Путник поспешно, спотыкаясь, двинулся на шум ручья. На берегу он опустился на колени, протер глаза водой и снова закричал:
Ко мне! Скорей! Здесь свет!
Ведь, окропив глаза волшебною водой, он видел в темноте! Да, это тот ручей и та долина; он наконец-таки почти у цели!
Старик и юноша склонились над ручьем, омыли лица
О! радостно воскликнул юноша. Я вижу! Вижу!
Старик, прищурясь, осмотрелся и сказал:
И я прозрел. Теперь я знаю, кто ты, незнакомец. Ты один из них.
Я? отшатнулся путник. Что ты говоришь? Одумайся!
Нет, продолжал старик, я не ошибся. Ты жаждешь нашей гибели. Ты заманил нас, ты и замер.
На противоположном берегу ручья показалась тощая собака и тотчас же, толкнув ее, из тростника вышла вторая, третья, четвертая собака и вот уже вся свора тяжело дышала, скалилась, вертела головами
А беглецы не смели шелохнуться.
Но вот послышался тяжелый мерный топот, затрещал, раздвигаясь, тростник и к своре подошли двое кентавров. Но если б это были просто полулюди-полулошади! Кентавры, словно латами, были покрыты толстыми блестящими пластинами, за спинами у них вздымались крылья полупрозрачные, в прожилках. Чудовища были подобны саранче невиданных размеров; в руках они наперевес держали копья. Заметив беглецов, один из них самодовольно ухмыльнулся, склонился к своре и крикнул:
Ату их, ату!
Собаки с диким лаем дружно бросились в ручей
И началась погоня. Песчаный берег, камни, лабиринт огромных валунов, болото, вновь ручей, высокая трава, кустарник И старик упал. Путник и юноша остановились.
Нет! крикнул старик. Убегайте!
Путник хотел было склониться к старику, но юноша схватил его за руку, потянул и путник побежал за ним потом остановился, обернулся и увидел
Как свора бросилась на старика, но тут к ним подскакал кентавр и, криком отогнав собак, встал на дыбы, взмахнул копьем, ударил и старик, весь извиваясь, захрипел, завыл и обернулся страшным псом. Пес подскочил и, обгоняя свору, первым бросился в погоню.
И вновь высокая трава, песок, ручей, кусты, обломки скал
Быстрей! то и дело выкрикивал путник. Быстрей!
Но юноша, мотая головой, все отставал и отставал пока в изнеможении не прислонился к валуну.
Беги! сказал он, задыхаясь. Ведь кто-то должен и, махнув рукой, замолчал.
Путник стоял, не шевелясь. Собаки быстро приближались.
Беги! крикнул юноша. Мне будет легче, если ты спасешься. Ну!
Путник, сгорбившись, медленно пошел прочь.
Собаки подбежали к юноше, он замахнулся камнем и они отпрянули. Но тут с двух сторон подскакали кентавры, не дали юноше укрыться за скалой, одновременно замахнулись копьями
И вот уже другой вожак поджарый, длинноногий возглавил свору.
Путник петлял, продираясь сквозь чащу, лез вверх по осыпи, прыгал в овраг, бежал и наконец упал. Силы оставили его, собаки лаяли все ближе, настигали. Сейчас они его Ну, нет! Путник схватился за кольцо
И тотчас перед ним возник колодец широкий, каменный, бездонный. Ряд вбитых в его внутреннюю стену ржавых скоб терялся в глубине. Прекрасно! Путник поспешно бросился в колодец. Вверху истошно лаяли собаки, а здесь, в кромешной тьме Мелькнула молния! Нет, то кентавр метнул в него копье, но промахнулся.
Путник, не глядя вверх, спускался вглубь колодца. Вдруг скобы кончились. Путник повис на руках, осмотрелся и прыгнул на каменный выступ в стене, прошелся по карнизу и ему открылась узкая галерея, в конце которой брезжил свет и слышался неясный шум. Путник пошел по галерее. Все громче раздавалось лязганье, уханье, скрежет. Светлело.
Путник прошел еще немного и оказался в огромной, залитой огнем пещере, в которой в разных направлениях сновали бронзовые штоки, гремели выбираемые цепи, вращались каменные шестерни, из труб хлестала вниз кипящая вода, а ей навстречу поднимался едкий пар.
Остановившись, путник поднял руку, попробовал, легко снимается ли с пальца железное кольцо, поднялся вдоль стены по шаткой лестнице, нащупал низкую, битую свинцовыми листами дверь, толкнул ее, вошел и замер. Прямо перед ним безумная толпа, топчась по кругу, вращала огромный мельничный ворот. Путник, чтоб не оказаться в общей толчее, поспешно отступил назад, прижался спиною к двери, осмотрелся. Со всех сторон толпу сжимали скалы.
Ну вот ты и пришел, раздался у него над ухом чей-то голос.
Путник резко обернулся никого. А голос продолжал:
Глупец! Ты думал обмануть меня. Надеялся пробраться незамеченным. Как бы не так!
Путник схватился за кольцо и посмотрел наверх. Он был на самом дне огромной каменной воронки, и только где-то очень высоко вершины скал вонзались в черный купол неба.
Чего ты ждешь? опять раздался тот же голос. Срывай свое кольцо!
Путник стоял, не шевелясь.
Спеши! нетерпеливо крикнул голос. Ты наконец-таки на самом дне моих владений, перед тобою Перводвигатель, причина всех несчастий на земле. Ведь это он дает движение всем злым и подлым помыслам!
Путник закрыл глаза, пот лился по его лицу.
Что? тихо удивился голос. Ты пожалел эту толпу? Так знай здесь нет невинных душ, здесь собраны одни лишь страшные злодеи Ну что же ты?! Бросай свое кольцо, бросай! Ведь ты же для того и шел сюда, чтоб одним разом уничтожить корень всех зол. И вот он, корень Перводвигатель теперь перед тобой!
Путник открыл глаза и, глядя на толпу, на Перводвигатель, спросил:
Зачем зачем ты хочешь своей гибели?
Голос долго молчал, а потом едва слышно ответил:
Я устал.
И наступила тишина. Толпа по-прежнему вращала Перводвигатель, но путник ничего уже не слышал ни топота, ни скрипа. Он взялся за кольцо и, глядя вверх, стал медленно снимать его. Вверху теснились скалы черные, холодные, чужие. Вдруг
Где-то очень высоко сверкнул едва заметный огонек, послышалось тихое пение и звуки арфы. Путник прислушался и вспомнил! Ночь, тишина, развалины, печальные глаза
Но тотчас же раздался гром, неведомая сила подхватила путника, подняла над толпой и опустила на гигантский ворот Перводвигателя. Вокруг него, пыля и топоча, брела толпа, а рядом, внутри ворота со скрежетом вращались каменные жернова, их заливали алые кипящие потоки.
Ты видишь? Это кровь! опять раздался голос. Бросай свое кольцо! Бросай! Пусть разлетится на куски проклятый Перводвигатель!
Но путник, глядя вверх, вскричал:
Смерть! Где ты? Я не знаю, что мне делать; помоги!
И скалы ожили. Неподалеку от себя едва ли не над самой головой путник увидел двух кентавров, над ними взятый штурмом город, чуть выше города ущелье рудокопов, над ним развалины, ворота в огнедышащем тумане, пустынную дорогу, постоялый двор, поля, селенья, города, леса, заснеженные горы и голубое, ясное, безоблачное небо. Но небо это где-то там, в недостижимом далеке, а мир, который он покинул, и мир, в который он спустился, располагались много ниже и медленно вращались вместе с Перводвигателем; возведенные на одной и той же тверди, они сливались меж собой. А его смерть она, внезапно появившись на одном из склонов, закричала:
Не верь ему! Он хочет, чтобы ты обрушил вниз, в его объятия, весь мир! Твое кольцо не сможет отделить добро от зла. Разрушив Перводвигатель, оно погубит всех, лишив опоры правых и неправых,
Вдруг прямо перед ней сверкнула молния и смерть исчезла, скалы снова погрузились в темноту. Толпа по-прежнему вращала Перводвигатель, внутри которого со скрежетом вертелись жернова.
О, почему я бестелесен?! крикнул голос. Имей я Нет! Ты должен снять кольцо по доброй воле. Ну?!
Путник стоял и улыбался. Он наконец-таки прозрел, он понял, что земля, два ее мира мертвых и живых, неразделима точно так, как и его душа. О, как же в ней переплелись добро и зло! Он шел сюда ради добра, но сколько на пути содеял зла! В ущелье, в городе, в ужасном подземелье и долине он убивал и предавал, обманывал, бросал товарищей Ну а теперь посмел судить других?!
Нет! крикнул путник. Никогда! и прыгнул вниз, на жернова
Очнувшись, путник поднял голову и осмотрелся. Он лежал на пустынном песчаном холме. Неподалеку над распахнутыми настежь воротами вставало солнце. Путник ощупал руку на безымянном пальце было по-прежнему надето массивное железное кольцо, украшенное крупным черным камнем. Путник нажал на камень, повернул его и снял с кольца, затем тряхнул самим кольцом и из него просыпался мельчайший грязно-серый порошок, который, падая на землю, вспыхивал серебряными искрами и тут же погасал. Отбросивши с руки кольцо, путник поднялся и двинулся к воротам.
Глупец! опять раздался голос. Надеешься, что, выбросив кольцо, ты успокоишься. Как бы не так! Я уничтожил твою смерть; теперь ты будешь вечно вечно! вечно жить и вечно мучаться в сомнениях. Вернувшись в замок, ты опять запрешься в подземелье и будешь рыскать в лабиринтах тщетных знаний. Тебе всегда будет казаться, что еще совсем немного, и истина окажется в твоих руках А может, ты останешься? Я научу тебя, как сделать новое кольцо.
Но путник, ничего не отвечая, медленно шел прочь.
Хозяин постоялого двора, подав ему обильный завтрак, немного помолчал, затем спросил:
Вы были там?
Путник нахмурился и нехотя сказал:
Мы все там. Изначально. Наш мир и ад едины.
Хозяин, побледнев, воскликнул:
Так как же людям жить? В чем их спасение?
Не опускаться вниз. Они и только лишь они вращают Перводвигатель А ведь их путь наверх.
Хозяин долго ничего не говорил, смотрел на путника, в окно, опять на путника и наконец сказал:
Вы говорите «их». А как же сами вы?
Я еду в замок, к сыну А потом по всей земле ко всем на ней живущим. Я должен рассказать им об увиденном.
Да-да, конечно, подхватил хозяин. Но ведь на это же не хватит самой долгой жизни!
Надеюсь, я успею, грустно улыбнулся путник. Ведь мне отпущен бесконечный срок.
Вера ГалактионоваТятька пошутил
Соньку Клюшину бойтесь. Она, чай, знат чего-нибудь. Вы думаете, она просто так? А вот она, може, и не просто так. Ну, вам, конечно, не сказыват Дед-то ее, Гаврила, поди-кось и ей передал. Когда помирал конёк ведь на крыше подымали. Вот как мучился. Душа-то сё не отлетала. Земля его не брала. А мучилси что? передать некому. Взрослы-большея к нему не подходют. Знают: колдун помират, кабы не передал. В сторонке все стоят. Похитрея. Он, чай, глядит одна токо мнука глупа окыл него туды-суды бегат. Ждал-ждал кого поболе нету. Да вот може ей и передал-успел, пока мужики-то конёк лезли-подымали.
И мать ее, Наталья кривая, знат и Сонька ваша, чай, знат. Даром что девчонка. Не больно дружитесь. Бойтесь маненько. Рты-то не раскрывайте. Она роду плохого. Хуже не быват.
Вот на что Захаркины слабее колдуны были, а и то. В девках-робятах за мной Петяня Захаркин сё бегал. У ворот догонит и канфетку в руку скорей сунет. А баушка Груня наша сразу эту канфетку у меня цоп! «Дай-ка, баит, мне, она наговорена». И сама с моей канфеткой сё чаю напьется. «Я стара, баит. Эта канфета мне не дойствоват, меня уж ни один колдун не приворожит, а тебе не нады тебе влият».
Правильно. Вы шибко грамотны. Вам про что в книжке не пропишут вы думаете, того и нету. А вот и не знаете вы ничего. Молодая, мелко плавали. И спина у вас наружи была. А только если ваша правда, а не моя, тогда и скажите: это что же Гаврила-то всё об заборы головой стукалси? В проулке подойдет, за доски уцепится да и колотится-бьется?.. Чай он колдун, а это его бесы доняли. Оне, колдунищи, когда не колдуют, то нечиста сила трясет-мотат, не отступатся. Колдовать заставлят. Оне если не наколдуют хворают. А бесу душу как продал, так уж он доймет: «колдуй!» Вот как. Вот он об доски-то и колотилси. Гаврила-то. Да чай он самому Барме брат!
А с Бармой еще дедянька в парнях дружился, сказывал. Барма-то, знашь, сам русскай был, а это его татары эдак прозвали. Татары перед базарным днем приезжали да у них всё и останавливались. Двор-от широкай пустой, и в том двору сроду былки единой не росло. Изба темна, никто к ним не ходит, одне татары на полу вповалку по субботам спят, бывало. Им, татарам, и не страшно сами без креста, без пояса, им чего? Вечером из Тат-Шмалака наедут, а утром до зорьки уж на базаре стоят, лошадей продают. Ну, татары сё у нёво и спрашивают то про вёдро, то ище про чего: «барма?» да «барма?» Так за нём и пошло: Барма.
Ну и вот, в парнях молоденьких сходил дедянька к Барме. А старичище, бармин отец, только один раз на дедяньку-то и поглядел. С печки свесилси, бородища до поясу, брови шишками сведет страшнай.
Ну. Возвращатся дяденька домой и вот ведь как у нёво зубы зачили болеть! Никакого спасу нету. Он в баню скорей пропарю. А уж когда наколдуют, знай от тепла-жара сразу хуже становится, сама перва примета. Дяденька оттудова, как пуля, выскочил, с голиком березовым в избу влетел, и не больно оделен. А оне, зубы, сильней да сильней. Всё шибче и шибче! Дедянька-то до самого вечеру по избе на карачках ползал, по печке кубарем каталей. И вот кататся дедянька по печке, плачет в голос, криком кричит опух. И Барма всходит:
Васятк! Айда к девкам!
А оне в робятах ходили к Паньке Курмышенской: она на Курмыше жила и губы медом мазала. Вот она губы медом намажет, а оне ее цолуют.
Дедянька-то с печки уж и не калякат:
Како «к девкам», Барма? Я ведь с зубами на стенку лезу.
А Барма и засмеялся:
Э-э-э!.. Айда, собирайси. Щас всё пройдет. Это ище тятька пошутил!
Ну и что? Шагнул дяденька с Бармой за вороты и вот быдто рукой сняло! Барма он ведь много чего умел.
Вот раз в парнях пошли они с дедянькой в караулку. В лесу, в Едельном клину, караулка стояла, в ней сторож лес ухранял. Ну а когда сторожа нету, дедяньку посылали. Оне с Бармой соберутся и пойдут. И вот, дедянька сказыват, ночью стоят оне в лесу. Барма ему и показыват:
Погляди-ка, Васятк.
А оттудова Долгу гору видать. Глядит дедянька на Долгу гору она далёко, ночью не разглядишь. И видит: на самой вершине быдто кто костер большущай раздул. И костер этот так видать, как и не быват сроду. И огонь видать, и дым видать, а вокруг костра вроде темны люди ходют. Глядит дедянька вот сыматся этот костер большущай вместе с людьми, над лесом подымется и летит прямо на них, и всё больше да больше делатся. И люди с костром летят и так же в небе вокруг костра ходют, как вроде переговариваются. Дедянька-то испугался: «свят, свят» А Барма-то тут и засмеялся. Ну. И костер вместе с людями на полнеби рассыпалси.
Ладно. В караулку взошли, свет в лампе вздули. Дедянька взял граненай стакан, самогону налить. Барма-то и говорит:
Глянь, Васятк. Стакан-то с трещиной. Лопнул.
Дедянька глядит а как раз по середке по самой вроде надрезано: трещина.
Эх! Чуть ведь не налил! баит. Донышко-то отвалилось ба
Ну и выкинуть стакан-то хотел. А Барма смеется:
Погоди, не бросай.
Глянул дедянька а стакан целай!
Барма! Да только щас трещина была!
А он:
Наливай, Васятк. Не бойси.
Да-а, Барма сильнай колдун был. Что Барма, что Гаврила. Ну не сильней, конечно, свово отца. Наталья-то, это Соньки вашей мать, а Барме племянница, она уж потом, позжее переняла. Она ведь молоденька замуж выходила. Мясник муж-то был, квартирешка у него в Сызране окыл вокзала. А оне там, в этих домах, как ведь живут? Под замком и день и ночь. Каждай в своей скворешне сидит, из окошечка высовыватся и на протуар оттудова сверху смотрит. Наталья-то, чай, тогда в театре работала. Артистам одежу кой-какую нарошинску шила и их убряжала. Ну не больно ее там приголубили. Не приветили что-то. Разжаловали. Я, мол, там ее на первом же случае раскусили. Не утерпела, чай, да, може, какому артисту килу и посадила. А там ведь терпеть-то не будут: проштрафилась айда, ступай. Ну и выгнали. А муж, мясник-то, здоровай-краснай был, не пил, не гулял. Не латрыга, не табашник. Ну баптист вскорости оказалси! Она от нёво ба-а-а! скорея ноги в руки, да и убежала, опять в отцову избу.
И уж когда Наталья от мужа вернулась, да когда стареть начала, тут уж про нее сильнай разговор пошел. Это перед Гаврилиной смертью. Тут много подтверждениев-то было: молоко у коров отымат. А вот оно не сплетни. И раз у Шароновых случилось. Коровушка-матушка мычит, места себе не найдет, и день и два и три. Ее доют а молока капли нету. А уж сроду ведерница была! Оне, Шароновы, сколь время ума не приложут: что с Дочкой да что с Дочкой? Корову иху Дочкой звали Только что-то вышел Янька-то Шаронов во двор середь ночи, а дело зимой было, рождественским постом. Мороз как раз несусветнай, бревны в избах трещат. Вот он вышел, да потихоньку батюшки-светы! Наталья кривая прям наспроть крыльца гола-раздета на снегу стоит и босиком! Вороты кругом изнутри на запорах, и как она во двор попала не знай. А корова в сарае прям в стенки бьется, мечется и не мычит, а как человек стоном стонет. И вот глянула Наталья на Яньку, увидала ёво глядит Янька, а уж на том самом месте никакой Натальи нет: огненнай шар закрутилси, завертелси. И вот шар-то как рассыпится вдребезги! На весь двор только искры до небу. Как только дом не подожегси, Янька-то дивится. Разбилси шар, а под ним вдруг кака-та черна свинья поджара оказалась. Что за свинья? Янька-то стоит-кумекат, в толк не возьмет. Тут свинья захрюкала, дурниной завизжала да к воротам кинулась. А под самыми воротами под землю и провалилась. И ни следов тебе нету, ничего. Снег ровный лежит. А это не свинья черна была, а сама Наталья. Оборотень.