, и я точно знаю, что там лежит кляссер с монетами. Нумизматыотдельная каста, и нам с ними, в общем-то, нечего делить. Но провожая такого взглядом, все же испытываешь странное чувство, сродни легкой, растворенной почти до прозрачного, смеси пренебрежения и зависти. Их мир линеен и прост, он движется от прошлого к будущему с той же неизбежностью, что и небесные тела по своим математически просчитанным орбитам. Я бы даже сказал, это идеальный мир. Задуманный кем-то красивый и точный прообраз; однако его отпечаток на объективную нашу реальность ушел от него очень и очень далеко. Настолько, что практически потерял жизнеспособность. Если бы не мы.
Вас не было в прошлую пятницу, обернувшись, с едва уловимым оттенком обвинения бросает нумизмат.
Уезжал по делам.
По моему корректному тону становится понятно, по каким именно. Человечек в тенниске поспешно кивает и отходит к лавочкам, присоединяясь к группке таких же, как он.
Я прохожу еще несколько метров. Это здесь. И я пока один.
Присаживаюсь. Мимо проходят, держась за руки, парень с девушкой, красивые и глупые, как сама юность. Ноги девушки бесстыже обтянуты от сих до сих блестящим трико бирюзового цвета: новая мода, а называется «лосины», прямо указывая на времена, когда облегающие штаны для военных шили и вправду из лосиной кожи. Не бывает ничего нового, возвращается все, выходит на который круг, и с каждым витком нарастает энтропия, повлиять на которую можем только мы. Не всегда. Отнюдь не всегда, увы.
Я уже вижу вдалеке Виталия Ильича. Киваю, делаю ладонью приветственный знак.
В этот момент девушка оборачивается и, кажется, принимает мое приветствие на свой счет. Улыбается в ответ. Ее лицо наполовину скрыто за большими дымчатыми очками, и все равно мне кажется, будто я где-то встречал ее раньше. Но даже если и так, не мог же я ее запомнитьтакую глупую и молодую.
Рад видеть в добром здравии, с трогательной учтивостью здоровается Виталий Ильич, и легкий тремор в уголках губ выдает, насколько ему не терпится перейти к делу. Принесли?
Я вынимаю альбом.
Не пресс, извиняюсь заранее, как требует того наша цеховая вежливость. Но состояние хорошее, увидите.
В прессовом этих бон, боюсь, и не осталось, сочувственно говорит он. Разве что в коллекции у Тронского, но он не продаст.
Вздыхаю с усмешкой:
Трудно иметь дело с Тронским.
Все это слова, слова, слова. Они не значат ничегои все-таки должны быть произнесены: чтобы сцепилось, сдвинулось, заработало, чтобы свершился ритуал. Когда коллекционная бона переходит из рук в руки, меняя владельца, происходит тот самый момент перераспределения и балансировки, позволяющий приблизить мир к равновесию. Разумеется, это мелочи, незаметные колебанияно даже и они могут попасть в резонанс и оказать решающее воздействие на могучие процессы, о которых большинство не догадывается вовсе, а полную их картину не представляет себе никто.
Виталий Ильич счастлив. Рассматривает новое приобретение, влюбленно щурясь на солнце сквозь близорукие очки. Я прячу полученную от него сумму в карман, не пересчитывая: наша миссия с годами вырабатывает великолепное презрение к деньгам как банальному средству платежа.
Тем временем подходят и другие, свои, проверенные люди. Здороваются, рассматривают новоприобретенную бону Виталия Ильича, высказывают суждения о ней и на общие темы.
Вы слышали? вдруг спрашивает один. Они ее готовят. Уже скоро.
Порыв ветра гонит по гравию сухие листочки, кричат дети, шумит дорога за углом, и все эти звуки перемалывают, стирают в порошок, втягивают в себя то длинное слово, которое он только что произнес.
* * *
Танин жених не считал себя вправе потерять их из виду, и вскоре «вольво» начала сильно усложнять ему жизнь. Пришлось припарковаться в неположенном месте и сбежать, не дожидаясь неприятностей.
Таня и блондин успели уйти далеко, он еле догнал их, свесив набок пересохший язык. К счастью, в конце парка, возле клумбы, они уселись на лавочку, хорошо просматривавшуюся из-за живой изгороди. Конечно, на него, присевшего за кустиком, косились с явными подозрениями, но Танин жених сделал вид, что вполне цивильно ищет оброненные ключи.
Блондин держал Таню за руку. Вернее, это она сжимала зачем-то пальцами руку блондина. Что-то ему говорила, длинное, без единой паузы на ответ. После чего они встали и снова пошли.
Кстати, жениха Тани звали Артем. Но ей не нравилось его имя.
Он как раз вылезал из-за изгороди, когда мимо, прямо по дорожке парка, прогрохотал микроавтобус, на трапециеобразной заднице которого маячила знакомая всей стране квадратная единицаэмблема телеканала. Выбравшись, столкнулся лицом к лицу со старушкой, прошипевшей что-то возмущенное про совесть; Артем не понял, относится ли это к телевизионщикам или к нему.
Он снова припустил бегом и догнал парочку в критическую минуту: они как раз садились в пойманную машину. Таня договаривалась с водилойв знакомой и всегда возмущавшей жениха позе, изящно изогнув поясницу и выпятив задницу, что в этих ее диких босоножках и лосинах выглядело совсем уж запредельно. Договорилась, села назад, к блондину, и хлопнула дверцей. О том, чтобы вернуться к «вольво», не было и речи. Как только они отъехали, Артем тоже бросился голосовать, но, конечно, потратил на это куда больше времени.
К счастью, у него была хорошая зрительная память, а впереди на дорогене так уж много машин.
Жэна? понимающе спросил водитель кавказской национальности.
Невеста, честно сознался Артем.
Зачэм тэбэ такой нэвэста? прозвучал философский вопрос.
Артем не был уверен, что знает, зачем.
Момент, когда они затормозили и вышли, он чуть было не пропустил. Выскочили буквально на ходу, потому что встать там было негде: участок дороги полукругом загромождали шестисотые мерсы и навороченные джипы. Кавказец не рискнул проделывать тот же трюк, и в результате Артему пришлось возвращаться метров на двести назад.
Но увидел он их, слава богу, сразу. Таня и блондин сидели за столиком в баре, у самой стеклянной стены, чем значительно облегчали ему задачу: он мог, почти не вызывая подозрений, слоняться по противоположной стороне улицы, пригибаясь за автопарком посетителей бара. Назывался бар, кстати, «Сто баксов». Артем предположил, что это размер минимального счета, и с ненавистью уставился на блондина сквозь темноватое, возможно, пуленепробиваемое стекло. Впрочем, пули под рукой у него все равно не было.
А события в баре развивались так.
Подошел официант. С ним долго и мило общалась Таня, а блондин напряженно глядел в окно, так что Артем счел правильным спрятаться за деревом. Затем, в ожидании заказа, блондин барабанил пальцами по столу, а Таня снова болтала, бурно, тоже не без нервов, жестикулируя. Им принесли по пиву; блондин облился. Затем выставили на стол кучу всякой еды, и Артем на расстоянии оценил счет: никак не меньше ста баксов. Будучи юношей из хорошей новорусской (а вернее, старой номенклатурной) семьи, он ориентировался в ценах.
Затем Таня поднялась и вышла, вероятно, в туалет. Не было ее долго. Пришел официант, убрал посуду, пришел опять с кожаной папочкой. Блондин заглянул в нее и тут же захлопнул, словно школьница, которой подсунули порноснимок. Естественно, через пару секунд заглянул еще раз.
По улице прогромыхал троллейбус, и когда Артем снова увидел окно и столик, блондина за ним уже не оказалось. Секунды через две он вышел, воровато оглядываясь, из дверей бара, и ненавязчиво заспешил по улице прочь.