Когда он вымылся и оделсяпросто натянул на голое тело штаны, спрятав выстиранные прямо в душе трусы и носки в мешок с мочалкой и мыломи осторожно выглянул в коридор, соседняя кабинка была уже пуста. Совсем хорошо. А то ещё ну, мало ли что беляшке на ум взбредёт. Ночь, никого нет, и полуголый спальник навстречу Крис невольно передёрнул плечами, представляя, что могло случиться. Бывало уже такое. Летом. Жара, духота Хорошо, доктор Юра и доктор Ваня всегда были с ними, вмешивались, защищали их, объясняли. Пока всё не утряслось.
У себя в комнате Крис развесил над стенной батареей полотенце, трусы, носки и мочалку, выложил на подоконнике мылопусть тоже обсыхает, а не киснет в мыльницевывернул и повесил сушиться мешок, из угла за шкафом достал половую тряпку и постелил под развешенными вещами, чтоб на полу лужа не стояла. Всё как тётя Паша учила. Выложил на стул на завтра чистое бельё, разобрал постель, выключил свет и уже в полной темноте разделся догола и лёг. Смешно вспоминать, но ещё совсем недавно ничего этого он не знал и не умел, что его и остальных учили самым простым, как он сейчас понимает, вещам.
Он не спеша потянулся под одеялом, медленно распуская мышцы. И одеяло уже не давит, привык спать укрывшись. Человек ко всему привыкает. А подловил его этот малец с именем. Крис, Кристмас
Боль отступала медленно, неохотно. Он вдруг ощутил себя, своё горящее тело, пересохший шершавый рот. Губ касается что-то твёрдое, как трубка какая-то, раздвигает их. Вода? Странная, сладкая, как напиток в Паласе, но вода. Он жадно глотает её, зажимая зубами трубку, чтобы не упустить. И он лежит на чём-то мягком, и как будто ветром погладило по лицу. Он и тянется к этому ветру, и боится неосторожным движением вернуть боль. Осторожно открывает глаза и вздрагивает. Белый. В халате врача. Нет! Не надо! За что?! Он слышит свой крик, рвётся, ощущая на запястьях и лодыжках притягивающие его к кровати ремни.
Ну-ну, парень, спокойно.
Сильные, но не жёсткие пальцы придерживают его за плечи, прижимают к койке.
Ну, попей ещё. Хочешь пить?
Пить? Да, пить, дайте воды И тут же его обжигает понимание. Ему не дают умереть, заставляют жить, мучиться. Зачем?
Как тебя зовут, парень?
Нет, на это его не поймают.
У раба нет имени выдыхает он и, чувствуя приближение новой боли, кричит, ругается, добиваясь удара, чтобы потерять сознание и не чувствовать уже ничего
Крис недовольно, злясь на себя за эти воспоминания, мотнул головой. Было и прошло. Потом, когда уже соображать начал, стыдился врачей. Как он их только ни обзывал, а они Особенно доктор Юра и тётя Паша. И не хотел вспоминать, а вспомнил
Тусклый свет сквозь веки, чьи-то голоса над ним.
Ешь.
Ложка тычется ему в губы, чьи-то пальцы нажимают ему на щёки, скулы, насильно открывают рот и засовывают ложку. Безвкусная вязкая масса. Он давится, глотает её. Почему его не оставят в покое? Он не хочет есть, ничего не хочет.
Крис, ты слышишь меня? Открой глаза, Крис.
Крис? Кто это? Это не он. У раба нет имени. Его трогают за плечо, запястье, несильно похлопывают по щеке, он с привычным равнодушием шевелит губами в положенном поцелуе, но ощущает пустоту. Его ударили по лицу и не заставили целовать ударившую руку? Он медленно поднимает веки. Опять этот белый. Врач. Значит, сортировка.
Ну, как ты, Крис?
Значит, Крисэто всё-таки он.
Хорошо, сэр, слышит он свой голос.
Его спрашивают о болях, ещё о чём-то. Он не отвечает. Это непослушание, за него и убить могут, но ему всё равно. Пусть убивают
Крис усмехнулся. Он долго не мог понять, почему его не убивают. А сейчас смешно вспомнить. Но хватит, надо спать. Что было, то было. Он так и остался Крисом. И даже ни разу не спросил, кто дал ему это имя. Не всё ли равно? Тогда было всё равно, а сейчас если получится задуманное, то будет тем более неважно. И надо выкинуть всё из головы. И спать. Поздно уже.
Они шли со станции, когда их окликнули. И они не сразу даже поверили такой удаче. Работа! Убрать на зиму в саду. Собрать весь сушняк, сгрести опавшую листву, расчистить дорожки Ну, чудо, а не работа! И это, когда третий день на станцию пускают только по полицейской указке. А в городе работы нет.
Пофартило! ухмыляется Андрей.
Эркин молча кивает. Лопата, грабли, топор, всё для работы им дали. Пожилая женщина с седыми тщательно уложенными волосами, объяснив им, что они должны сделать, сразу ушла в дом, не осталась над душой по-надзирательски. Вокруг никого, и они, пользуясь моментом, переходят на русский.
Через две недели поеду, Андрей быстро вскидывает на него глаза, улыбается и снова их опускает на работу. Потом ещё неделя, пока вы получите. И тогда рванём.
Эркин кивает.
Деньги попридержать пока надо, и повторяет слова Жени:Переезддорогое удовольствие.
А то, сразу соглашается Андрей. С работой хреново, конечно. У тебя запас ещё есть?
Есть немного. Здесь-то перекрутимся. А в дороге Да, эти, Маша с Дашей, получили уже? Ну, как её, визу?
На той неделе поедут. После Хэллоуина. Только, Андрей начинает краснеть. Только они не сразу двинутся.
Тебя будут ждать, решил пошутить Эркин.
Но Андрей сразу стал тёмно-пунцовым, даже слёзы на глазах выступили. Эркин от неожиданности оторопел, не зная, что сказать. И минут десять они работали молча, разойдясь по разным углам сада. А когда опять оказались рядом, Андрей заговорил сам.
Понимаешь, девчонки ж они ещё, а тут всякое может быть. Ну и помогу им, прикрою, если что. Ты того против, что ли?
Почему против? пожал плечами Эркин. Хорошие девчонки, пускай.
Понимаешь, повеселел Андрей. Когда много вместе, то и место в бараке можно хорошее занять, и со жратвой легче, и прикрыть друг друга. Если вместе держаться хрен к нам кто сунется.
Это так, кивнул Эркин.
Вместе, конечно, легче. Будет нас тогда Шестеро. Правда, на четырёх женщин двое бойцовон да Андрей, но всё равно: Андрей прав. И И Эркин рискнул задать завертевшийся на языке вопрос.
Ты с которой?
Андрей снова густо покраснел и еле слышно ответил:
А с обеими.
Сразу? вырвалось у Эркина.
Андрей кивнул и, помолчав, сказал совсем тихо, тише камерного шёпота.
Они близнецы, понимаешь? У них всё поровну.
Эркин видел, что Андрею хочется поговорить, рассказать, да и самому интересно. И раз они вместе поедут, то ему, конечно, надо о них побольше знать. Да, как назло, опять надо разойтись. Ладно, обговорим потом. Значит значит, три недели ещё, ну, если с запасом, то месяц. Дров, керосина покупать не нужно, до отъезда хватит и тоже с запасом. За квартиру уплачено до Рождества. Может, за декабрь удастся обратно стребовать? Или как неустойку слупят? Надо будет у Жени спросить. Из одежды Ему самому ничего не нужно, на год шмотья хватит. Только Жене и Алисе. Одежду всю возьмём. Мебель, конечно, бросим, продать вряд ли получится. Что ещё? Посуда, постели
Ты чего губами шлёпаёшь? спросил вдруг Андрей.
Прикидываю, что ещё сделать надо, сразу ответил Эркин.
Андрей кивнул. Ему, конечно, собраться легче. Вещи в мешок, мешок на плечо, ящик в руку и вперёд. Но он один. А они семьёй. И и жалко бросать нажитое. Ещё тогда, до всего, слышал.
Андрей, пойди молоток попроси и гвозди, забор подправим.
Порядок, так во всём порядок, кивнул Андрей. Жаль, знал бы, что так пофартит, ящик бы захватил.
Они возились долго, но обиходили весь сад, подправили скамеечку, укрепили забор и даже сожгли собранный мусор. Та же женщина позвала их в дом. Андрей подмигнул Эркину, ткнув его на ходу локтем в бок. За такую-то работу им и отвалить должны по десятке каждому, не меньше. Эркин кивнул, пряча довольную улыбку.
Их привели в кухню. Чистую, аккуратную, заполненную старой мебелью. Стол накрыт. Две тарелки густого супа, в каждой тарелке по куску мяса, две тарелки поменьше и на каждой по большому куску запеканкиздоровская штука, Женя как-то делалаи две большие кружки с дымящимся кофе, четыре куска хлеба с маслом, шесть кусочков сахара. Такое угощение стоит, конечно, дорого, но но что же, денег им не дадут?!
И это всё? вырвалось у Андрея.
Женщина нахмурилась.
Вы считаете этого мало?
Обида в её голосе взорвала Эркина. В конце концов, сколько он будет терпеть и поддакивать?
Мэм! Спасибо за еду Но мне надо платить за жильё, покупать одежду, покупать еду, и вырвалось сокровенное:У меня семья, мэм. Что я принесу домой, мэм?!
Андрей незаметно ткнул его в бок, и Эркин замолчал, уставившись в пол. Женщина растерянно переводила взгляд с одного на другого.
Но нет, я, конечно, понимаю но но иначе нельзя не положено
Эркин невольно вскинул глаза. Не на неё, на Андрея. Вот, значит, что! Они же слышали болтовню, что беляки теперь норовят платить жратвой, а не деньгами, но это же получается не случайно, не сами по себе так придумали. Им им велели. Как тогда, ещё весной, торговцам запретили продавать цветным, а кто трепыхался Ладно, поняли.
Ладно, Андрей тряхнул кудрями. Мы тоже всё понимаем.
Эркин кивнул. Да, Андрей прав, они всё понимают. И что сейчас? Повернуться и уйти? Пусть она сама всю жратву лопает?
Вы работали, столько сделали поешьте пожалуйста.
Они снова переглянулись и сели к столу. Женщина вышла, оставив их одних. Ели спокойно, равнодушно перемалывая куски, не замечая вкуса. И молчали. О чём ещё тут говорить?
Они доедали, когда в кухню вошла та же женщина и молча положила перед Андреем четыре кредитки. Так же молча Андрей отодвинул их Эркину, и уже Эркин поделил поровну и отдал Андрею его долю.
Я понимаю, тихо сказала женщина, вам нелегко, но скоро всё переменится.
Андрей заинтересованно вскинул на неё глаза, и она улыбнулась.
Что переменится, мэм? глухо спросил Эркин.
Вам всем не придётся заботиться о еде и ночлеге, она улыбалась ему ласково, покровительственно. Потерпи ещё немного, её улыбка стала лукавой. До Рождества. Ты хороший работник, тебе будет хорошо. Вот повернётся всё
У Андрея отвердело лицо. Эркин взглядом остановил его и встал.
Спасибо, мэм. Я понял.
Андрей тоже встал.
Ясненько. Ну что ж, он улыбнулся, и от его улыбки женщина попятилась. Подождём до Рождества.
И снова взгляд Эркина остановил его.
На улице Андрей вздохнул.
Значит, всё-таки на Рождество.
Эркин угрюмо кивнул. Говорить было не о чем. Их загоняют в угол, на край Оврага. Чтоб сами захотели за хозяином жить, чтоб не брыкались, когда всё повернётся.
Они ещё походили по улицам, покрутились в поисках работы. Бесполезно. Работы не было.
Пошли опять на станцию, что ли, предложил Андрей. Может, на ночную прорвёмся.
Эркин вздохнул.
Может и оборвал себя.
На ночную, лучше оплачиваемую работу прорваться совсем тяжело. Чуть ли не дневной заработок надо полицейскому у ворот отдать, чтобы впустил. И с подёнкой совсем хреново. И раньше если хоть Андрей выходил вперёд и как белый выторговывал плату побольше, то теперь весь город знает, что он как цветной, ну и платят соответственно. Только что деньги отдают ему, дели мол. А платят
Эркин снова вздохнул.
Ничего, улыбнулся Андрей. Месяц остался, а там он залихватски выругался.
Этот месяц ещё продержаться надо, возразил Эркин, но улыбнулся.
Конечно, они продержатся, перекрутятся, перебьются-переколотятся. Сделают всё, чтобы никто ничего до самого дня отъезда не заподозрил. На всякий случай. Ведь никто не знает, что может случиться. Нужно затаиться и не выделяться. Ничем и никак.
Завтра суббота. На рынке попробуем?
Андрей кивнул.
Придётся. Со станцией совсем глухо. В воскресенье в церковь эту чёртову переться
Перетерпим, хмыкнул Эркин. Не самое тяжкое.
Кто бы спорил.
Было уже совсем темно, когда они разошлись.
Женя шла медленно. Рассел опять пошёл её провожать. И даже не спросил, как обычно, её разрешения, а просто догнал на улицеона и на десять шагов не успела отойти от конторыи пошёл рядом. Молча. И Женя теперь тянула время, чтобы Эркин успел прийти домой, чтобы опять не столкнуться у калитки. Дважды не везёт.
Джен, Женя вздрогнула: так неожиданно заговорил Рассел. Я хочу, чтобы вы меня поняли. Вы вполне вправе сами определять свою жизнь. Но но я хотел бы, чтобы ваш выбор был осознанным.
Что-то очень туманно, Рассел.
Джен, в голосе Рассела прозвучала такая боль, что Женя удивлённо вскинула на него глаза. Когда не знаешь правды, всей правды то можно совершить чудовищные ошибки. Не желая того. Я знаю вам это будет неприятно, даже больно. Думаю, очень больно. Но но это правда. Даже, Рассел криво усмехнулся, я бы сказал, голая правда.
Рассел, Женя весело покачала головой, Чем больше вы объясняете, тем меньше я понимаю.
Они уже подходили к её дому, и разговор надо было заканчивать, такой непонятный и совсем не нужный. Женя остановилась и подала Расселу руку.
Мы уже пришли. Спасибо за
Джен, перебил он её. Прошу, умоляю понять меня и прежде чем она успела сказать, что ничего не понимает, достал из кармана и протянул ей небольшую книгу.
Что это? удивилась Женя.
Это? Прочитайте её, Джен. Внимательно, не торопясь. Сегодня у нас пятница. Во вторник вы мне её вернёте.
Во вторник Хэллоуин, напомнила Женя, беря книгу.
Да, я и забыл, Рассел невесело улыбнулся. Хорошо, тогда тогда в понедельник. Я встречу вас. После работы, Женя недоумевающе кивнула. И ещё, Джен. Я прошу вас ни с кем это эту книгу не обсуждать. Прочитайте её. Клянусь, я отвечу на все ваши вопросы. Но но только это должно остаться между нами.
Хорошо, кивнула Женя.
Она попыталась засунуть в сумочку, но книга не влезала.
Хорошо, Рассел, Женя успокаивающе улыбнулась. Обещаю её прочитать внимательно и тщательно.
Да, Джен. Я я отметил там несколько мест, обратите на них особое внимание.
Хорошо, Женя засмеялась. Думаю, за субботу и воскресенье я её изучу. И обещаю хранить всё это в тайне.
Я вам верю, Джен.
Рассел вежливо снял шляпу, склонил голову.
Спасибо за доверие. До свидания.
До свидания, Джен.
Рассел ещё постоял, провожая Женю взглядом. Посмотрел, как она вошла в калитку. Вот стукнула её дверь. Что ж что бы он ни услышал от неё в понедельник, он не жалеет о сделанном. У него не было иного выхода. Да и не поверила бы она его словам, а фотографиям, строгому академическому тексту И потом этоправда. У правды есть интересная особенность. Она не нуждается в особых доказательствах. В отличие от прямой лжи, умолчаний и иносказаний.
Он надел шляпу и, повернувшись, пошёл по улице. Домой? А не всё ли равно куда? Джен сентиментальная, жаждущая оберегать и заботиться, одержимая, как все женщины, мечтой о семье, доме, любящем мужчине рядом Люди могут простить многое, но не разрушение своих иллюзий. Джен не простит, возненавидит. Пусть. Он сделал всё, что мог, и пусть другой на его месте попробует сделать больше.
Занятый своими мыслями, Рассел не заметил стоящего в густой тени человека в рабской куртке. Правда, куртка, сливаясь с тенью, делала мужчину практически невидимым.
Эркин дождался, когда шаги беляка затихнут, прислушался ещё раз и уже спокойно пошёл домой. Ну, не отстаёт от Жени сволочь белая. Ладно. Месяц остался, нарываться нет смысла. Да и днём сволочь не посмеет пристать, а так поздно Женя дважды в неделю возвращается. Во вторник и пятницу. Прикрою.
Его разбудил шум дождя. Стук капель по жестяному козырьку над окном неприятно напомнил выстрелы. Чак, не открывая глаз, прислушался, плотнее натянул на плечи одеяло. Теперь зарядит надолго. А может, и нет. Когда-то он умел по шуму дождя определять: надолго тот или нет. Ещё в имении, до всего. А потом это стало ненужно, вот и забыл. Руки ломит. Опять идти к этим поганцам. Разминать мышцы. До чего же умелые сволочи. Спальники. По мордам же видно, а что им ни скажи, молчат. Обложить попробовал, так они к счёту накинули. За руки как за полный заплатил. Устроились гады и знать ничего не желают.
Он сознательно взвинчивал, накручивал себя, зная уже, что только злоба, жгучая, тяжёлая, до красного тумана в глазах, заглушит боль. Иначе он видел, что бывает потом
Хозяин пришёл к ним на тренировку рукопашного боя. Они, уже зная порядки, продолжали работу. Только прибавили жёсткости. Хозяин молча стоял и смотрел на них. Не хвалил и не ругал. Просто смотрел. И когда прозвенел сигнал и они построились, оглядел их, не улыбнулся как обычно, не пошутил, что, дескать, трупов нет, значит, не занимались, на что они всегда отвечали, что коли надо, так щас сделаем. А сейчас хозяин просто махнул им рукой, чтобы шли за ним и пошёл сам, не оборачиваясь. Они пошли как были, в тренировочных штанах, полуголые, мокрые от пота. По лестнице спустились в подвал. Всем стало не по себе. В подвале самые жёсткие тренировки и наказания. Всех сразу? За что? Хозяин открыл тяжёлую толстую дверь, и они сразу услышали крик. Крик нестерпимой боли. Он уже знал, что так кричат горящие спальники. Стало немного легче. Значит, не их, они сейчас будут он не додумал. Хозяин остановился перед камерой, и они, как положено, встали за ним полукругом. Камера маленькая. На цементном полу корчится голый мулат. И уже не кричит, воет. Но но это же не спальник! Тех совсем по-другому корёжит. Мулат вдруг замолкает и медленно неуклюже встаёт. Нет, точно не спальник. И чего это? И тут он замечает, что руки у мулата болтаются будто будто чужие, а пальцы скрючены и не шевелятся.
Убейте, хрипит мулат. Я не могу больше, убейте меня.
Хозяин молча открывает камеру, входит, сделав им знак стоять на месте. Мулат в ужасе пятится, пока не упирается спиной в стену. Хозяин берёт его за локоть, и парень сразу вскрикивает, и не стонет, кричит всё время, пока хозяин ощупывает ему руки. Но это же это же, как у спальников, те тоже, загоревшись, орут, когда их лапают. Хозяин поднимает мулату руки, отпускает, и они сразу бессильно падают. Парень не может их держать. Хозяин поворачивается и выходит к ним, оглядывает холодными светлыми глазами. И раздвигает губы в улыбке, от которой становится сразу и страшно, и весело.
Ну? Поняли?
Он горит, сэр? осторожно спрашивает Сай, самый смелый из них.
Да. Вработанный, неделю не работал и загорелся, объясняет хозяин. Дали б ему тогда кого под кулак, прошло бы, а его оставили отлежаться. Называется, пожалели. А сейчас уже всё, и снова оглядывает их. Работайте по трое, он ещё в силе. Ногами, и, не оборачиваясь, бросает мулату. Отбивайся.
Слушаюсь, сэр, выдыхает мулат.
Трое слева, командует хозяин. Пошёл!
Он на правом краю, ему ждать своей очереди. И он смотрит. Спокойно. Деловито. Мулат силён и увёртлив. И опытен. С ним и таким нелегко справиться
Чак осторожно пошевелил пальцами. Вроде ничего пока. Пока он устраивался. Временами руки немели, их начинало ломить. Он задирал кого-нибудь, лез в драку. И отпускало. А потом, когда появились эти Слайдеры со своим массажем, стал ходить к ним. А ещё поддерживала память. О том беляке, Трейси. Чак невольно улыбнулся воспоминанию. Он тогда ударил этого беляка, сам, по своему желанию, не по приказу. Некому уже было приказывать. И как голова беляка дёрнулась от удара, тоже приятно вспомнить. И как тот стоял под его прицелом, как отступил, первым показал спину, признал своё поражение. Вспоминал это, и боль отпускала, мышцы снова наливались силой Но вот что этому Трейси понадобилось у Слайдеров? Пришёл на массаж? Но почему в "цветное" время? И был наверху. И кто этот второй? Трейси явно прикрывал того. Белый телохранитель? Смешно, конечно, но но если так, то то попробовать поговорить, попросить помочь с работой Без работы он всё равно рано или поздно загорится. А что, неплохая мысль. Как говаривал Старый Хозяин: "Есть перспектива". Будет работа телохранителякончатся боли и ломота в руках. Конечно, придётся извиняться, просить прощения, ползать у ног, сапоги целовать, но что уж, сам виноват, потерял голову, забыл про горячку. И нарывался он всё-таки тогда на пулю. Но если Трейси тогда его не шлёпнул, то сейчас вряд ли. В подручные Трейси его не возьмёт, но может может, порекомендует кому из своих знакомцев. Квалификация при нём, пусть проверяют, как хотят. Хуже, чем у Ротбуса, не будет. А если и впрямь к Рождеству всё повернётся, то надо успеть сейчас к хозяину получше пристроиться. На крайний случай, проситься к Трейси, и пусть уж он хозяином, чем какая другая сволочь. Пастуха этого, индейца, Трейси вроде особо не прижимал. Подставил, правда, сдал русским на исследования, но парень сам виноват. Кто ж беляку без оглядки верит?
Шум дождя нагонял сон, руки вроде отпустило. Ладно, появится Трейси, подойду. Другого-то варианта нет. Работа нужна. Денег осталось немного. Думал, хоть год поживёт сам себе господином, а что за массаж придётся платить, не посчитал. Жильё, жратва и массаж. А на остальное смотри и облизывайся. Баб, правда, хватает, не ждёшь, пока хозяин тебе разрешит и прикажет, но и бабы денег требуют. Можно, конечно, и задарма, но там уже не ты выбрал, а она согласилась. Кочевряжатся подстилки черномазые, свободных корчат, забыли, как по хозяйскому слову под любого ложились и рожали от кого велено. И пискнуть про чувства не смели, чтоб на "трамвае" не прокатили. А теперь "чуйства" у них, вишь ли, объявились.
Чак удовлетворённо улыбнулся. Ну вот, отогнал боль словами. Теперь спать. Уж до Рождества-то Трейси объявится. И если не лопать от пуза, то и денег должно хватить.
На этом закончим. Благодарю вас. До свидания.
Бурлаков ещё раз оглядел аудиторию и стал собирать бумаги. Его первая публичная лекция после, да, почти пятнадцати лет перерыва, и к тому же на чужом, всё-таки чужом, языке. И, кажется, получилось.
С обычным студенческим гомоном слушатели вываливались за дверь. Когда аудитория опустела, к Бурлакову подошёл Старцев.
Спасибо, Игорь Александрович.
Пожалуйста, Геннадий Михайлович, благодарно улыбнулся Бурлаков. Не откажетесь от кофе?
Не откажусь, засмеялся Старцев. В кафе?
Нет, давайте у меня, если вы не против.
По-нашенски, кивнул Старцев.
Крохотная квартирка, вернее комната с нишей-кухней и закутком-душем в университетской гостинице безукоризненно чиста и кажется нежилой.
Не обжились ещё? присвистнул Старцев.
Если честно, то и не собираюсь, Бурлаков быстро, с ухватками старого холостяка, накрывал на стол. Гостиницаона гостиница и есть. Контракт на пять ознакомительных лекций по истории России не требует постоянного жилья. Отчитаю и уеду. Вернусь домой и уже там буду устраиваться капитально.
Домой? Вы жили в Старцев запнулся.
В Грязино, подсказал Бурлаков. Но это Петерсхилл. Теперь.
И пока?
Берите сахар, печенье. Стоит ли заново тасовать людей, Геннадий Михайлович? Вообще-то мы, Бурлаков невесело улыбнулся, извините, никак не привыкну, что один, переехали в Грязино из-за бомбёжек, это дом тестя. Глухомань, тишина, а Царьград тогда бомбили часто. А там оккупация ну, и всё остальное из этого вытекающее. А теперь пусть живут.
Старцев задумчиво кивнул.
А что вы вообще думаете о статусе этих территорий, Игорь Александрович?
Спорность этих земель, как и любого Пограничья со смешанным населением очевидна и фактически непреходяща, пожал плечами Бурлаков. Мне думается это вопрос населения.
Плебисцит?
Империя радикально изменила этнический состав. Сейчас плебисцит будет некорректен. По вашим данным возвращаются многие?
Насколько я знаю, не очень. Многие из переселенцев бежали от фронта. Они не возвращаются совсем. Из угнанных пока немногие. Но, Старцев нахмурился, эксцессы уже начались.
Да, в этой ситуации они неизбежны, кивнул Бурлаков.
Инфраструктура разрушена, самоуправление отсутствует, продолжал рассуждать Старцев. И вы правы: нельзя одну несправедливость исправлять другой. Угон изгнанием.
Совершенно верно, Бурлаков отпил кофе. Однозначного решения я, честно говоря, не вижу. Наверное наиболее приемлем вариант с компенсацией и выкупом.
Да, согласен. Кстати, стихийно этот процесс уже начался. Выкуп, он же компенсация и отказ от претензий. Комендатура оформляет и выдаёт документы на право владения.
Я слышал о таких случаях, улыбнулся Бурлаков.
Ваш комитет подключился? с интересом спросил Старцев.
Разумеется. Мы же комитет защиты жертв Империи. И раз эта территория теперь российская, значит, надо стабилизировать население. Тем более, что рабство было распространено не особо, наиболее рьяные либо бежали, либо не пережили освобождения рабов.
Как и во всей Империи, понимающе кивнул Старцев.
Бывшей Империи, поправил его Бурлаков. Пограничье было необходимо вернуть несмотря ни на что, по политическим мотивам. А то станет непонятно, за что воевали.
Да, конечно, вернуть утраченные территории.
Вот именно. А остальная территориялишняя обуза, пусть самоорганизуется. Мы только даже не почистили, а создали условия, а дальше пускай сами своими руками и по своему разумению, Бурлаков усмехнулся и продолжил:Очень многое упирается в документы. Архивы нам предоставили, но работы непочатый край.
Старцев несколько раз задумчиво кивнул. Отвечая не столько Бурлакову, сколько собственным мыслям.
Как вы думаете, Игорь Александрович, насколько реальна попытка поворота?
А насколько реальна была война? Вы это вряд ли помните.
Совсем не помню, кивнул с улыбкой Старцев.
Ну вот. Тоже считали, что Империя не осмелится. А в результате? Вот видите. А вообще-то об этом надо спрашивать у наших друзей. У Николая Алексеевича и Александра Кирилловича. Это сфера их интересов.
Это их хлеб, улыбнулся Старцев. Конечно, попытки реванша закономерны и неизбежны, но меня смущает одно обстоятельство. Нас слишком убеждают, что все события развернутся на Рождество. Слишком явная утечка.
Чтобы она была естественной, сразу подхватил Бурлаков. Рождество как граничную дату нашего ухода с основной территории бывшей Империи мы дали сами. Тоже всевозможными, насколько я знаю, утечками и полуофициальными заявлениями. Естественно желание реваншистов перехватить и не дать никому вклиниться в момент безвластия. Пересменкасамое благодатное время для прорыва.
Как и фронтовые стыки, кивнул Старцев.
Да, вы правы. Тот же стык, только не в пространстве, а во времени. Вспомните нашу и не только нашу историю. Стоит власти упасть, как сразу находятся желающие и могущие её подобрать, пока честные и законопослушные думают и колеблются. Так что реванш именно вплотную перед нашим уходом или во время него вполне вероятен и даже оптимален для реваншистов. Но нужно решить другой вопрос. Нас хотят упредить или наоборот, вызвать на активные действия?
А как считают в вашем Комитете?
По-разному, засмеялся Бурлаков. Но в любом случае наши действия предопределены. Оружие практически у всех сохранилось, решительности не занимать. Да из подполья мы далеко не всех вывели.
Почему? удивился Старцев.
Потому что с той стороны многие остались в своём подполье. Службу Безопасности и Службу Охраны проредили, скажем так, и без нас.
Да, кивнул Старцев. Я слышал об этом. Программа самоликвидации, правильно?
Совершенно верно. А была ещё Белая Смерть. Глубоко законспирированная и очень влиятельная. И очень опасная. Так вот она, по многим данным, осталась почти нетронутой. И предстоящий реваншэто её дело, я уверен. Исход попытки, конечно, ясен и предсказуем. Но крови будет много.
К сожалению, вы правы, вздохнул Старцев.
Обязанность сидеть с отцом у камина давно тяготила Хэмфри Говарда, но взбунтоваться ему и в голову не приходило. Споры с отцом обходились слишком дорого. Особенно если спор отец проигрывал. Многим спорщикам их победа оборачивалась самым нежданным и неприятным образом.
Добрый вечер, отец. Ну, как ты?
Не изображай любящего сына, Хэмфри. Денег ты больше не получишь.
Хэмфри молча налил себе коньяку и сел в кресло перед камином. Отпил, погонял во рту.
Что за марка, отец? Я такого ещё не пробовал.
Из Франции, Спенсер Говард отвечал, не глядя на сына. Но это вообще его манера разговаривать, когда он достаточно благодушен. Взгляд в упор не обещал собеседнику ничего хорошего. Ты считаешь подготовку законченной?
Я уверен в успехе, отец.
Твоя вера меня не волнует. Это твоя проблема.
Отец, Хэмфри знал, что легко пьянеет, но уж очень хорош коньяк. Это наша общая проблема. И я её решил! он захихикал. Эти болваны ждут на Рождество, а рванёт, ох, не могу, уже во вторник. Хэллоуин будет настоящий! На загляденье. Порадуйся.
Ты глуп, Хэмфри. И не желаешь с этим считаться.
Ну-ну, отец. Я знаю, что ты никогда не любил меня. Но теперь придётся полюбить. Я последний.
Последний Говард.
Интонация, с какой прозвучали эти слова, и быстрый резкий, как удар, взгляд отца напугали и разозлили Хэмфри.
Рассчитываешь пережить меня, да?
Хотя бы.
Взгляд отца стал оценивающим, и Хэмфри понесло.
Думаешь, со мной, как с Джонни? Не выйдет. Я не он.