Зная его как тупого и глупого человека, я решил застичь его врасплох, поэтому держась рукой за верхнюю планку, я качнул загородку ему в лицо и ударил его коленом в грудь. Это отбросило его на землю в свиной навоз. Я так сильно толкнул его, что он перекувырнулся. Вонбулен начал подниматься на ноги, изрыгая ругательства. В его глазах плясало бешенство. И через мгновение он бросился на меня! Это походило на атаку быка, с которым я только что справился, с той разницей, что Вонбулен был разъярен еще больше и выглядел гораздо хуже. Его огромные кулаки свистели с ужасающей скоростью, рот открылся, словно он собирался пожрать меня живьем; но по кое-каким причинам я не испытывал страха. Честно говоря, я улыбался, видя его лицо и его торчащие усы, перепачканные грязью.
Я парировал его первый неистовый удар и, приблизившись, ударил его не очень сильно в лицо я уверен, что бил его не в полную силу, потому что не хотел этого; я хотел поиграться с ним но результат был для меня совершенно неожиданным, в общем, как и для моего врага, правда, не таким болезненным. Он отлетел от моего удара на целых три фута и снова рухнул на спину, выплевывая кровь и зубы изо рта.
Тут я поднял его за шиворот и за штаны, поднял его над головой и швырнул туда, где я только тут заметил это собралось множество зрителей.
Вонбулен не пользовался популярностью в Тейвосе, и я увидел множество широких улыбок на лицах людей моего класса; однако были и другие, которые не улыбались. Это были калкары и полукровки.
Я увидел все это мельком и вернулся к своей работе. Вонбулен лежал на земле там, где свалился. Рядом с ним я швырнул его мешки пшеницы и его свиней. После этого я открыл загородку, чтобы внести туда свой товар. Внезапно я наткнулся на Соора, преградившего не путь и смотрящего на меня с ненавистью.
Что это значит? громко завопил он.
Это значит, ответил я, что никто не сможет украсть у Джулианов место так легко, как казалось Вонбулену.
Он не украл его, продолжал кричать Соор. Я дал это место ему. Убирайся отсюда! Оно его!
Это не ваше имущество, чтобы раздавать его, ответил я. Я знаю свои права; ни один человек не может выгнать меня отсюда без борьбы. Ты понял меня?
И, отвернувшись от него, я принялся заносить свои пожитки в загородку. Закончив, я увидел, что больше никто не улыбается мои друзья выглядели очень мрачными и перепуганными; ко мне подошел человек и стал рядом; когда я повернулся в его сторону, то увидел, что это Джим.
И только тут я понял, насколько серьезный проступок я совершил, и огорчился появлению Джима, который таким образом молча дал понять, что он со мной во всем, что я сделал. Никто больше не подошел, хотя многие ненавидели калкаров не меньше нас.
Соор был в ярости; но он не мог остановить меня. Только Двадцать Четыре могли отобрать у меня мое место. Он всячески обзывал меня и издевался надо мной; но я заметил, что сначала он отошел подальше. Это было, словно изысканное яство для изголодавшегося человека: знать, что один из завоевателей боится тебя. И пока что это был самый счастливый день в моей жизни.
Я быстро загнал коз в загородку и, держа один из сыров в руке, позвал Соора. Он повернулся, скаля зубы, словно крыса, загнанная в угол.
Ты приказал отцу принести тебе подарок, закричал я во всю силу своих легких, и меня слышали все, и все обернулись ко мне. Вот он! крикнул я. Держи свою взятку! и я швырнул сыр ему в лицо изо всех сил.
Он рухнул наземь, словно подстреленный, а люди разбежались в стороны, подобно перепуганным кроликам. Я начал развешивать шкуры вокруг загородки, чтобы дотошные покупатели могли их хорошенько рассмотреть.
Джим, чье место было рядом с нашим, молча смотрел на меня через загородку в течение нескольких минут. Наконец он сказал:
Ты совершил огромную глупость, Джулиан, сказал он и добавил: Я горжусь тобой.
Я был не совсем уверен, что понял его правильно, и решил, что, видимо, он тоже желал бы умереть за удовольствие победить их. Я не сделал этого не из-за нехватки ярости или силы; я вспомнил склоненную голову отца и слезы матери, понимая: если мы не будем держать голову так высоко, как подобает мужчинам, так лучше уже умереть. Да, перед моими глазами все время стояли подбородок отца, склоненный на грудь, и его неверные шаги, и я стыдился за него и за себя; но я частично отмыл этот позор, и в моем мозгу наконец окончательно выкристаллизовалось то, что должно было давным-давно сформироваться: решение прожить остаток жизни с высоко поднятой головой и кулаками наготове прожить мужчиной какой бы короткой не оказалась эта жизнь.
6. Трибунал
Вечером я заметил небольшое оживление в рядах Каш гвардии, крутящейся по рынку. Они постепенно подходили к моему месту и останавливались рядом. Наконец дежурный сержант обратился ко мне:
Ты Брат Джулиан 9-й? спросил он.
Да, Джулиан 9-й, ответил я.
Лучше тебе быть Братом Джулианом 9-м, когда будешь обращаться к Брату генералу Ор-тису, прорычал он в ответ. Ты арестован, отправляйся с нами!
За что? спросил я.
Брат Ор-тис велел сказать тебе, если ты не знаешь, ты должен явиться к нему.
Так! Началось и началось очень быстро. Я почувствовал жалость к матери; но все равно я был доволен. Если бы в мире не существовало такого человека, как Хуана Сент Джон, я был бы совершенно счастлив, потому что знал: отец и мать вскоре последуют за мной и, как они учили меня, мы воссоединимся в другом мире мире, где нет калкаров и налогов но в этом мире жила Хуана Сент Джон, и я был уверен в этом мире, а в существовании другого сомневался, потому что никогда его не видел, как и никто другой.
Не было никаких причин отказываться идти с Каш гвардией. Они просто-напросто пристрелили бы меня из своих ружей. И я решил, что захвачу с собой хотя бы парочку этих важных свиней до того, как буду убит. Никто не знал, что они сделают только все были уверены, что это будет очередная несправедливость.
Ладно, они отвезли меня в штаб-квартиру Тейвоса, находящуюся на берегу озера; но так как они везли меня в повозке, запряженной лошадью, путь оказался не утомительным, как я боялся. Мы проехали через множество рынков, кварталов, лежащих по пути к штаб-квартире, и всю дорогу люди смотрели на меня так же, как я смотрел на других арестованных, которых везли неведомо куда. Иногда они отворачивались, иногда нет, Я размышлял, как бы я поступил на их месте.
Наконец мы попали в штаб-квартиру, миновав мили старых руин, где я играл и копался ребенком. Меня сразу же привели к Ор-тису. Он сидел в большой комнате во главе длинного стола, и я увидел, что здесь находятся и другие представители ненавистной власти, известной как «Двадцать Четыре», формы правления, которую калкары привезли с Луны столетие назад. Двадцать Четыре обычно были комитетом, состоящим из двадцати четырех человек. Но сейчас это осталось просто названием для обозначения власти и тирании. Ярт Джемадар в действительности был, как и гласил его лунный титул, императором. Его окружал комитет из двадцати четырех калкаров; но они лишь соглашались с ним и могли быть заменены по его желанию, так что представляли не более, чем игрушку в его руках. Его слово представляло ту же власть, что и Двадцать Четыре, и он получал ее от рождения, поэтому мы говорили о нем, как о Двадцати Четырех или как о Тейвосе, и я сначала думал, что это одно и то же.
Многих из сидящих я узнал, они были членами нашего Тейвоса. Пхав и Хоффмейер тоже были здесь, они представляли наш район или предавали, как всегда говорил мой отец. Я был уверен, что никакого совещания не будет, так же как и в другом доме, южнее отличном здании стародавних времен, восстановленном частично государством для штаб-квартиры, прекрасном сооружении прежних времен со львами, стоящими по обеим бокам от широкого входа.
Нет, это был не Тейвос; до меня наконец дошло, что на меня опустилась тяжелая длань нового закона, о котором упоминал Ор-тис специального военного трибунала для особо провинившихся. Это было первое заседание, и на счастье я совершил неблаговидный поступок как раз вовремя, и они решили испытать новый порядок на мне.
Я стоял перед охранниками у стола и смотрел на лица сидящих. Я не увидел ни единого дружественного лица ни одного существа моего класса или расы одни лишь свиньи, свиньи, свиньи. Низкобровые, груболицые люди, скорчившиеся в своих креслах, расползшиеся в своей одежде, нечесаные, немытые, отвратительно выглядевшие и это был состав трибунала, который должен был судить меня, и за что?!
Ор-тис спросил, кто выдвигает против меня обвинения и в чем, собственно, дело. Тут я заметил Соора. Он должен был находиться в нашем районе и собирать налоги; но его там не было. Нет, он находился здесь, предвкушая более приятное дело. Он посмотрел на меня с ненавистью и начал обвинение; сопротивление представителю закона при исполнении своих обязанностей, а также попытка убийства последнего с использованием смертельно опасного оружия.
Они грозно посмотрели на меня, явно ожидая, что я буду дрожать от страха, как вело себя большинство до меня; но я не дрожал, обвинение прозвучало слишком неожиданно. Боюсь, напротив, я рассмеялся. Я уверен в этом.
Что такое?! воскликнул Ор-тис. Что тебя так рассмешило?
Обвинение, ответил я.
А что здесь смешного? спросил он снова. Людей расстреливали и за меньшее, людей, и не подозревавших о совершенном преступлении.
Я не мешал представителю закона исполнять свои обязанности, сказал я. В обязанности сборщика налогов не входит распределение мест на рынке, правда ведь? Наше место мы занимали в течение трех поколений. Я спрашиваю тебя, Ор-тис, это так?
Ор-тис вскочил со своего места.
Как ты смеешь обращаться ко мне подобным образом? закричал он.
Остальные повернули ко мне перепуганные, стуча по столу своими грязными руками, крича и возмущаясь моим поведением; но я держал голову так высоко, как поклялся делать до самой смерти.
Наконец они поутихли, и я снова задал вопрос Ор-тису, ожидая услышать от него ответ.
Нет, наконец признал он. Только Тейвос может сделать это Тейвос или комендант.
Значит я не сопротивлялся представителю закона, парировал я, тем, что отказался покинуть свое собственное место. И теперь следующий вопрос: разве сыр смертельное оружие?
Они все согласились, что нет.
Он потребовал подарок от моего отца, пояснил я, и мне пришлось бросить ему сыр. Он не имел по закону никакого права требовать его, но я бросил и попал ему в лицо. Согласен, это так же незаконно, как и его требование. Я знаю свои права по закону и хочу, чтобы они соблюдались.
С ними никогда не говорили подобным образом, и внезапно я понял, что это мой единственный шанс справиться с этими существами. Они были моральными как, впрочем, и физическими трусами. Они не могли спокойно видеть честного бесстрашного человека. И, действительно, они начали выказывать признаки растерянности. Они знали, что я прав, и не могли бороться со мной, пока я не окажусь на коленях. У них не хватало смелости что-либо возразить мне.
Естественно, они тут же принялись искать козла отпущения, и Ор-тис недолго колебался его ненавидящий взгляд остановился на Сооре.
Это человек говорит правду? заорал он на сборщика налогов. Ты отобрал его место? Он не совершил ничего большего, а просто бросил тебе сыр?
Соор трус перед вышестоящими начальниками залился краской и задрожал.
Он пытался убить меня, слабо пробормотал сборщик налогов, и он чуть не убил Брата Вонбулена.
Тогда я рассказал, что произошло. Я говорил убедительным тоном и старался держать себя в руках. Я не боялся их, и они знали это. Иногда мне казалось, что они страшатся самой этой правды, словно во мне было что-то, что могло причинить им вред; они ведь всегда боялись революции. Вот почему они загнали нас так низко.
Приговор гласил: я могу идти, но должен помнить, если я не буду адресоваться к своим согражданам, как к братьям, то буду наказан. Даже тогда я парировал и сказал, что не могу называть человека братом, если он мне не брат.
Все дело было фарсом; но вообще все суды были фарсом, только, как правило, шутка всегда кончалась плохо для обвиняемого. Их никто не уважал, как, по-моему, уважали суды в прошлые времена. Ведь здесь не было ни порядка ни системы.
Мне пришлось проделать пешком всю дорогу домой новое доказательство справедливости правосудия и я пришел через час или два после ужина. Дома я обнаружил Молли, Джима и Хуану. Было заметно, что мать плакала. И она снова заплакала, едва увидев меня. Бедная матушка! Иногда я думаю: неужели во все времена материнство было сущим наказанием; но нет, этого не могло быть, иначе человеческая раса вымерла бы задолго до появления калкаров.
Джим рассказал им, что случилось на рынке эпизод с быком, встреча с Вонбуленом и, наконец, с Соором. И впервые в моей жизни я слышал, как отец смеется. Хуана тоже улыбалась; но все находились еще под воздействием страха, еще не покинувшего их, и наконец Молли произнесла:
Они еще достанут нас, Джулиан. Но за то, что ты сделал, уже и не жалко умереть.
Да! воскликнул отец, после этого я могу отправляться к мяснику с улыбкой на устах. Он сделал то, что я всегда мечтал сделать; но не смел. И если я трус, то хотя бы могу благодарить Бога, что породил из своих чресел такого смелого и бесстрашного мужчину.
Ты не трус! воскликнул я, а мать посмотрела на меня и улыбнулась. Я был рад, что высказался.
Вы можете не понять, что имел в виду отец, говоря «отправиться к мяснику», но тут все просто. Производство боеприпасов давно потерянное искусство. Особенно боеприпасов сильного действия, которые любит использовать Каш гвардия. Их складируют в хранилищах, сохранившихся с древнейших времен миллионы и миллионы они не смогли бы использовать ружья, если бы у них не было боеприпасов. Они используют патроны только в случае крайней необходимости, и взвод, выстроившийся для расстрела, такой же анахронизм, как летающие машины или автомобили. Они перерезают горло, когда казнят нас, и человек, совершающий это, известен под названием «мясник».
Я проводил домой Джима, Молли и Хуану; но меня волновала только Хуана. Снова я заметил, как странная магнетическая сила притягивает меня к ней так, что я спотыкаюсь на каждом шагу. Я протягивал свою руку в надежде прикоснуться к ее руке, и чувствовал себя на верху блаженства при каждом прикосновении. Я не мог не заметить, что Хуана не обращала внимания на мою неловкость, и, видимо, не возражала против моих попыток; но я боялся боялся, что она заметит, и боялся, что не заметит. Я прекрасно мог справиться с лошадьми, козами или Адскими собаками; но не слишком хорошо с девушками.
Мы говорили о многом, и я знал ее взгляды и убеждения так же, как она знала мои, и когда мы прощались, я спросил, пойдет ли она со мной завтра, в первое воскресенье месяца. Она знала, что я имею в виду и сказала, что обязательно пойдет. Я отправился домой очень счастливый, потому что знал: она и я будем сражаться против общего врага бок о бок и рука об руку заглянем в глаза Мрачному Потрошителю, и черт бы все побрал!
По пути домой я обогнал Питера Йохансена, направлявшегося к нашему дому. Я видел, что он не ожидал увидеть меня, так как Питер пустился в долгое и путаное объяснение, почему он находится здесь ночью; а я первым делом спросил его, что за дело приводит его сюда так часто после захода солнца.
Я видел, как он краснеет, даже в темноте.
Почему? воскликнул он. Первый раз за многие месяцы я вышел после ужина! Что-то в его поведении заставило меня не выдержать, и я высказал ему все, что было у меня на душе.
Ты лжешь! крикнул я. Ты лжешь, проклятый шпион!
И тут Питер Йохансен побелел и, внезапно выдернув нож из-под одежды, бросился на меня, отчаянно им размахивая. Он чуть не проткнул меня, настолько неожиданной и подлой была атака; но я перехватил его руку, стараясь удержать ее подальше от себя, и вывернул ее. Это был конец. Я повернул совсем немного я не хотел выворачивать сильно и что-то хрустнуло в его руке.
Питер издал отчаянный крик, нож выпал из его пальцев, и я отшвырнул негодяя: мой пинок он запомнит надолго. Затем я поднял его нож и зашвырнул его подальше, в сторону реки. А сам, насвистывая, пошел домой.
Когда я вошел в дом, мать вышла из своей комнаты и, обняв, прижалась ко мне.
Дорогой мальчик, пробормотала она. Я так счастлива, потому что счастлив ты. Она прекрасная девушка, и я люблю ее так же сильно, как и ты.
О чем ты говоришь? спросил я. Что ты имеешь в виду?
Я слышала, как ты свистишь, сказала она, и я знаю, что это означает, взрослые мужчины свистят всего лишь раз в жизни.
О, дорогая матушка! воскликнул я. Я хотел бы, чтобы это оказалось правдой и, может быть, это когда-нибудь произойдет, но я для этого слишком труслив; так что пока еще нет.