Вог ваш хокалает! выкрикнул Лютер, затем повернулся к своему воинству. Андрей! Иоанн! Фаддей! Фил... Иуда! Пятерка зомби выступила вперед, включая Филиппа, чье смутное сознание не позволяло решить, вызвали его все-таки или нет. Лютер раздраженно махнул ему, делая знак отступить. Именно этим четырем Лютер всегда доверял ответственные задания, и причина секрета не составляла. В именах всех прочих присутствовала буквы "Б", "М" или "П". "Ф" и "Р" Лютер еще кое-как выговаривал. Имена же двух третей его учеников оказывались для него непроизносимыми скороговорками.
Наштухайте на невелных, приказал он им. Ходавите глешников! «В хлавенеющем огне швелшитца отвщение не хожнавшив Вога и не хоколяющився влаговештвованию Гошхода нашего!» Второе Фешшалоникийцав! Один! Вошевь! Вхелед, вой ученики!
Лютер смотрел, как все четверо идут в огонь. С ними все кончено, однако вначале они нанесут некоторый вред. Апостолы уже ощетинились стрелами, на которые не обращали ни малейшего внимания, как и на то, что горят. Какое это имело значение, раз они уже были мертвы?
Бывший пастор Лундквист отвернулся от зрелища. Боли он уже не чувствовал, и ничего похожего на сомнение тоже, но порой в него закрадывалось чувство, заставлявшее его шарить в потемках. Примерно так мог шарить в потемках слепой, глухой и четвертованный. Прежде всего Лютера тревожило, что от него к своему разрушению уходит Иуда. Пожалуй, это был уже двадцатый потерянный им «Иуда». Что-то всегда заставляло Лютера выбирать Иудами самых крупных, сильных и менее разложившихся рекрутов. Что, он не знал.
Было и что-то еще. Как ни пытался, Лютер не мог извлечь из себя даже самое туманное представление, кто такие фессалоникийцы.
Лишь привычка вывела Лютера в предместья городак тропе, что вела к старому кладбищу. Он не ожидал ничего найти.
Но ему пофартило.
Там оказались шесть погребальных костров, которые еще предстояло возжечь, и даже недавно взрытая почва. Приближение Лютера очевидно отпугнуло могильщиков, которые намеревались сжечь трупы. А разве можно здесь было кого-нибудь по-настоящему схоронить?
Двумя вещами, по поводу которых в Беллинзоне соглашались почти все, были смерть и безумие. Безумных оставляли в покое, пока они не буйствовали. А мертвецов поскорей сжигали. Перед лицом смерти преобладало перемириеединственный пример общности духа, какой когда-либо проявлялся в Беллинзоне. Все помогали доставлять мертвецов на кладбище, где их сжигали по обычаю, взятому у живших на берегах Ганги индусов.
Так было не всегда. В городе, где девяносто процентов жителей никаких родственников не имели, трупы просто игнорировали. Они могли гнить сутками, пока кого-нибудь не охватывало такое отвращение, что он пинком сбрасывал тело в воду и позволял ему утонуть.
Но затем трупы начали всплывать, лезть через борта лодок и таиться в укромных уголках. Тогда бдительные и феминистки организовали похоронные ритуалы.
Погребение ничего хорошего не принесло. Мертвецы выползали из могил. Единственным верным методом стала кремация.
Но для этого нужно шпелва лажжечь огонь, принялся зубоскалить Лютер. Плинешыте вне тела, приказал он оставшимся апостолам. Порывшись в грязи, Варфоломей и Симон Петр явились с расчлененным трупом. Кто-то, похоже, решил, что сможет так поломать систему, но Лютеру лучше было знать. Даже такое было во власти всемогущей Госпожи.
Трупы оказались самые что ни на есть свежие, не считая одного, пролежавшего уже пару суток. Один был в белом саванебогатей, учитывая цены на ткань в Беллинзоне. Остальных оставили голыми. Распоров ткань на физиономии богатея, Лютер сразу понял, что это Иуда Искариот.
Он ввел себя в легкое исступление. Оно и близко не походило на то священное буйство, что он обрушил на феминисток; воскрешение было делом обычным, вроде раздачи облаток. Приведя себя в нужное состояние, Лютер опустился на колени и по очереди поцеловал каждую пару холодных губ. Ему пришлось подождать, пока Петр сложит из кусков последнего.
Через считанные минуты трупы начали открывать глаза. Апостолы помогали им встать на ноги, а Лютер тем временем наблюдал за процессом зорким оком старшины роты. Черная женщина будет Фаддеем, решил он. А тот китаец станет отличным Иоанном. Имена Лютер присваивал, не обращая ни малейшего внимания на пол. Через несколько недель его так или иначе будет чертовски нелегко определить.
Семь новых зомби были слабы и неустойчивы. Понадобится десять-двадцать оборотов, чтобы они смогли набрать полную мощь. У расчлененного, конечно, на это уйдет больше. Лютер отнесет его в леса и оставит там с двумя другими, которые пока не понадобятся. В конце концов они вместе доберутся до Преисподней. Лютер всегда путешествовал именно с Двенадцатью.
У берега реки Лютер преклонил колена в молитве.
Добро, зловсе это уже больших различий не имело. Лютер мог испытывать и гнев, и ненависть, и религиозный экстаз, который сильно смахивал и на гнев, и на ненависть. Ближе всего Лютер подходил к ощущению благатак, как его мог понять Артур Лундквист, это когда он соединялся с Богиней. Когда молился.
Лютер нечасто это делал. Богиня была женщина занятая и не любила, когда ее отвлекали по пустякам. Просто не добиться ее ответа было уже достаточно мучительно. Но Ее упрек мог бросить Лютера на землю, будто какую-нибудь букашку. Однако сегодня Она слушала, и Она отвечала. Лютер узнал, где ребенок. Поднявшись на ноги, он собрал свое воинство и дал приказ на выступление.
Он только надеялся, что эта сукина дочь Кали не поспеет до «Смокинг-клуба» раньше него.
ЭПИЗОД VI
После купания в источнике Сирокко почувствовала усталость. Так бывало не всегда. Когда она была моложе, купание наполняло ее такой энергией, что это бывало едва ли не мучительно. Два-три дня она не нуждалась в пище. Крис говорил, что у него до сих пор так. Ну да, ему всего-навсего сорок девять. Так же, наверное, будет и с Робин. Но в последние лет пятьдесят Сирокко после омоложения требовалось немного полежать.
Делала она это не у источника, соблюдая известный «принцип водопоя». В Дионис могли прийти враги. Они могли прийти к источнику, зная, что Сирокко каждые три килооборота приходится его посещать.
Так что она отправлялась к одному уединенному озерцу примерно в пяти милях от «Смокинг-клуба». Там был пляж черного песка, мелкого как пудра и теплого от подгейского тепла.
С удовольствием потянувшись, Сирокко подложила под голову рюкзак и задремала.
Искра заметила их, когда они показались на мосту. Какое-то время она не понимала, кто идет рука об руку со здоровенным волосатым мужчиной, хотя на самом деле сомнений тут быть не могло. Робин была в одних шортах, и татуировки, придававшие ее телу уникальность, так и бросались в глаза. Змеи казались почти живыми. Робин светилась такими яркими красками, какие Искра знала только из фотографий ее матери в молодые годы. Пожалуй, краски даже стали еще ярче. Золотистые фрагменты, казалось, сияли, а красные, лиловые, зеленые и желтые переливались будто редкие самоцветы. Маленькая ведьма выглядела как коричневое рождественское яичко.
Коричневое?
Искра посмотрела снова. Нет, точноу Робин откуда-то взялся загар. И хитрый же фокус при таком хилом солнечном свете! Еще хитрее было заполучить его всего за два часа и при этом не обгореть.
Продолжая наблюдать за другим концом моста, Сирокко Искра так и не приметила. Тогда она вздохнула и направилась вниз по лестнице их встретить.
Еще поразительнее было увидеть эту перемену вблизи. Робин сбросила добрые пять лет. Искра уже начала понимать, что Сирокко и впрямь могучая ведьма, но в такое было просто невозможно поверить. Искру несколько раздражало, что она вовсе не рада увидеть, какой свежей и счастливой выглядит ее мать. У Робин просто нет права быть такой счастливой, когда она, Искра, так несчастна.
Еду уже приготовили, а Сирокко так и не появилась.
Робин и Крис куда-то отправились вместе. Искра поглядела, как они уходят, а потом поспешила к себе в комнату. Некоторое время спустя она снова вышла и прошла на кухню. Там не было никого, кроме Змея, который смешивал что-то пахнущее как масло для выпечки в большой чаше. Мельком взглянув на Искру, титанида вернулась к своей работе.
Тогда Искра пробралась к громадному стеллажу со специями. Сотни банок из дутого стекла содержали листья, порошки, кристаллы и еще некоторые ингредиенты, которые Искра почла за лучшее оставить неназванными. Значительная часть этого добра была гейского происхождения. Проблема заключалась в том, что, хотя Искре точно было известно, что там есть и земные специи, все банки были помечены титанидским шрифтом, выгравированным на стекле.
Вытаскивая затычки и вынюхивая несколько вероятных кандидатов, Искра сумела отыскать корень кирказона, затем путем проб и ошибок нечто, по запаху похожее на измельченный экстракт кубеба. Цвет был тот самый, и вкус что надо. Но тут ее загнали в тупик.
Быть может, я смогу чем-то помочь.
Искра аж подскочила от изумлениячто при низкой гравитации не такое малое дело. Она так старалась проигнорировать существование титаниды, что в конце концов про нее забыла.
Сомневаюсь, ответила Искра. Почему-то ее озадачило, что эти инопланетные животные еще и разговаривать умеют. Они претендовали на разумность, но так паршиво с этим справлялись.
А ты попытайся, предложил Змей.
Я просто подумала, нет ли... нет ли тут кардамона.
Большого или малого?
Что-что?
Мы пользуемся двумя разновидностямибольшим и...
Да-да, я знаю. Меньший.
Тебе нужна сушеная корка или молотые зерна?
Зерна, зерна! От возбуждения Искра забыла, что ее все-таки втянули в разговор. Но Змей дал ей банку, из которой она отсыпала немного на листок бумаги и завернула в плотный пакетик. Затем он помог ей найти корицу. От Искры не ускользнулоЗмея явно интересует, что она собирается готовить. Причем в любом случав ее выбор специй он не одобрял.
Что-нибудь еще?
Гм... не найдется ли у тебя немного бензоина? Змей чопорно поджал губы.
Это добро тебе стоит поискать в аптечке. Не вызывало сомнений, что его мнение о рецепте Искры упало еще ниже. Там так и будет написано по-земному«бензоин». Тут он сделал паузу, вроде бы собрался задать вопрос, но все-таки вспомнил, что Сирокко предупреждала его в общении с этой женщиной Действовать предельно осмотрительно. Если это имеет значение, продолжил Змей, то раствора цианистого калия там нет, зато спирт найти можно.
Искра хотела было сказать, что имела в виду клейкую смолу, а не кристаллы, но раздумала. Выйдя из кухни, она поспешила вверх по лестнице в изолятор, который уже обнаружила и обшарила в поисках других ингредиентов.
Снова оказавшись у себя в комнате, Искра крепко-накрепко заперла дверь, опустила шторы, зажгла свечу и разделась догола. Сидя со скрещенными ногами на полу, она принялась ссыпать порции своих приобретений на металлическую тарелочку, заменявшую ей плавильный тигель. Потом добавила воды и размешала все пальцем. Далее, проколов иголкой большой палец, она выдавила немного крови и стала капать ее в ароматную смесь, когда та забулькала над пламенем свечи. Убедившись, что все хорошо размешалось, Искра выдернула у себя три лобковых волоска, опалила их в пламени свечи и добавила в тигель.
От изрядной дозы водки, позаимствованной из шкафа в гостиной, смесь вскоре зашипела голубым пламенем. Искра продолжала ее нагревать, пока не получила несколько унций сероватого порошка. Понюхав продукт, она скорчила физиономию. Ладно, много она использовать не станет. Некоторое время она беспокоилась насчет бензоина, а также о том, что рецепт требует не водки, а грибного ликера. Но, в конце концов, это же симпатическая магия, а не подлинное колдовство. Так что должно сойти.
Искра принялась выдергивать еще волоски. Дергала, пока не стало саднить, а потом сплела их вместе и связала в золотистую щеточку. Натянув штаны и рубашку, она выглянула за дверь. Убедилась, что никто не следит, и поспешила по коридору к комнате Сирокко.
Оказавшись внутри, Искра воспользовалась щеточкой, чтобы оставить крошечные мазки порошка на столбиках кровати и под подушкой. Под кроватью она начертала пятигранную фигуру и оставила в центре один лобковый волосок. Затем она вернулась к двери, через каждый метр оставляя на полу микроскопические мазки.
По коридору Искра шла, то и дело макая кисточку в импровизированный тигель и оставляя крошечные пятнышки порошка до самой своей двери.
Когда она закрыла дверь, пришлось ненадолго к ней прислониться. Сердце выскакивало из груди, а щеки раскраснелись. Наконец Искра сорвала с себя одежду и прыгнула в постель. Все той же кисточкой она поставила метку между грудей, а затем, бормоча обращение к Великой Матери, сунула ее себе между ног. Затем поставила тигель на пол у стены, где Робин его не увидит. Наконец, натянув одеяло до самого подбородка, глубоко и судорожно вдохнула.
«Спокойно, сердечко. Твоя возлюбленная придет».
Затем Искра опять выскочила из постели и бросилась к громадному, дивной работы туалетному столику с волнистым зеркалом. Там она стала рыться в косметике и с бесконечным прилежанием накрасила лицо, надушилась лучшими своими духамии прыгнула обратно в постель.
Но что, если духи заглушат запах зелья? Что, если Сирокко не по вкусу губная помада? Сама она губы не красила. Она вообще не пользовалась никакой косметикойи тем не менее женщины красивее Искра в жизни своей не видела.
Рыдая, Искра метнулась по коридору в ванную. Сначала смыла всю косметику, затем вызвала рвоту и освободила желудок в туалете. Спустила воду, почистила зубы и поспешила обратно в постель.
Нет, это точно любовьиначе откуда такая боль?
Искра и плакала, и стонала, потом разорвала в клочья все простыниа Сирокко все не шла.
Наконец, ведьма дорыдалась до того, что заснула.
ЭПИЗОД VII
Во сне Сирокко открыла глаза. Она лежала спиной на мелком черном песке. Голова ее покоилась на рюкзаке. Песок был совершенно сухой, и ее тело тоже. Сирокко раскинула руки и зарылась пальцами в песок, вытянула ноги и почувствовала, как песок перетекает под ее ступнями. Затем она стала медленно, с чувством, поводить плечами и бедрами, отчего в песке образовалась сироккообразная ямка в несколько сантиметров глубиной. Наконец она испустила глубокий вздох и полностью расслабилась.
Сирокко чувствовала каждую свою мышцу и каждую свою косточку. Кожа ее была туго натянута, а каждое нервное окончание снова ждало того странного ощущения.
После неопределенного периода сонного времени то ощущение пришло опять. Небольшая ладошка терла левую ногу Сироккоот верха ступни до колена и снова вниз. Сирокко вполне явственно это чувствовала. Вот пять пальцев, вот сама ладошка. Сильно она не давила, не массировала, но и воздушным касанием это тоже нельзя было назвать. Сирокко наблюдала без тревоги, как это порой бывает во сне. Она видела, как меняется текстура ее кожи в тех местах, где проходит ладонь.
Соски ее отвердели. Закрыв глаза (под веками было не совсем темно), Сирокко прижалась затылком к рюкзаку, оторвала от песка плечи и выгнула спину. Ладонь двинулась вверх, к ее бедру, а другая накрыла ее грудь, легко пробегая кончиками пальцев по изгибам чашечки. Большой палец коснулся сморщенного соска. Сирокко со вздохом осела на теплый приветливый песок.
И снова открыла глаза. Во сне.
Вокруг стало мрачнее. В стране неизменного света сумерки, казалось, сгущаются над тихим озером. Сирокко застонала. Ноги ее словно отяжелели, налились кровью; она развела их по сторонам, предлагая себя темнеющему небу. Ее бедра, казалось, растут из земли; она толкала их вверх в самом примитивном движении из всех. Затем снова расслабилась.
Тут один за другим между ее ног появились два следа маленьких ступней. Затем возникли отпечатки коленей. Песок смещался, принимая форму ног, освобождая место для бедра, пока фантом опускался на колени и менял положение. Обе ладони лежали теперь на бедрах Сирокко, нежно прохаживаясь вверх и вниз.
Сирокко снова закрыла глазаи сразу стала видеть лучше. Призрачные образы озера, дальнего берега, неба пульсировали на фоне внутренней стороны век. Приподнявшись на локтях, она запрокинула голову. Сквозь тонкую кожу она видела, как высокие деревья сходятся в небе в одной точке. Само небо имело цвет крови. Сирокко согнула ноги и развела колени. И тут же охнула, когда руки стали ее ощупывать. Не открывая глаз, она подняла голову.
Когда Сирокко посмотрела прямо перед собой, то не увидела ничего, кроме биения собственного пульса, сверкающего и эфемерного хаоса собственной радужки. Но стоило ей взглянуть вбокпредусмотрительно не раскрывая глаз, как меж ее расставленных ног стала видна стоящая на коленях фигура. Это было воплощение кубистской концепции, слоистое существо, существующее сразу со всех сторон, с такими глубинами, которых периферическое сонное зрение Сирокко достичь не могло. Существо из цветного дыма, сплетенное воедино лунными лучами. Сирокко знала, кто это, и не боялась.
Во сне она открыла глаза навстречу почти кромешному мраку.
Призрак стоял там на коленях. Сирокко чувствовала, как руки опускаются к ее бедрам и расходятся по животу, видела, как опускается все ниже лицо ее прозрачной любовницы, ощущала касание длинных волос, испытывала легкую щекотку от теплого дыхания. Последовал нежный поцелуй, затем более настойчивый поцелуй. Рот и вульва раскрылись одинаково жадно, язык проник внутрь, а руки скользнули под ягодицысжать их и приподнять над податливым песком.
На мгновение Сирокко была словно парализована. Она запрокинула голову, рот раскрылся, но ни звука оттуда не вышло. Когда ей удалось наконец со всхлипом вздохнуть, выдох оказался стоном, в конце которого шепотом было произнесено одно-единственное слово:
... Габи...
Теперь кругом царил кромешный мрак. Сирокко потянулась вниз и пробежала руками по густым волосам, по шее Габи, ее плечам. Она сжала старую подругу ногами, и Габи целовала живот Сирокко, ее груди и шею. Сирокко чувствовала, как на нее давит чудесная тяжесть знакомых грудей. Руки ее жадно ощупывали восхитительную твердость габиного тела. Она услышала дыхание Габи у самого своего уха, узнала особый, принадлежащий только Габи аромат. И заплакала.
Во сне Сирокко снова закрыла глаза.
Она увидела слезы в глазах у Габии улыбку на ее губах. Они поцеловались. Черные как вороново крыло волосы Габи скрыли их лица.
Сирокко открыла глаза. Уже светало. Габи все еще лежала на ней. Они обменивались каким-то невнятным воркованием, пока мутные сумерки, окутавшие землю, рассеивались. Наконец Сирокко увидела любимое лицо. И поцеловала его. Габи тихо рассмеялась. Затем, упершись ладонями в песок, поднялась на колени и оседлала Сирокко. Потом она встала на ноги, протянула Сирокко руку и потянула ее за собой. Земля липла как бумажка от мух. Сирокко пришлось поднатужиться, чтобы встать. Когда же она наконец встала, Габи развернула ее и указала вниз. Внизу Сирокко увидела свое собственное неподвижное тело, развалившееся на песке.
Я умерла? спросила она. Вопрос этот показался ей не очень важным.
Нет, любимая. Я не ангел смерти. Иди со мной. Габи обняла Сирокко, и они пошли по берегу.
Во сне они разговаривали. Но при этом не пользовались целыми фразами. Одного слова вполне хватало. Старые боли, старые радости вытаскивались наружу, поднимались под желтое небо Япета, оплакивались и осмеивались, а затем аккуратно укладывались на место. Они говорили о событиях столетней давности, но умалчивали о том, что случилось в последние двадцать лет. Эти два десятилетия для старых подруг не существовали.
Наконец Габи пришло время уходить. Сирокко заметила, что ноги ее подруги уже не касаются земли. Она попыталась ее удержать, но малышка продолжала уплывать в небо. К тому же, как часто бывает во сне, все движения Сирокко были слишком замедленными и ничего не могли предотвратить. Сирокко охватила тоска. Она поплакала немного после отлета Габи, стоя там под вновь возвратившимся светом.
Пора просыпаться, подумала она.
Когда ничего не случилось, Сирокко посмотрела на пляж. Туда, где она стояла, усталая и обескураженная, вели две дорожки следов.
Сирокко закрыла глаза и отвесила себе пару пощечин. Когда она снова открыла глаза, то никаких изменений не обнаружила. Тогда она побрела назад вдоль водной кромки.
По пути она разглядывала свои босые ноги. Они делали новые отпечатки рядом с теми, что вели в обратную сторону. «Где не побывал Вуузль», подумала онаи не смогла вспомнить, откуда это. Да, Сирокко, старость не радость.
Тело ее оказалось невдалеке от водытам, где песок был сух и так мелок, что хоть прямо в песочные часы насыпай. Оно лежало, пристроив голову на рюкзаке и сложив руки на животе, а ноги были вытянуты и скрещены в лодыжках. Сирокко опустилась на колени и нагнулась поближе. Тело ровно и медленно дышало.
Тогда она отвернулась от тела и взглянула на... на себя. На то тело, в котором жила. Оно оказалось совершенно знакомо. Сирокко коснулась себя, потерла ладони друг о друга, вытянула руку и попыталась сквозь нее посмотреть. Не вышло. Тогда она ущипнула себя за ляжку. Ляжка покраснела.
Некоторое время спустя Сирокко протянула руку и коснулась того, другого тела у предплечья. Тело было чужое, не свое. Такое будничное раздвоениено с малоприятным поворотом. Что, если тело сядет и захочет поговорить?
Нет, определенно пора просыпаться, решила Сирокко.
Или засыпать.
Сирокко призвала на помощь опыт своей жизни как духом, так и рассудкоми где-то на задворках ее сознания заворошилось некое невербальное понятие. Даже не стоило пытаться это осмыслить. Порой в Гее иного отношения к жизни и быть не могло. Всякое здесь случалось. И не все поддавалось объяснению.
И Сирокко позволила своему инстинкту взять верх. Ни о чем не думая, она закрыла глаза и повалилась вперед, поворачиваясь при падении. Она почувствовала краткое прикосновение чужой кожи, своеобразное, но не такое уж неприятное ощущение наполненностивроде как при беременностии покатилась по песку. Потом открыла глаза и села. Одна.
Следы на песке никуда не делись. Две дорожки вели от нее, одна назад.
Поднявшись на четвереньки, Сирокко поползла ближе к водек более влажному и плотному песку. Выбрала один из меньших следоврезко рельефный, отпечатки всех пяти пальцев ясно были видныи слегка коснулась пальцами углублений. Затем передвинулась к следующему и буквально сунула в него нос. От следа исходил вполне отчетливый запах Габи. Отпечатки более крупных ступней никак не пахли. Так с ее собственными следами всегда и бывало. Обоняние Сироккохотя и нечеловечески остроене могло различить запах ее следа в неизменно присутствующем аромате ее самой.
Она могла бы размышлять об этом и дальше, но вдруг почуяла нечто совсем иное, весьма далекое. Почуяла безошибочно. Прихватив свой рюкзак, Сирокко на всех парах помчалась к «Смокинг-клубу».
ЭПИЗОД VIII
Робин болтала едва ли не целый оборот. Крис этого ожидал, и не обращал внимания. Маленькая ведьма буквально неслась на волне омоложения. Отчасти ее восторг имел химическое происхождение. То был результат действия магических веществ, что все еще струились в ее теле, входя в каждую клетку и производя там изменения. Отчасти же восторг был психологическим и вполне понятным. Робин теперь выглядела на пять лет моложе, а чувствовала себя так, как никогда за последние лет десять. Результат купания в источнике несколько напоминал действие амфетаминов, а отчастиманиакально-депрессивный психоз. Сначала ты на вершине Гималаев и в блаженном восторге, затем следует резкий спад. Счастье еще, что спады бывают такими краткими. Крис хорошо это помнил.
Его это уже не так возбуждало. После визита к источнику чувствовал он себя почти так же хорошо, как и раньше, но чувство это долго не длилось, а оборотов через пять сменялось болью. Крис уже чувствовал, как она начинается вдоль по позвоночнику и у висков.
Робин выболтала большую часть истории своей Жизни, не в силах усидеть на местето и дело расхаживая по пятигранной комнате, которую он построил и усеял воспоминаниями о ней. Крис просто сидел за столом в центре комнаты, кивая в нужных местах, вставляя из вежливости уклончивые замечания. При этом он не отрывал взгляда от стоявшей перед ним единственной свечи.
В конце концов Робин сбросила напряжение. Усевшись на высокий стул напротив Криса, она уперла локти в стол, глядя на свечу глазами ярче пламени. Постепенно дыхание ее успокоилось, и Робин перевела пристальный взгляд со свечи на Криса.
Она словно впервые его заметила. После нескольких попыток заговорить Робин наконец это удалось.
Извини, сказала она.
Не за что. Приятно видеть у кого-то такой восторг. И раз уж ты обычно держишь рот на замке, это позволило мне избежать многих расспросов.
Великая Матерь, да я же совсем заболталась, правда? Похоже, я просто не могла остановиться, должна была тебе рассказать...
Знаю-знаю.
Крис, это так... так волшебно! Робин взглянула на свою рукуна вновь сияющую там татуировку. В сотый раз она недоверчиво потерла кожу, и на лице ее отразились остатки страха, что татуировка сотрется.
Протянув руку к жирной свече, Крис задумчиво покрутил ее, наблюдая, как со всех сторон капает воск.
Да, это замечательно, согласился он. Там одно из немногих мест, куда Гее не дотянуться. Когда туда попадаешь, начинаешь понимать, каким же чертовски замечательным было давным-давно это колесо.
Склонив голову набок, Робин посмотрела на Криса. А он не смог на нее взглянуть.
Ладно, сказала она. Ты попросил меня прийти сюда, чтобы что-то обсудить. Речь шла о каком-то предложении. Не хочешь ли, теперь сказать, в чем оно заключается?
Крис снова волком посмотрел на свечу. Он знал, что Робин ценит прямоту и занервничает, если он станет медлить и дальше, но никак не мог начать.
Скажи, Робин, какие у тебя планы?
В каком смысле?
Где ты собираешься остаться? Что будешь делать? Робин, похоже, изумилась, затем еще раз оглядела безумную комнату, построенную Крисом.
Боюсь, я об этом не думала. Этот парень, Конел, сказал, что ничего страшного, если мы тут на какое-то время задержимся, так что...
Тут никаких проблем. Пойми, Робин, это место принадлежит всем моим друзьям. Я буду счастлив, если оно станет твоим домом. Навсегда.
В благодарном взгляде Робин проскользнула настороженность.
Я ценю это, Крис. Чудесно будет немного здесь пожить и во всем разобраться.
Вздохнув, Крис наконец посмотрел прямо в глаза Робин:
Хотел бы попросить тебя об этом прямо сейчас. И надеюсь, ты подумаешь, прежде чем ответить. Еще надеюсь, ты будешь откровенна.
Все в порядке. Валяй.
Мне нужен Адам.
Лицо Робин окаменело. Долгое время она даже мышцей двинуть не могла.
Что ты сейчас чувствуешь? спросил Крис.
Гнев, ровным тоном проговорила она.
А раньше? До того, как на тебя это обрушилось?
Радость, ответила она и встала.
Подойдя к медной копии самой себя на дальней стене, Робин медленно провела по ней рукой. Потом оглянулась на Криса:
По-твоему, я плохая мать?
Я тебя уже двадцать лет не видел. Не знаю. Но я вижу Искру и знаю, что для нее ты хорошая мать.
А для Адама я, по-твоему, хорошая мать?
Думаю, ты пытаешься ею быть, и это разрывает тебе сердце.
Робин вернулась к столу, вытащила стул и уселась на него задом наперед. Потом сложила руки на столе и посмотрела на Криса.
Ты хороший, Крис, но не идеальный. Я рассказывала тебе, что чуть не убила его, когда родила. Возможно, тебе будет трудно понять. Если бы я и правда его убила... убийцей я бы себя не почувствовала. Я просто сделала бы то, что полагалось. А когда я оставила ему жизнь, то разрушила себя политически, социально... да почти во всех отношениях. И прошу тебя поверитьвсе это на мое решение не повлияло.
Я верю. Мнение других тебя всегда мало волновало.
Робин усмехнуласьи на миг стала девятнадцатилетней.
Вот за это спасибо. И все же какое-то время мнения сестер были крайне для меня важны. Наверное, ты плохо меня знал. Но, когда он вышел из моей утробы на воздух, я хорошенько на себя посмотрела. И до сих пор постоянно это делаю.
Ты его любишь?
Нет. Я чувствую к нему сильнейшую привязанность. И умру, защищая его. Мои чувства к нему... «двойственны», Крис, нет, не то слово. Быть может, я все-таки его люблю. Она снова вздохнула. Но он не разрывает мне сердце. Я примирилась с ним ив нашей общей судьбебуду ему хорошей матерью.
Никогда в этом не сомневался.
Робин нахмурилась, затем пригладила волосы:
Тогда я просто не понимаю.
Робин, я вовсе не собирался его спасать, потому что даже представить себе не мог, что он в этом нуждается. Лицо его ненадолго помрачнело. Признаюсь, меня тревожит Искра.
Она сама чуть его не убила.
Это меня не удивляет. Она очень похожа на тебя в ее годы.