Славик надулся и умолк. Постреливая выхлопом, порхал между платформой и ободом кольца, найтуя фрагменты обшивки и конструкций, до которых не дотягивался я.
Когда места стало довольно, я зарядил сороконожке по фасеткам концентрированным лучом с частотой стробоскопа. Клетчи тут же перестали подкрадываться и как ни в чем не бывало нырнули к нам.
Сороконожка погасила огни на пилонах и накрепко вцепилась крючковатыми ногами в палубу. Платформа была маленькаяобычный монтажный понтон, и поэтому сороконожка не поместилась вся на причальном козырьке, а обвилась своим длинным телом вокруг, блестящими сегментированными арками перечеркнув несколько раз черное небо. Словно кольца змеи, подумал я. Вот сейчас она сожмет их, и
Ичто?
Вот именно. Ничего. Ничего не изменится. Только темп строительства немного снизится, ровно до тех пор, пока меня не собе-рут-сошьют-склеят в медбоксе регионального городка. И тогда, возможно, в следующий раз я заряжу по играющим в кошки-мышки клетчам уже не просто лучом прожектора. Из инцидента возникнет прецедент, коих за историю строительства уже случилось немало. Каждыйразобран. По каждому составлен акт, согласно которому наказаны виновные.
И что?
Ониподкрадываются и пугают.
Мыдержим лицо.
Это же ведь все от скуки. От скуки и больше ни от чего. Хоть какое-то разнообразие. Хотя бы иллюзия того, что в мире может произойти что-то, кроме того, что запланировано, просчитано и обсуждено когда-то где-то кем-то. И неважно, сколько у этих кого-то было рук, ног, глаз и голов.
Скукапонятие межрасовое. Тем более вселенская скука.
* * *
Сороконожка ткнула свое рыло аккурат в апертуру моего визора. Глаза в глаза, значит. Знает, как мы устроены. Ну и что. Я вон тоже знаю, что если виброкусачками, что тихо-мирно висят себе сейчас у меня на инструментальном поясе, ткнуть слегка тебе, членистоногое, вот сюда, под этот вот щиток, в это вот сочленение, то биться тебе в судорогах, брызгаясь гидравлической жидкостью, минут этак пять. Совершенно неуправляемые конвульсии. Делай в эти пять минут с тобой все, что только душе угодно. Но вот что может потребоваться душе от бронированного червя длиной в состав метрополитена? Ума не приложу. А потому ограничусь тем, что сыграю с тобой в гляделки.
Ну, недолго играли. Я переглядел. Налюбовался вдоволь своим отражением в фасетках. Ничего себе такое отражение. Видали и похуже. Бледен ликом, да глазами темен и сух. Ничего, сильнее уже не обезвожусь, чай.
Сороконожка рыло своеплоское, широкое, как торец бревна толщиной в три обхвата, от меня убрала, буркала фасетчатые закатила, и из глазниц полезли собственно клетчи. Маленькие, кто по колено, кто, покрупнеедо пояса. Многоногие, толстенькие, на тлю похожи. Или на таракашек. Лица только злобненькие, все в грызуще-кромсающих заусенцах. Кстати-кстати
Я присмотрелся. Нет, ну так ведь и есть! А я все гадаю, что у нас такие интересные кхм, дефекты на конструкциях время от времени оставляет.
А вот кто.
Но говорить вслух я до поры ничего не стал. Словами тут не поможешь. Инстинктыони инстинкты и есть. Хоть у хищников, хоть у падальщиков.
Я еще раз внимательно посмотрел в рыло ближайшего ко мне клетчи, напоминающее вывернутую наизнанку мясорубку. Ну так и есть. Ничего, наставлю ловушек, не сунутся в следующий раз любители поживиться на халяву по старой доброй привычке.
Чем хорошо наше времягуманных ловушек можно не ставить. Такое понятие, как убийство, превратилось в юридический кунштюк. И только. Распылять на атомы непрошенных гостей я же не собирался? Не собирался. А все остальное в наше прогрессивное время лечится. Ну то есть исправляется. Сшивается. Приклеивается. Подвязывается веревочками, на крайний случай.
Клетчи между тем отрыгнул тускло-розовый бугристый комок мобильного терминала и с энтузиазмом впился в него жвалами. За ухом засвербило, и монотонный голос в голове сказал:
Наша приветствовать ваша. Отставание работе графика есть место быть. Сектор ваш. Причина любопытна есть весьма нам.
Клетчи без пиетета относились к грамматике. Программы-переводчики у них были самые что ни на есть примитивные. Впрочем, мы и сами хороши. Их языки учить даже и не пытались. То есть даже если где-то кто-то в наше безразличное ко всему время и занимался вычленением слого-смыслового рисунка из прищелкивающего щебетанья клетчи, то об этома уж тем паче о результатах столь недюжинного труданам здесь, на орбите, было неизвестно.
Учитывая время, прошедшее с момента первого контакта с клетчи и их соройниками, надежды на успех подобной расшифровки уже не оставалось.
Впрочем, нужды в ней не было с самого начала. Клетчи ясно дали понять, кто они и что им от нас нужно, предоставив для реализации своих целей всю имеющуюся у них технологию. Небогатую технологию, да и не особенно-то продвинутую, если честно, но у нас не было и такой.
Кто знаетвозможно, спустя десяток-другой лет мы и сами додумались бы до всего этого, но нам не дали этого времени, четко обрисовав человечеству его дальнейшую перспективу и внушив ему абсолютную тщетность самостоятельного трепыхания в колыбели собственной культуры.
Как всегда, все уже решили за нас.
Икак всегдаради нашего же блага.
Лицемерами, однако, клетчи и иже с ними не были. Сориентировав нас в нашей грядущейвесьма незавиднойсудьбе, они тут же предложили вариант, который устраивал наилучшим образом обе договаривающиеся стороны. Ну то есть мы оказывались не в полном пролете и приобретали даже какие-то перспективы. Типа интеграция в сообщество галактических разумных. То, о чем мечтали те, кому было чем мечтать. Но вот форма и содержание оказались совершенно не теми, на которые мечтателям хотелось бы рассчитывать.
Дело было в основном в том, что живым в космосе места не было.
* * *
Ждем поставки материала, ответил я клетчи. Оттого и простой. Наверстаем.
Поставка ожидаться время когда.
Это вопрос, стало быть, такой.
Отвечаю, краем глаза присматривая за «таракашками», разбредшимися кто куда по всем наблюдаемым в поле зрения поверхностям.
Минус десять минут. Груз на подлете. Кстати, рекомендую наблюдателям покинуть опасную зону и наблюдать откуда-нибудь из другого места.
Разворачиваюсь и делаю знак Славику. Он все слышал, разумеется, да если бы и не слышал Ну да вы знаете. Мы с ним давно в связке. Очень давно. Он еще доброволец. Поднялся сюда еще до введения обязательной повинности. Грань поколений. Сознательный малый.
Хотя, конечно, и ему, и мне приятнее думать, что он просто нашел здесь то, что всегда искал.
Как и я сам.
Я обшариваю взглядом выделенный для запуска сектор пространства и в какой-то момент вижу короткий взблеск в пустотетам, где среди звезд ничего не должно быть. Командую готовность Славикуа он уже оседлал скутер и гарцует теперь на разнонаправленных столбах водяного пара, как на строптивом коне.
Воды в пространстве полным-полно. И то вернольдину зашвырнуть на орбиту ничуть не сложнее, чем любое другое гм, тело. Куда ни плюнь, повсюду болтаются кометы и ледориты, так что с топливом проблем нет вообще никаких. Втыкаешь в льдину реактор, и приветмаршевый движок готов. Сопла ориентации остается прицепить, да заслонки, чтобы ракетой и с помощью основной тяги управлять можно было. Все, ты на коне! А как реактор льдину растопит, пересаживайся на другую. Всего и делов.
Льдин у нас было в достатке. Я прыгнул на свою и врубил испаритель на полную, одновременно разворачивая магнитную ловушку. Представьте себе клюшку для лакросса или бейсбольную перчатку с рабочей зоной в полсотни метров диаметром? Ну вот, такая она, ловушка. Пуски проходят обычно в штатном режиме, рассеивание единиц груза минимально.
На что это похоже? Представьте себе, что в вас стреляют очередью из очень крупнокалиберного пулемета, а вам надо аккуратно изловить все пули и ни одной не пропустить, а сами пули, несмотря на всю смертоносность, хрупки и драгоценны, как минский фарфор
Представили? Право слово, лучше не представлять такого.
Но мне моя работа нравится. И эта ее частьв том числе, а где-то даже и в особенности.
А потом счет пошел на мгновения, и мы со Славиком затанцевали на своих хрустальных кониках по приличного объема кубу пространства, ловко выхватывая из ниоткуда транспортные монокассеты, которые электромагнитная пушка несколько минут назад зашвырнула на орбиту по прожженному в атмосфере лазерным лучом незримому туннелю, внутри которого был тот же вакуум, что и здесь, наверху.
Кассеты стремительно гасили ускорение в тенетах магнитного поля, и мы сбрасывали их в эластические авоськи, пристроенные к седлам наших ракеток. Кассет было две сотникак раз столько, сколько нам нужно для того, чтобы выполнить суточный объем работ.
Поток контейнеров иссяк так же внезапно, как и начался. Весь космос построен на контрастах: черноебелое, естьнет, жизньсмерть.
Илиили. Полутонов здесь нет.
Улов мы оттащили к рабочему понтону, извлекли из сетей и вскрыли упаковку.
В каждой из кассетпо сути фольгированном легком пакетебыло человеческое тело.
Мертвое человеческое тело.
Труп.
Две сотни трупов.
Мужчины и женщины, обнаженные, за исключением широких браслетов на запястьях и лодыжках, все примерно одного сложения и пропорций, без видимых признаков насилия. С совершенно безмятежным выражением очень похожих лиц.
Как если бы они спали очень спокойным сном.
Вечным сном
Такой же груз сегодня получилаили еще только получиткаждая из десятков тысяч бригад монтажников вроде нашей, что работают по всей длине окружности орбитального кольца.
Фабрики смерти там, внизу, работали более чем исправно.
Клетчиособей девять-десять, точнее сосчитать у меня все не получалось из-за того, что они все время суетливо менялись местами, сгрудились на краю рабочей платформы и во все свои многочисленные глаза смотрели на мертвецов.
Даром что еще не облизывались, гады.
Впрочем, за что мне их ненавидеть? Они же пришли к нам с миром. Правда, условия этого мира оказались таковы, что иная война была бы предпочтительнее.
Я достал из кармана инструментального пояса инъектор и протиснулся в самую гущу мертвых тел. Четко, с легкостью, приобретенной опытом бесчисленных повторений, выстрелил каждому из мертвецов в основание черепа.
Один за другим мертвецы открывали глаза.
После мгновений дезориентации они кивали мне в знак приветствия.
К этому сложно привыкнуть. Да я и не пытаюсь.
Это как второе рождениес той лишь разницей, что они так и остаются мертвецами.
Такими же, как я сам.
* * *
Нам не страшна космическая радиация. Мы не устаем. Нас не мучает голод. Дышатьи того нам не надо. Мы идеальные космонавты.
Мы.
Мертвецы.
Когда-то для того, чтобы стать космонавтом, необходимо было долгогодамитренироваться. Нужно было пройти строжайший отбор по здоровью, душевному и физическому.
Космонавты были настоящей элитой каждой нации, которая запустила руку в черный пустой карман космоса.
Их боготворили. Им поклонялись. Их имена помнили наизусть еще много-много лет после того, как они возвращались с неба на землю.
Теперь для того, чтобы стать космонавтом, достаточно просто умереть.
В твое тело закачают бальзамический раствор, чтобы вакуум не пересушил мышцы и связки. Потом нацепят на руки и ноги металлические браслеты и зарядят в кассетный магазин электромагнитной пушки на экваторе. Стрельба идет круглосуточно, нескончаемой очередьюи миллионы мертвецов возносятся в горние выси, чтобы очутиться в магнитных ловушках на высоте в три земных диаметра. Там их будят технологии чужаков, и те, чьи знания полезны на орбите, работают здесь, строя большое кольцо. Те же, чей мозг или тело мало пригодны для выполнения мало-мальски сложной работы, все равно принимают участие в великой стройке.
Наши тела уникальны. Уникальныно в то же время универсальны своим отсутствием жесткой специализации и многофункциональностью. Онилучший строительный материал во всей обозримой вселенной. Ну, если уж говорить об астро-инженерных мегасооруженияхто наверняка.
Попробуйте-ка построить объект, масштабами сопоставимый с орбитальным кольцом, из какого-то еще материала. Подсчитайте рентабельность подъема этого материала на орбиту. Не нравится? Хорошо. Попробуйте приволочь нужное количество материала с Луны? Нет? О поясе астероидов и речи тогда, должно быть, не пойдет, да? Вот то-то.
А теперь вообразите себе конструктор. Да, обычный детский конструктор со множеством совершенно одинаковых крошечных деталей. Детали можно гнуть так, как вам только заблагорассудится. Верно, они же ничего не чувствуют. Потому что они неживые. Да, мертвые. Но при этом все видят, слышат и всему подчиняются. При этом каждый миг вечности ощущают свою крайнюю полезность общему делу.
Я же говорюидеальный материал.
Я работаю с ним уже не одно столетие.
Мне повезлоя был из первых, и моей специализацией был монтаж космических сооружений. Я начинал строить наши собственные орбитальные базы, а теперь строю кольцо. И это, скажу я вам, та еще работенка.
Конца-края не видно.
* * *
Хорошо задержка нет быть продолжительно времени длина, раздалось за ухом. «Таракашка» висел у меня над головой на причальной стойке платформы. Раздраженным он не выгляделну разве что чуть более возбужденным, чем обычно у них бывает.
Клетчи аккуратно ощупывали сяжками тех мертвецов, до которых могли дотянуться. Мертвые смотрели на них с недоумением. Инстинкт самосохранения у них редуцирован до предела, но все равноот вида супернасекомых размером с приличную собаку им явно не по себе.
Хаос начался сам собой, внезапноуж во всяком случае, без нашего в его создании участия.
Дремавшая до той поры сороконожка внезапно полыхнула глазищами и разом запалила все огни на двигательных пилонах. Скользнулазмея! ну чисто змея! вокруг понтона, разом оказавшись у меня за спиной. Я не успевал развернуться, отчаяннотак, что клетчи снесло с его насеста и влепило в борт кольцастреляя движками ориентации.
За моей спиной меж тем происходило нечто странное. Едва развернувшись, я получил изрядный шлепок по шлему, от которого визор осыпался крошевом сосулек из металогласса. И пусть даже наши скафандры были только данью уважения традициину, униформа и униформа, но я в тот миг испытал совершенно непроизвольное, рефлекторное желание задержать дыхание.
Славик верхом на своей льдине шпарил струями кипятка извивающуюся в попытках уклониться сороконожку, а та сжимала в передних парах зазубренных ног человеческое тело.
Женщину. Стройную. Немного не тех пропорций, что остальная партия груза. Женщина активно отбивалась. Сороконожка тащила ее к распахнутым глазам-люкам. Клетчи глазелитолько жвалы не пораспахнули от напряжения.
Эй! Эй! заорал я в горлофон. А ну-ка положь труп на место!
Ноль эффекта.
Эй, ты, было совершенно непонятно, к кому обращаться во всей этой суете, и я выбрал ближайшего из клетчи. Останови свою колымагу, иначе плохо будет!
Славик удачно попал сороконожке по рылу. Та забилась, словно в агонии. Ну, двум смертям не бывать!
Я бросился на перехват и огрел тварь рабочим манипулятором. Сороконожка выронила женщину, и я подхватил ее прежде, чем она ударилась о понтон.
Сороконожка ошеломленно трясла головным концом. Клетчи прыгали в ее чрево. А я только и мог, что смотреть неотрывно в глаза спасенной.
И мысль была только одна.
«Голубые. Как у нее. Не может быть».
Женщина робко улыбнулась мне, и я аккуратно, чтобы не напугать еще больше, опустил ее в массу робко жмущихся к темной массе кольца тел.
Они поглотили ее.
В чем дело-то? спросил я вслед клетчи.
Запах пахнет не так, долетело до меня, и сороконожка рванула в открытый космос.
Так вот и проявляются всякие странности.
Но мне тут же стало не до всяких там странностей.
Разворачиваясь над платформой, сороконожка хлестнула хвостом и рассекла Славика надвое. Потом скрылась среди звезд.
Чертыхнувшись, я бросился туда, где безвольно раскинувшись, плыл над Землей драный, в прорехах и заплатах, оранжевый монтажный скафандр.