«А вы кто? спросил Петр Петрович. Что за цаца такая, которую нельзя беспокоить?»
Женщина ответила, что она сторожиха и охраняет объект, который теперь никому не нужен. Лукашевский стал кричать и требовать диспетчера. Сторожиха тоже закричала, обозвала Лукашевского «дубиной», сказала, что он, наверное, свалился с неба, если до сих пор не знает, что подстанция давно не работает, поскольку по требованию народа остановлена главная станция в сопредельной независимой области. Петр Петрович, обескураженный ее словами, попытался сообразить, о какой независимой области идет речь, и пока думал об этом-, сторожиха бросила трубку. Он позвонил снова, но безрезультатнок телефону на другом конце провода больше никто не подходил. Тогда он связался с Яковлевым. Яковлев выслушал его и сказал, что сторожиха права. «В сопредельной независимой области, объяснил он, народ заблокировал электростанцию как экологически вредную. Надо слушать радио, дорогой Петр, а не малевать заграничные пейзажи». Теперь уже сам Петр Петрович бросил трубку так обидели его слова Яковлева.
Стукнула входная дверь. Лукашевский оглянулся, ожидая почему-то увидеть Гостя. Но в аппаратную вошла Александрина. У нее было виноватое лицо. Петр Петрович вздохнул. Было ясно, что она пришла извиниться. Не за себяее-то Лукашевский ни в чем упрекнуть не мог, а за мужа, за Полудина: она все знает, все видела, ей стыдно за него, между ними произошел очень серьезный разговор, он осознал свою вину, раскаивается и просит его простить. И, конечно же, пойдет завтра с Петром Петровичем на линию, раз уж так надо, а сейчас готов подменить его на дежурстве, понимая, что Петр Петрович устал и нуждается в отдыхе. И добавила от себя: «Не сердитесь на Полудина: с ним происходит что-то неладное, как и со всеми намизатмение какое-то. И идите отдыхать: кто знает, какой завтра выдастся день»
Ах, Александрина, Александрина, милый человечек, добрая душа, одна лишь ты только и печешься обо мне, тобой лишь одной согревается мое старое сердце. Но мы из разных времен, из разных пространств, тебе цвесть, а мне тлеть, как сказал Поэт, и руки наши не сплетутся, как не сплетается ветер с листвой Прощу я твоего муженька, хоть в том и нет нужды: сорванное яблочко хотя и краснеет, да не наливается. Тебя успокою, тебя жалею. И люблю
Такие слова прокатились теплым комочком по сердцу Петра Петровича, но вслух он сказал другое: о том, что идти на линию не надо, так как уже отключена и подстанция, и что он успел отдохнуть, потому в подмене не нуждается.
Александрина не стала допытываться, почему отключена подстанция, видимо, решила, что этов порядке вещей, покивала печально головой и тихо ушла. Лукашевский подумал, что мог бы сказать ей что-нибудь ласковое, но тут же похвалил себя за сдержанность: время ли думать о якоре, когда рубишь трос?
То, о чем он думал после разговоров с подстанцией и Яковлевым, можно было вместить в одно понятие: распад. Распадался привычный мир. Он думал об этом и раньше. Но теперь факт распада представлялся ему особенно четко и убедительно. Прежде многое можно было свести к случайностям. Теперь же стало очевидно: события, как выстроенные в один ряд костяшки домино, толкают друг друга и валятся неотвратимо. Кто толкнул первую костяшку? «Ветер, ответил себе Петр Петрович. Может быть, ветер». Другому он ответил бы, наверное, иначе.
Утром Лукашевский связался по радио со своим управлением и сообщил о надвигающейся беде: «Линия вырублена из энергосети, солярка для автономной электростанции на исходе, дороги размыты паводком, доставка горючего невозможна», доложил он начальнику управления и спросил, что делать.
«Что делать, что делать Лукашевский? узнал его по голосу начальник управления. Вы еще на маяке работаете? удивился он. Ваше заявление об увольнении я подписал три недели назад. Вам уже выслан расчет. И вашему помощнику Полудину. А вы, оказывается, все еще там».
«Я просил уволить меня с первого мая, ответил Петр Петрович. Но если вы так решили Кстати, как же я могу покинуть маяк, не дождавшись замены? Удивляться должен я, а не вы. И все-таки объясните мне, что делать?» потребовал Петр Петрович.
«Ничего не надо делать, ответил начальник. Ваш маяк переведен в разряд временно бездействующих. По причине, о которой вы сказалииз-за отсутствия энергоснабжения. Флоты предупреждены. Законсервируйте всю систему. Письменный приказ вам отправлен. Для охраны объекта и имущества к вам послан человек. Дождитесь его, передайте ему все по акту и можете быть свободны. Благодарю за безупречную службу, помолчав, добавил начальник. Вы слышите меня, Лукашевский?»
«Да, слышу, ответил Лукашевский. Прощайте».
Полудин вошел в аппаратную уже после того, как Лукашевский выключил радиостанцию. На нем была брезентовая роба, широкий со стальными кольцами пояс верхолаза, в руках он держал резиновые электромонтерские перчатки. Похлопав перчатками по ладони, Полудин сказал, что готов двинуться в путь, на линию.
«В этом нет никакой нужды, ответил ему Лукашевский. К тому же вы уволены, и добавил, когда у Полудина от растерянности отвисла челюсть: Кстати, я тоже уволен. Одновременно с вами. Три недели назад. Расчет уже давно ждет нас на почте. Так что если нам куда и нужно двинуться, так только в райцентр. На вашей Хонде, Полудин, потому что моя чайка не пройдет». «Чайкой» Петр Петрович называл свою машину. Пересказал Полудину радиоразговор с начальником управления. Полудин сел, схватился за голову. «Без ножа зарезали, сказал он. Всему хана».
Петр Петрович давно не интересовался, как обстоят у Лолудина дела с его переездом в райцентр, на новое обещанное ему место работы. Теперь выяснилось, что работу и квартиру в райцентре Полудин сможет получить только в июле-августе или даже позже и что все это время ему придется жить без зарплаты на маяке.
Александрина, узнав о случившемся, всплакнула, ушла в коровник и сидела там, пока Петр Петрович и Полудин отделяли коляску от «Хонды» и позвали только тогда когда понадобилось запереть ворота.
«Если опять появятся эти бандиты на лошадях, сказал ей Полудин, выкатив мотоцикл за ворота, не открывай им. А станут ломиться, стреляй из ружья. Оно стоит в коридоре».
«В воздух, разумеется, добавил Петр Петрович. Через час-другой мы вернемся». Уже возвращаясь из райцентра, Лукашевский и Полудин догнали на дороге человека, который шел к маяку. Человек был в защитной военной форме с автоматом на груди.
«Куда, служивый?» спросил его Лукашевский, когда Полудин притормозил рядом с ним.
Путник был молод, лет тридцати-тридцати пяти, белобрыс, скуласт, небольшого роста, широкоплеч, голубоглаз, улыбчив. Придерживая на груди автомат обеими руками, он весело подмигнул Лукашевскому и Полудину, обошел вокруг «Хонды», снова подмигнул, дескать, машина что надо, и замер с вопросом в глазах, словно забыл, о чем спросил его Лукашевский.
«Эта дорога ведет к маяку», сказал Лукашевский.
«Естественно, улыбнулся крепыш. Что дальше?»
«Дальше? Лукашевскому не понравилась его манера разговаривать, но делать было нечего, сам ввязался с ним в разговор, пришлось продолжить. Дальше мы интересуемся, куда вы идете. Не на маяк ли?»
«А вы?» закачался с каблука на носок путник.
«Мы-то на маяк, не скрывая раздражения, ответил Петр Петрович. Мы там трудимся и живем. Потому и спрашиваем, не к нам ли вы идете.»
«Вы там не трудитесь, а только живете, сказал путник. Во всем нужна точность. А я иду туда трудиться».
«Слушай, парень, не выдержал Полудин, перестань корчить из себя важную шишку. Мы уже поняли, кто ты: тебя направили на маяк сторожем. Вот и топай. А мы тебя соответственно встретим».
Полудин газанул и отпустил рычаг муфты. «Хонда» рванулась и понеслась, лихо набирая скорость.
«Не надо было так, прижимаясь к Полудину, прокричал ему в ухо Лукашевский. Как-то нехорошо получилось».
«Перетопчется», ответил Полудин.
Пока ехали, пока перетаскивали мотоцикл через глубокие промоины, договорились о том, что Полудин вернется за сторожем и привезет его на маяк. Петр Петрович сошел у маяка, а Полудин, круто развернувшись, помчался обратно. Через полчаса вернулся со сторожем. Петр Петрович открыл им ворота.
«Рудольф, смеясь, представился Петру Петровичу сторож. Или просто Рудик. Не дали вы мне там повыпендриваться. Я заскучал было в дорогеуж очень невеселые тут места, хотел поиграть малость, а высердиться. Не сердитесь. Я нормальный парень. Немного, правда, с приветомэто после Афганистана. Но вполне, как говорится, коммуникабельный».
Петр Петрович уступил Рудольфу одну из своих комнат, спальню, вместе со всей мебелью. Рудольф намеревался перетащить в переднюю комнату диван, а себе взять раскладушку, но Петр Петрович настоял на своем. Спросил у Рудольфа за обедом, как тот представляет себе свою будущую службу на маяке.
«Очень просто, ответил Рудольф. Днем буду спать, а ночьюдежурить на башне. Таково предписание. А когда вы уедете, кое-что изменю, но этосекрет для всех».
«Дежурить будете с этой штукой?» спросил Петр Петрович об автомате.
«Обязательно, сказал Рудольф, потянувшись к автомату. С этой штукой не расстанусь. Она мне нравится.
К тому же мне приказано охранять маяк как военный объект. Усекаете ответственность?»
«Усекаю», ответил Петр Петрович и с тревогой подумал о том, что произойдет, если Рудольф неожиданно встретится с Гостем.
Два дня Лукашевский и Рудольф занимались тем, что сверяли с описью наличие всякого рода имущества и составляли акт его передачи и приема. Петр Петрович, вопреки приказу управления, включал по вечерам маяк, убедив Рудольфа в том, что это надо делать, пока есть горючее. Полудин помогал ему. Вместе они старались обучить Рудольфа управлению маяком на тот случай, если удастся, добыв горючее, поддерживать маяк в рабочем состоянии и дальше. Рудольф оказался прилежным учеником, сообразительным малым и, как он не без гордости заявлял сам, «упорно овладевал знаниями, старался быть примером в боевой и политической подготовке». По ночам однако, забирался с автоматом на башню и простаивал там до рассвета. Петра Петровича это забавляло, а Полудин вертел у виска пальцем и уверял Петра Петровича, что Рудольф «определенно чокнутый»,
На пятую или на шестую ночь Петра Петровича, да и Полудиных тоже, разбудила длинная автоматная очередь. Петр Петрович выбежал из дому в чем был, столкнулся во дворе с Полудиным.
«Что случилось?» спросил он на бегу.
«А то, наверное, что я говорил», ответил Полудин.
Вместе они поднялись на башню. Рудольф спокойно сидел на балкончике и набивал рожок автомата новыми патронами.
«Ты что? накинулся на него Полудин. Совсем того?»
«А вот, улыбаясь, ответил Рудольф и тронул пальцем вонзенную в деревянные перила стрелу. Они по мне из лука, а я по ним из автомата. На лошадях, мерзавцы. Здорово, видно, я их пугнул. Вмиг исчезли». «А если бы убил? спросил Лукашевский, стуча зубами от холода. Ведь мог бы и убить. Или уже убил». «Утром увидим, ответил Рудольф. А сейчас приказываю вам покинуть мой пост. Быстро!»
Петр Петрович и Полудин переглянулись и стали спускаться.
«Спокойной ночи! весело крикнул им сверху Рудольф. Привыкайте к боевой обстановке, голоштанники!»
Утром, едва Рудольф вернулся домой, Лукашевский вышел за ворота. Метрах в пятидесяти от башни земля была ископычена лошадьми. У стены ПетрПетрович подобрал две стрелыкамышовые тростинки с тяжелыми и острыми металлическими наконечниками.
«О Боже, вздохнул Петр Петрович. Скорее бы сняться с якоря. Все сумасшедшие, все!»
Из аппаратной он позвонил Яковлеву. Было еще рано. И потому застал Яковлева дома. Яковлев его звонку не обрадовался, на приветствие не ответил, сразу же спросил, что ему надо. Лукашевский сказал, что нужна дорога. От маяка до райцентра и от райцентра до флотской базы.
«Ладно, будет тебе дорога, ответил Яковлев. До флотской базы уже естьсделали сами флотские. А на твой участок сегодня же пошлю бульдозер. Что еще?» спросил он нетерпеливо.
«Это все», сказал Петр Петрович.
Петр Петрович немного подождал и позвонил снова.
«Сергей, это опять я, не клади трубку, быстро заговорил Петр Петрович, не дожидаясь, когда Яковлев отзовется. У меня куча новостей. Хорошо бы встретиться. Ведь скоро расстанемся надолго, если не навсегда. Назначь время, я приеду. Или приезжай сам. Буду очень рад».
«Я позвоню тебе, не сразу ответил Яковлев. Может быть, завтра, часом в восемь. До завтра. Жди звонка. У меня тоже тут Словом, до завтра».
Тарахтенье бульдозера Лукашевский услышал только к вечеру. Вышел за ворота на дорогу. Бульдозерист оказался знакомымтем самым парнем, который зимой привез на маяк яковлевский подарокдве бочки солярки.
«Справился?» спросил его Петр Петрович.
«А как же! Справился! С вас пол-литра, как говорится», отозвался бульдозерист.
Петр Петрович достал кошелек, дал бульдозеристу десятку. Бульдозерист деньги взял, пожал Петру Петровичу руку и, погрозив пальцем закатному солнцу, тронулся в обратный путь. Петр Петрович помахал ему шапкой.
У ворот его ждал Рудольф. Спросил о бульдозеристе, что ему было надо.
«За десяткой приезжал. На водку не хватало», ответил Петр Петрович.
«Мне бы тоже водочки, вздохнул Рудольф. Не найдется?»
«Сколько надо? Пол-литра, литр?» спросил Петр Петрович.
«Вы плохо обо мне думаете, ответил Рудольф. Сто граммоввполне достаточно».
Они вместе вернулись в дом. Петр Петрович повел Рудольфа в кухню, налил ему водки.
«А что было делать, словно продолжая начатый разговор, заговорил Рудольф, занюхивая водку хлебом. Я спросил их с башни, кто такие, а они в меня из луков. Хорошо, что я пригнулся, а то лежал бы теперь со скрещенными на груди руками. Ну я и пальнул по ним. Реакция у меня такая: стреляют в меня стреляю и я. Но бил выше голов. Оцените. Полудин мне уже рассказывал, что такие штучки тут случаются. А вы не знаете, кто эти наездники? Полудин не знает».
«Я тоже не знаю, ответил Петр Петрович. Обычное хулиганье, думаю. Пацаны. Воруют колхозных лошадей и носятся по степям. Скифы».
«Скифы? переспросил Рудольф. Какие еще скифы?»
«Да жили тут когда-то. Две тысячи лет назад. Игра. Но игра плохая. Я видел стрелы, нашел под стеной. При хорошей тетиве такая штука вполне может убить».
«Кстати, сказал Рудольф, прожевав хлеб. У вас должен быть пистолет. В описи он не значится, но в управлении мне о нем сказали. Надо сдать пистолет».
«Сейчас?» спросил Петр Петрович.
«Можно и сейчас».
Петр Петрович отдал Рудольфу пистолет и запасную обойму с патронами.
«Жалко расставаться? спросил Рудольф. Мне было бы жалко. Вот и с автоматом не могу расстаться. Сросся с ним. Потому и согласился на эту службу».
Лукашевский спросил, как он будет жить, когда останется один.
«Как-нибудь. Летом, думаю, найду себе на пляже девочку, ответил весело Рудольф. Бывают тут красивые девочки? Ну, как вот эта», указал он на портрет Марии.
«Тут все девочки красивые», ответил Петр Петрович, простив Рудольфу его невольную бестактность.
Вечером, когда Рудольф был уже на башне, к Петру Петровичу пришла Александрина и поделилась с ним своей тревогой: Полудин, ушедший еще на рассвете в райцентр с коровой, которую повел продавать, до сих пор не вернулся. Петр Петрович взглянул на часы. Было восемь. Петр Петрович предположил, что если Полудин все-таки продал корову, то наверняка сделал это до закрытия рынка, то есть до шести вечера. А выйдя из райцентра в шесть, он мог добраться до маяка только к десяти.
Теперь же было только восемь. Стало быть, при таком варианте сейчас Полудин находился на полпути.
Лукашевский вывел из гаража машину, объяснил Рудольфу, окликнувшему его с башни, куда и зачем едет, тронулся в путь, включив фары на дальний свет. Ехал медленно, чтоб не влететь в размоинуна добросовестность бульдозериста положиться было нельзя.
Полудина он увидел возле курганов. Тот сидел посреди дороги, сидел неподвижно, упершись обеими руками в землю. Без пальто, без шапки. Растрепанные волосы падали на лицо, и весь он был вывалян в грязи. А когда свет фар выхватил его из тьмы, не только не попытался встать, но даже не шевельнулся, не заслонился рукой от яркого света. Петр Петрович подъехал к нему почти вплотную и вышел из машины. Первой его мыслью было, что Полудин пьян: продал корову и напился на радостях или с горя. Но Петр Петрович ошибсяПолудин был жестоко избит. Кровь стекала у него по подбородку, пиджак и рубаха были разорваны. Лукашевский приподнял с его лица волосы и увидел, что у Полудина разбит нос, губы, а глаза заплыли черными синяками. На вопрос, что случилось, Полудин не ответил, лишь застонал и мотнул головой. Петр Петрович поднял его с земли, дотащил до машины и усадил на переднее сиденье, плотно пристегнув ремнем. Сел за руль, но поехал не сразуне мог решить: везти Полудина домой или немедленно доставить в больницу.