Журнал «Полдень XXI век»2003 5-6
Колонка дежурного по номеруАлександр Щёголев
1. ТРУБА ЗОВЕТ!
Те из авторов, которые работают на невзыскательную публику, самоотверженные люди. Настоящие герои. Они жертвуют собой ради естественных нужд общества. При чем здесь деньги! Они альтруисты, несмотря на свои тиражи и гонорары. Им, как никому другому, известно, что деньгине главное. Всякие там эгоисты, именующие себя творцами, пишут, мечтая войти в вечность, а эти отчаянные скромняги отказались от жизни после смерти. Они обслуживают нас, современников, и с чистой душой бесследно исчезнутвместе с нами Красивая сказка.
На самом деле все не так. Автоматизированные кухни выпекают сериал за сериалом, прикармливая массового читателя. Закаленные в боях авторы огнем и мечом, плазмой и бластером пробиваются к кормушкам. Это война. Рафинированная гладкопись захватила книготорговые точки, выставив в караулы клонированных Рыцарей Света. Стаи разнообразных Повелителей Тьмы, закрыв плащами солнце, жрут беззащитные души. Агрессивное косноязычие сжигает города, глянцевые крепкотелые персонажи пируют на пепелищах. Сорви с книги крышечку. Газированный сюжет, как джин-тоник, польется в разинутый рот и как же хорошо, что все этотоже лишь морок!
Да, война с серостью важна. Но не настолько, чтобы сходить с ума от звуков трубы, зовущей на бой. Пока есть шалопаи, которые думают о вечном и желают странного, литература будет жива и здорова.
Надеюсь, вы поняли, что предыдущий абзац, в отличие от прочих, написан серьезно.
2. ТРУБАЧ СПОТКНУЛСЯ И ПРОГЛОТИЛ МУНДШТУК
В этом журнале нет нравоучений, наставлений и морали. Здесь вас не собираются делать лучше, добрее, чище, не рассуждают долго и нудно о смысле жизни. Так что опасаться нечего. Конечно, отобранные для вас произведения не сравнятся с «типичными образчиками» в разудалой глупости, зато написаны они лучше. Они написаны по-русски, а это нынче дорогого стоит (речь вовсе не о цене на журнал). Мало того, приключения у нас тоже есть. Поединки, стрельба, расследования, увлекательная беготня по пересеченной местности. Трагическая любовь, счастливая ненавистьвсе, что нужно увязшему в житейском болоте читателю. Но есть и кое-что новое
Вот бесстрашный атеист Бачило, невзирая на лица (и рога), описывает вполне симпатичный Ад для сексуально озабоченных невротиков. Вот заслуженная Нина Катерли помогает нам подглядывать за молодым Вертером, которому приспичило по-большому. Вот Романецкий с языческой прямотой утверждает, что с похмелья даже маг не обуздает женскую похоть Короче, вам нужен юмор? Их есть у нас! На любой вкус и запах! И над смелым заявлением «И ВРЯД ЛИ ВЫ СМОЖЕТЕ МНЕ ВОЗРАЗИТЬ» (из статьи и кинофантастике) автор этих строк намерен смеяться вплоть до следующего номера
«Полдень», заряженный на новизну и непохожесть, сделал шаг в верном направлении и теперь ему, как и всякой материализовавшейся мысли, нужно однопризнание. То есть Покупатель. То есть Вы.
Истории, образы, фантазии
Марианна АлфероваЗАГРЕЙ
Повесть
ГЛАВА 1. КУКЛА
1
Утром стоило немалого труда вспомнить свое имя. Но все же он вспоминал. Это было симптомом. Не хорошим и не плохим, а просто симптомом. Как свет за окном был симптомом утра. Утро, похожее на вчерашнее: день, не похожий на утро. Вечером, если выйти к реке, можно увидеть полоску оранжевого заката. В его лучах волны, что барахтаются у берега, кажутся медными. В рыжих бликах мерещатся чьи-то лица. Можно принести сачок и ловить их. Порой удается поймать. Бледный комок слизи пролежит на камнях до утра и высохнет. А сачок придется долго мыть под краном.
Прежде ЗАГРЕЙ любил заниматься ловлей, а теперь редко спускался к реке. И еще, он давно не вставал с рассветом. Просыпался, когда уже было светло, и день, разрезанный на шесть неравных долей стальным переплетом огромного окна, стекал к полудню. Окно слегка накренилось вовне, и потому открывалась только одна крайняя рама-дверь, через которую ЗАГРЕЙ выходил на балкон, перешагнув через низкий подоконник. ЗАГРЕЙ называл этот выход прогулкой. Ведь это так важночто и как назвать и запомнить название.
Балкон велик, его серая плита покрылась паутиной трещин, а решетка, первоначально сплетенная, как ветка с металлическими листьями, переиначилась в замысловатую паутину, из которой то там, то здесь торчат острые иглы. ЗАГРЕЙ шагнул на балкон. Не то чтобы он любил здесь гулять, нельзя сказать даже, что он стремился. Он тек. Так течет вода с более высокого места на более низкое. Балкон был более низким местом, и ЗАГРЕЮ надо было сюда перетечь, чтобы в низком месте выкурить сигарету. В низком месте ЗАГРЕЙ становился выше. Свою тень он прилеплял к стене комком жвачки, и каждый раз бледно-фиолетовый абрис был чуть длиннее, чем прежде, и это радовало. Хотя с другой стороны, могло и печалить. Но пока он не позволял себе печалиться по этому поводу. Он умел не позволять себе. Как не позволила себе решетка быть металлической веткой с листьями и не пожелала стечь бесформенной кляксой металла. Надо уметь удерживать форму. Искусство удержания формы дается или не дается вовсе, но об этом тоже не стоит печалиться, как и о многом другом.
В углу на балконе стоял глиняный горшок, и в нем росла вишня. Сейчас деревце было в белых цветах. Появление вишни на балконеэто маленькая тайна ЗАГРЕЯ. У него есть тайныи это приятно. Косточку он нашел возле таверны и принес домой. В огромный глиняный горшок пришлось долго таскать ил с реки. Косточку он медлил сажатьбоялся, что не вырастет. Но все же отважился, посадил. И деревце выросло, и теперь цвело постоянно. Стоит облететь лепесткамглянь, на ветках вновь белые пузырьки бутонов. Вот только плодов вишня не принесла ни разу.
Напротив балконастена, а в стене окно, стекло посерело от пыли; заоконная тьма казалась не черной, а серой, то есть серая тьма пыталась притвориться серым светом. ЗАГРЕЯ волновал вопрос: какая разница между серой тьмой и серым светом. Но пока он не нашел ответа. В другой стене, той, что слева, окон не было. И в той, что справа, тоже ни окон, ни дверей. Узкий колодец открывался только в небо. И то, что падало сверху, навсегда оставалось внизу, застревая в осколках булыжника. Дохлая птица, упавшая сверху, и выброшенная кем-то нагая желтая кукла лежали рядом. Может быть, кукла выпала из окна напротив? Но ЗАГРЕЙ не видел, чтобы рама открывалась. За окном ничего не происходило, там день за днем прозябала поседевшая от времени пустота.
ЗАГРЕЙ швырнул недокуренную сигарету. Кукла протянула желтую руку и схватила хабарик, вдавила в полуоткрытый рот, прикусила четырьмя белыми острыми зубками и затянулась. Табачный дым вырвался из пробитой гвоздем щеки, из сочленений ручек и ножек. ЗАГРЕЙ усмехнулся. Может, скатать хлебный шарик и швырнуть внизпоглядеть, как будет кукла его жевать. Но стоит ли? Стоит ли длить ее жизнь? Лишив хлеба, быстрее лишишь ее нечаянно дарованной жизни. Или не лишишь? И кукла начнет грызть трупик дохлой птицы и покрывать желтыми экскрементами булыжники двора. Загреева тень на стене постепенно росла, и доросла до карниза под крышей. Но при этом сделалась такой бледной, что почти не угадывалась. Никто не желал оживления куклы, но она ожила. Может, спустить ей вниз веревкупусть поднимется наверх, перебирая неловкими целлулоидными ручонками? Или все же бросить ей хлеба? О чем мечтает она, лежа внизу, о спасительной веревке или о куске хлеба? О чем молит ЗАГРЕЯ? По сравнению с ней он был не великаномбогом; тень его переросла стену и попыталась отразиться на небе. Так о чем же просит кукла? ЗАГРЕЙ прислушался. Но не услышал ничего. Если она и молила, то молила безмолвно. Ему самому предстояло решить, что ей дать: веревку или хлеб. Он подумал. И не дал ничего.
Интересно, испытывала ли ожившая кукла боль? Не боль от пореза или от удараясно, что простая боль была ей недоступна. Но ту боль, что испытывал ЗАГРЕЙ постоянно, едва разлеплял глазаночью ли, утромне важно, могла ли кукла ее ощущать? Боль просыпалась вместе с ЗАГРЕЕМ, глухая, нудная, ее можно было терпеть, ибо она не была чрезмерной, но иногда сводила с уматогда хотелось кричать, выть, кусаться. Или убить кого-нибудь, неважнокого. Определить, где гнездится боль, было невозможно. Она просто была, где-то внутри ЗАГРЕЯ, фантомом бродила по телу, вспыхивала то там, то здесь и исчезала, едва он пытался прислушаться к ней и определить очаг. Но стоило перестать вслушиваться, как боль возвращалась, торжествуя, она наносила удар, а потом постепенно стихала, но никогда не исчезала совсем.
ЗАГРЕЙ ушел с балкона и сразу стал меньше. Не хуже, не слабее, а меньше. Он не мог понять, почему балкон позволяет ему расти, как растет дерево в глиняном горшке? Быть может, все дело в небе? Быть может, под небом все могут быть высокими, как деревья, иметь корни и кроны и шуметь на ветру?
Неодетый, закутанный во влажное полотенце, ЗАГРЕЙ присел к столу. Старинный светильник изогнулся бронзовым телом, как живая плоть перед венериным спазмом. В носике светильника тлел желтый огонекжидкость из огненной реки за ночь не успела иссякнуть. За день светильник наверняка выгорит. Значит, следующей ночью у ЗАГРЕЯ не будет светасегодня он не пойдет к Флегетону. Лень. ЗАГРЕЙ подумал о предстоящем дне с отвращением, о лежащим за днем нынешним далеком «завтра»без желания. Предстоящие дни не манили, потому что не обещали ничего. На столе лежали раскрытая тетрадка и перо. Чернила были невидимыми. Но ЗАГРЕЙ умел читать написанное. Тетрадь была исписана уже до половины. Но каждая страница не закончена.
На стене напротив висела картина. Белые струпья краски прорастали из струпьев черных. Изумрудная вода отражала небо. Небо было лиловым. По острым скалам, раня белые нежные ступни, ходил человек в белой хламиде и разбрасывал жемчужины. Они падали в воду и становились каплями крови. В воде плавала нагая женщина и предавалась любовным утехам с морским лупоглазым чудищем. Бледный длинный язык чудовища обвивался вокруг шеи любовницы. Женщина запрокидывала голову так, что глаза ее смотрели на ЗАГРЕЯ. Руки женщины ухватились за роговые гребни на спине твари, ее полные ноги сдавливали скользкие бока монстра.
Внизу холста была краткая подпись. «Вин»значилось на холсте. Странное имя для художника. Но даже его художник забывал, как только ставил подпись.
Мерзкая картина, выброси ее, сказала Пина. Она сварила кофе. Кофе у нее всегда получался горький. Не просто горькийнаигорчайший. И сколько сахара ни кладисладости почувствовать невозможно. Но все же ЗАГРЕЙ пил ее кофе. Морщился, но пил. Другого не было.
А мне нравится, сказал ЗАГРЕЙ, разглядывая картину. К тому же Вин ее скоро заберет.
Этот придурок в белом похож на моего супруга, фыркнула Пина.
Он смотрел на Пину и думал, любит ли он ее? Но никак не мог определить, что понимать под словом «любить». Что-то не складывалось. Он любил и не любил. Хотел, чтобы она немедленно убралась из его комнатушки, и страстно мечтал, чтобы осталась. Глядя на Пину, он думал всегда только о себе. Потому что думать о ней было невозможно. Он не знал, как она относится к нему. Он даже не надеялся, что он ей нравится. Много раз он пытался спросить, но слова застревали в горле. Не надо спрашиватьпусть все будет, как есть. Она приходит и остается. Потом уходит. Каждый существует отдельно от другого. Нельзя зависеть от другого Он вспомнил куклу в колодце двора, захотелось вернуться и бросить ей хлеба. Но ЗАГРЕЙ остался сидеть.
И вдруг сказал, сам не зная зачем:
Ты не любишь мужа.
А за что мне его любить? тут же вспылила она. Он заметил, что в последние дни она не может разговаривать ровно, все время кричит, все время на взводе. Значит, скоро исчезнет. А ему опять ждать. Он украл и изнасиловал меня. А потом сделал своей женой. Надо же, какая милость! За нее мне с ним никогда не расплатиться! Даже если я буду изменять ему с каждым встречным.
Знал, что не надо было спрашивать! Оказывается, онпервый встречный. И только.
Почему ты сюда возвращаешься? Из-за плодов граната, да?
При чем тут гранат? Все это вымыселна счет таинственной пищи, сожрешь и не можешь уйти. Какая чушь! Сбежать всегда можно, если знать дорогу. Все проще: там я никому не нужна. Она ела гранаты и разбрасывала косточки. Даже в кровати ЗАГРЕЙ их постоянно находил. Уходя, она всегда оставляет несколько гранатов на столе. ЗАГРЕЙ их съест. Она вернется и будет искать. Она запрещает ему есть гранаты. Но всегда их оставляет. Чтобы было, за что его ругать.
А твоя мать? он задавал вопросы без интереса. Ему не было никакого дела до ее матери.
Ха-ха! Ну конечно, любящая мамочка! Она радуется моему появлению два дня, от силы три. А потом забывает, что я вообще есть на свете. У нее дела. Куча важных дел. Там у них всегда дела. Я когда-нибудь сойду с ума от их дел. И чего они суетятся, если все равно будут здесь? Так что, когда мне становится совсем тошно, я возвращаюсь. Позволяю супругу разок меня трахнуть, а потом иду к тебе.
Он ей не верил. ЗАГРЕЙ никогда ей не верил. Она врала и даже не находила нужным это скрывать. А может быть, она говорила правду? Впрочем, ЗАГРЕЮ было все равно, говорит она правду или врет.
Иногда он пытается меня выследить, надевает свой дурацкий золотой шлем, который делает его невидимкой, и крадется следом. Пина засмеялась. Нехороший, ядовитый смехона всегда так смеялась. Вся его сила в этом дурацком шлеме. Даже когда меня насиловал, он надел шлем. И теперь, исполняя супружеские обязанности, напяливает шлем. Иначе не может. Ничего не может делать без шлема.
Она сделала многозначительную паузу, ЗАГРЕЙ тоже молчал. Она только что выдала ему тайну Дита и хотела, чтобы он что-то ответил: обрадовался или, напротив, заверил, что знать про золотой шлем ему совершенно ни к чему. Но ЗАГРЕЙ ничего не сказал. Просто потому что не зналнужна ему тайна Дита или нет.
Ты не собираешься на ту сторону? спросил он.
Нет.
Но вроде пора.
Еще рано. Рано!
Конечно, лгала. ЗАГРЕЙ чувствовал, когда она должна уйти. Им вдруг тесно становилось друг подле друга. Но если ЗАГРЕЙ спрашивал, не пора ли ей в прежний мир, она непременно отвечала «нет». А на следующий день исчезала и отсутствовала долгие месяцы. Только она и Танат покидали этот мир.
Пина уселась на кровать, закурила. Ее тело было загорелым, бронзовым, блестящим, и ягодицы, и грудьни единого белого пятна.
Что ты делаешь на той стороне? спросил он.
Работаю в лупанарии. Что же еще там можно делать? Весь тот миродин большой публичный дом.
Прихвати с собой хароновых монет. Тебе перевозчик не посмеет отказать.
Какой ты умный! воскликнула она с издевкой. Я всегда беру монеты, но мне всегда хватает лишь на три дня.
Значит, тебе нравится работать в лупанарии, не то чтобы ЗАГРЕЙ хотел уличить ее во лжи, его раздражало, что она считает его глупцом.
Да нравится. Нравится! Ты против? Или будешь бить меня, как Дит?
Нет. Разве я имею право тебе приказывать?
А хотел бы? она прищурилась. Ждала ответа. Сказать «нет», как и сказать «да»равносильно проигрышу. Ни «да», ни «нет» ей не понравятсяэто точно.
Я хочу пойти с тобой в тот мир и быть там твоим возлюбленным.
Она коротко рассмеялась.
Так и знала, что скажешь какую-нибудь глупость. Но мне нравятся твои глупости.
Можно я тебя провожу?
Проводи. Мне не жалко. Когда ты идешь сзади, мне кажется, что я гуляю с собакой. Не с Цербером, а с обычной собакой, какие есть в том мире. Я бы хотела собаку. Собакиверные. В отличие от людей.
Она достала из шкафа черный плащодин из многих, и все как две капли воды похожие друг на другаи надела на голое тело. Водрузила на нос черные очки.
Когда она вернется к ЗАГРЕЮнеизвестно. И вернется ли вообще? Она никогда не обещает, что придет. Но приходит. ЗАГРЕЙ поцеловал ее в губы. Он был такого же роста, как она. Даже чуть-чуть ниже. Она погладила его плечо рукой в тонкой черной перчатке. Даже сквозь кожу он чувствовалрука горяча. Она хотела шагнуть к двери, но он ее удержал.
Не уходи. Останься в этот раз подольше.
Нет. Она щелкнула его по носу. Я же сказала.
Почему?
Взгляд зеленых глаз поверх очков.
Нети все. Не-ет! произнесла она нараспев и потуже затянула на тонкой талии поясок.
2
Пина шла, постукивая каблучками по влажной скользкой мостовой. ЗАГРЕЙ крался за ней. Раньше никогда не следил, а теперь шел и не мог повернуть назад. Она не оборачивалась. Прежде ЗАГРЕЙ не замечал, как она прямо держит плечи. Теперь заметил. Женщину, которая так держит плечи, нельзя ни о чем проситьэто бесполезно. На мгновение он потерял ее из виду, потом вновь заметил блеск ее кожаного плаща. И тут вдруг кто-то ударил ЗАГРЕЯ в високсильно ударил, так что ЗАГРЕЙ покатился по мостовой. Вскочил, изготовился драться. А рядомникого. Он растерянно покрутил головой. И получил новый удар в скулу. Правда, не такой сильныйв последний момент он что-то почувствовал, какое-то дуновението ли ярости, то ли воздухаи сумел уклониться. Ударил сам наугади не промахнулся. Кулак ткнул во что-то плотное.
На всякий случай ЗАГРЕЙ отскочил. Ну, ясно! Дит в невидимом шлеме. Сейчас наверняка попытается зайти сзади и треснуть по затылку. ЗАГРЕЙ развернулся и ударил наугад. Попал. Дит взревел, послышался глухой шлепок. И на мостовой возникла туша Дитакосматая голова, массивное туловище и короткие ноги. Шлем, звеня, катился по камням. ЗАГРЕЙ кинулся следом и пнул шлем, как мяч. Тот прыгал по мостовой, еще удар и еще Дит ревел от бессильной ярости и бежал следом. Ну что ж! Пусть попробует догнать и отнять. ЗАГРЕЙ мчался, как ветер, и вскоре очутился на берегу.
Солнце всегда ходит по той стороне неба, что за Стиксом. Слева поднимается, справа садится. Сейчас огромный медный диск скатывался за черную гребенку гор на горизонте. Стикс тоже был медным. Ладья Харона качалась на той стороне, набирая души для путешествия.
Эй, Харон, держи подарок! крикнул ЗАГРЕЙ и пнул шлем.
Но Дит успел схватить его на лету. Схватил и надел. И тут же скрылся в свою невидимость и сразу же навалился сзади и попытался спихнуть ЗАГРЕЯ в воду. От тяжести ноги ушли в тину по самые щиколотки. ЗАГРЕЙ ощутил ледяной холод.
«Вдавит сейчас в тину навсегда», мелькнула мысль. Он сделал усилие и вывернулся. Дит не так уж и силен, а ЗАГРЕЙ, несмотря на свой маленький рост, был необыкновенно ловок.
ЗАГРЕЙ припустил вдоль берега, прислушиваясьнет ли погони. Потом остановился и оглядел берег: других следов, кроме следов самого ЗАГРЕЯ, на топком берегу не было. Он остановился. Присел на торчащий из тины камень. Ноги дрожали. Нелепо. Он дрался с самим Дитом. Он хотел отнять у царя шлем. Разве ЗАГРЕЮ нужен шлем?
Вон Харону деньги нужны. С каждого за переправу берет перевозчик свой положенный обол. И набралось у него их не тысячи, не миллионыгоры. Ссыпаны в огромные сундуки, заперты на ржавые замкибесчисленные позеленелые медные кругляки, не нужные никому. Однако Харон трясется над ними и проверяет ежедневнона месте ли запоры?
«Что можно сделать с этими медяками? На что они?»эти вопросы задавал себе ЗАГРЕЙ, когда оказывался на берегу и разглядывал стоящие друг на друге старинные сундуки. И каждый раз не мог отыскать подходящего ответа. Если попасть на ту сторонуможно продать в лавку нумизмата старинные монетки. Кто-то рассказывал про такие лавки, ЗАГРЕЙ уже не помнилкто.
3
ЗАГРЕЙ написал ее имя в тетради и наблюдал как оно тает, как поднимается облачком и белесым дымком плывет по комнатек окну, чтобы пуститься следом за хозяйкой. Прощай, Прозерпина! ЗАГРЕЙ съел один гранат. Гранат был таким же горьким, как кофе. Потом явился Цербер. Одна голова его гавкала на всякий случай, две другие кинулись лизать руки ЗАГРЕЮ. От слюны Цербера кожу щипало и вспухали крошечные розовые волдыри.
Мучаешься? спросил Цербер. Хочешь удрать, небось.
Не хочу, сказал ЗАГРЕЙ, гладя жесткую шерсть пса на затылке. Врал. И Цербер знал, что ЗАГРЕЙ врет.
Ничего не получится. Ни у кого не получалось.
А ты бы мог
Нет.
Все отвечают «нет». Универсальное слово. Любимое слово. ЗАГРЕЙ не стал настаиватьсмешно настаивать, разговаривая с Цербером.
В дверь кто-то поскребся. Осторожно, по-собачьи. Одна из голов Цербера недовольно рыкнула.
Кто там? спросил ЗАГРЕЙ.
Как кто, гавкнул Цербер. Художникявился за картиной.
ЗАГРЕЙ отворил. В самом деле художникв длинной заляпанной краской рубахе, в нелепом беретегде он его только отыскал?
Привет, сказал ЗАГРЕЙ.
Поможешь донести? спросил художник, хмуро глядя в пол.
Уже?
Опять не хватило. Но в следующий раз получится. Я успею.
Ну, я пошел, гавкнули сразу три головы Цербера. Уже у порога одна башка обернулась и с глумливой ухмылкой сообщила:Дит говорит, что ты такой же, как все.
ЗАГРЕЙ в ту минуту снимал со стены картину вместе с художником. Обернулся. Пес уже удрал. Дит говорит Подумаешь, мало ли что говорит Дит! Они сняли картину. Она, хоть и без рамы, была, ох, как тяжела.
Женщина еще не насладилась, сказал ЗАГРЕЙ.
Что поделаешь? Света больше нет. Ни единого фотона. А то бы я Художник сдавленно всхлипнул.
Ты молодец, Вин.
Это ты обо мне? Я рад, что ты мой друг, ЗАГРЕЙ.
Художник не помнил своего имени, но картины подписывал. То есть вспоминал свое имя на тот миг, когда подписывал, а потом вновь забывал.
Они несли картину наверх, в мансарду. Поднимались выше, а становилось темнее. Когда отворили дверь в комнату художникапахнуло холодом, жгучим, абсолютным. За дверью лежала черная, бархатная, непроницаемая тьма.
Дальше я сам. Знаю, ты не можешь сюда войти, шепнул художник. Жди.
Он впихнул картину в комнату и закрыл дверь. ЗАГРЕЙ сел на ступеньку и стал ждать. Он думал о своей возлюбленной и о картине, которой скоро не станет. Когда ЗАГРЕЙ думал о Пине, то есть о Прозерпине, она казалась ему глупой противной стервой. Но почему-то он все равно о ней думал.
Художник распахнул дверь.
Заходи!
Внутри было тепло. В огромном камине весело прыгали языки рыжего пламени. Горела картина. Шипела краска. ЗАГРЕЙ присел к огню. Полотно было еще почти целымлишь по краям его облизывали оранжевые язычки. ЗАГРЕЙ увидел женщину в объятиях монстра. Ее тело дергалосьнаконец она дождалась венерина спазма.
Подпись «Вин» уже сгорела.
Это все-таки здорово, бормотал художник, потирая замерзшие руки.
Что здорово?
Я успел написать целую картину и начать еще одну. Пока эта будет гореть, я закончу вторую и начну третью. И напишу Да, напишу почти до половины. И так каждый раз. Я успеваю чуть-чуть больше. Скоро, у меня останется целая лишняя картина, которую не придется жечь.
Чудище отпустило женщину и попыталось выскочить из огня. Но не получалось: холст уже обгорел с краю, и жаркие рыжие языки фыркали жаром в морду твари и отгоняли в глубь картины. Изумрудное море шипело испаряясь.
Художник встал к мольберту и стал спешно работать. Надо было успеть, пока горит картина, создать другую.
Ты похож на Калипеда, который все бежит и бежит, а ни на локоть не сдвинулся, заметил ЗАГРЕЙ.
Я сдвинулся! тряхнул спутанными волосами художник. Я пишу лишнюю картину! Лишнюю! Несгораемую! Понимаешь? А, ничего ты не понимаешь. Ты кем прежде был?
Я не был прежде. Я все времясейчас.
Забыл, значит. Все забыли. А янет. Я знаю, что был художником.
Заткнись! Я не забыл! крикнул ЗАГРЕЙ, внезапно выходя из себя. Просто не был преждеи все. Только сейчас.
Забыл! удовлетворенно хмыкнул художник. Вот там зеркало в углу, погляди, вдруг поможет. Хотя, сказать по правде, никому не помогает. Мнетоже.
ЗАГРЕЙ подошел. Он знал, что увидит отражение, но все равно немного боялся. А вдругнет? Но отражение явилось. Лицо с курносым носом, немного детским ртом и круглыми удивленными глазамито ли серыми, то ли зелеными. Русые растрепанные волосыоблик вечного подростка, который почему-то хочет выглядеть взрослым.
Ну, видишь отражение? спросил художник, не поворачивая головы и азартно кладя мазкиспешил закончить подмалевок.
Художник фыркнул, нехотя отложил кисти и подошел. Его отражения в зеркале не появилось, но зато Вин увидел отражение ЗАГРЕЯ.
Как это у тебя, а? голос художника задрожал. Плечи поникли.
Я же сказал: всегда был здесь. Зеркало знает и видит меня. Я могу создавать отражения, добавил Загрей с ребячливой гордостью.
Вижу.
Ты врешь! Вин дрожал, хотя в комнате было нестерпимо жаркос ЗАГРЕЯ пот так и катился.
Я тут родился, упрямо повторил ЗАГРЕЙ.
Уходи, прохрипел Вин. Мне надо работать. И зеркало возьми, мне оно ни к чему.
Он кинулся к мольберту. Принялся спешно скрести мастихином по холсту. Не получилось. В первый раз не получилось. ЗАГРЕЙ взвалил зеркало на спину.
Время я потерял время бормотал художник.
ЗАГРЕЙ вышел из комнатушки художника. На лестнице его обдало холодным воздухом, и он задрожал.
ГЛАВА 2. НИ-НИ
1
ЗАГРЕЙ накинул черную блестящую куртку, сунул гранат в карман и вышел из дома. Куртку ему подарила Прозерпина. У мужа стащила. Шикарная куртка. Каждый день выглядит как новаякожа сверкает, заклепки так и горят. Одно неловко: велика и в плечах, и по длине. Сразу виднос чужого плеча.
Дойдя до перекрестка, ЗАГРЕЙ остановился, прислушался. Было тихо. Значит, Титанов рядом нет. Уже несколько дней ЗАГРЕЙ их не видел. Это могло бы обрадовать, если бы не было так подозрительно.
ЗАГРЕЙ шел по знакомой улочкеслева и справа глухие заборы, без дверей, без ворот. Улочка петляет, заборы вьются и с каждым извивом становятся все выше и выше. Почва медленно понижается. Вскоре булыжник не различитьпод ногами чавкает ржавая вода. А заборы уже так высоки, что теряются в сизом тумане с реки. Наконец последний поворот, знакомая ржавая дверь и рядом узенькое окошечко, забранное решеткой.
ЗАГРЕЙ постучал в дверь.
Окошко приоткрылось.
Чего тебе? рявкнул хриплый голос. Тот, что рыкал изнутри, попытался закрыть окошко.
Ты слишком тороплив, Тантал, никогда не выслушаешь до конца. Я тебе гранат принес.
Изнутри раздалось недовольное рычание, потом ржавая дверь приоткрылась.
Заходи.
ЗАГРЕЙ вложил в протянутую лапу гранат и вошел. Слышно было как жадно, давясь, Тантал ест гранат вместе с косточками.
В тусклом свете одной-единственной лампы можно было различить груды добра на полу. Вот сложенные одно к одному нарядные платья, вот туфливсе непригодные для здешнего климата, но красивые, изящные, как изгибы Флегетона. Вот груда колец. Сокровища, которые можно лишь собирать, но никак нельзя использоватьвоистину танталовы муки. То, что лежало внизу, на скользком каменном полу, давным-давно сгнило и покрылось пушистой белой плесенью. Вещи, лежащие сверху, хранили еще запахи, чуждые подвалулегкий аромат духов, дорогого мыла, лаванды.
ЗАГРЕЙ оглядывал все это с таким видом, будто танталовы сокровища его не интересуют.
Для Проськи пришел искать, что ль?
Тантал не скрывал, что ненавидит Прозерпину. Ее многие ненавиделиза то, что она легко могла упорхнуть отсюда на долгие девять месяцев. Ни у кого больше такого права не было.
ЗАГРЕЙ пожал плечами:
Может, и для нее. Только она эти вещи не ценит.
Соврал. Не для Прозерпины искалдля себя. Что-нибудь необыкновенное, что будет значить очень много в этом мире. ЗАГРЕЙ не знал, что именно он ищет. Даже не догадывался. Но знал, что ЭТО должно существовать. Он присел на груду пиджаков. Всеразрезанные на спине и от всех, даже от новых, пахнет сыростью. Тантал не имел права ничего взять. Но ЗАГРЕЙ мог. Однажды он тайком взял пиджак и зашил разрез на спине. Только почему-то нитки стали со временем белыми, а пиджак так и остался черным.
Бери, что нравится, и вали отсюда, буркнул Тантал.
Я ничего не нашел.
Тантал с изумлением оглядел груды одежды и украшений.
Ничего? переспросил.
Ну да. Ничегошеньки. Черный плащ есть?
Нету..
А где Прозерпина их берет?
Не знаю. Не у меня.
А черные очки?
Тоже нету.
ЗАГРЕЙ взял с соседней кучи лиловое шелковое платье.
Вот это возьму.
Проська его не наденет, фыркнул Тантал.
ЗАГРЕЙ не стал спорить. Скомкал тончайший шелк и сунул в карман.
2
Дома дрогнули, мостовая дрогнула, дрогнуло даже небозеленое с ржавыми хлопьями облаков. Титаны! Их поступь узнают издалекате, кто может слышать. ЗАГРЕЙ спешно нырнул под арку и прижался к влажной стене. Грохот приближался. Теперь уже дрожало не все здание, а каждый камешек, каждый кирпич. Стекла дребезжали пронзительно и тонко, одно не выдержало безмерного страха, лопнуло, осколки тусклыми ледышками посыпались вниз. Остальные уже визжали, корчась в рамах. Наконец в проеме арки возникла серая грязная голень, стянутая рыжими ремешками, колено, похожее на безобразный красный нарост, и часть бедра. Край туники был порван и вымазан чем-то бурым. Титан сделал еще один шаг, и огромная нога исчезала. Потом появилась другая ногапотоньше, постройнее, в лаковом сапожке и черной брючине. Грохочущий шаг, звон еще одного лопнувшего, не вынесшего напряжения стекла, и эта нога тоже исчезла. Титаны прошли.