Кабинет неудержимо заполняли сумерки. Они жадно и деловито пожирали свет и пространство. Девушка, выбежав из-за стола, бросилась к окну, у которого упал Гринок. Но к тому времени, когда она добежала, вся видимая поверхность океана уже покрылась отвратительной черной ваксой. Она лениво колыхалась толстым слоем жирного крема, старательно и бездарно притворяясь тем, что так невозвратимо погубила.
* * *
Планета Нефть, медленно плавясь, огибала по эллипсу горячую звезду Солнце.
Александр ПрокоповичДИПЛОМАТИЧЕСКИЙ ЭТИКЕТ
Весь этот город был одной огромной песочницей. Весь этот материк. Вся эта планета была горой песка, по недоразумению вышедшей на орбиту. Песок был в воздухе, в воде, еде, в местных женщинах и уже даже во мнепервом комиссаре русской дипломатической миссии на Эдеме. Довольно забавное название, если учесть, что для полной гармонии тут не хватало только чертей и котлов.
Местным здесь тоже не нравилось, но у них не было выбора. Максимум для местногостены и крыша, чтобы кондиционер мог работать, и розетка, чтобы можно было подключить все тот же кондиционер и холодильник с местным отвратительным как бы пивом. Единственное достоинство напиткасразу из холодильника он холодный. Вода вкуснее, а кефир крепче. Дикари. И с этими людьми я должен был подписать договор. О дружбе и сотрудничестве. Наш президент решил, что мы можем им что-то продать. Вероятно, у нас перепроизводство лопаток, пасочек и ведерок.
Детей здесь не было. То есть, конечно же, были, но, скорее всего, их держали подальше от дипломатов, хотя, немного пообщавшись с местными, вполне допускаю, что они рождаются сразу с плохим характером, отвратительными зубами и ненавистью к чужакам. Под два метра. Может быть, наш президент хочет из них набрать пару полков? Большие ребята и очень опасные. Неприятные. Смотрят оценивающекак бы быстро и легко убить. Говорят, они каннибалы, что, с учетом того, что кроме людей здесь другой живностиднем с огнем, вполне возможно. А может, это одна из дипломатических легенд? Пока не приехал сюдадумал, что легенда, а встречаешься взглядом с одним из нихначинаешь верить.
Сегодня у меня важный день. Или последний. Если все получится как надо; я подпишу договор, смогу улететь домой и проведу блаженный месяц где-нибудь, где трава, река и земля. Черная, вязкая, с запахом. Потом снова в дорогу. Иногда я перестаю понимать, где я: дома, в очередной командировке или мне снится долгий кошмар. Когда-нибудь я проснусь и окажется, что можно жить не в перерывах между «я приехал» и «пора в дорогу», а просто жить
Для моего заклятого друга, представителя немецкой дипмиссии, день подписания договора стал днем казни. Что-то не так пошло в храмовом комплексевыказал непочтительность к местной святыне.
Трудно представить, чтобы Фриц Гейман был непочтителен. Еще его прадед служил в департаменте внешних сношений, и все Гейманы по мужской линии с детства готовились к одномубыть почтительными и дипломатичными.
Представители местных властей отправили немцам ноту протеста, в которой говорилось, что господин Фриц Гейман оскорбил их религиозные чувства.
Немцы добивались этого контракта долгих пять лет и первыми получили приглашение на подписание договора. Гейман стал первым иностранцем, которому позволили зайти в Храм. Оттуда вынесли его череп и таз. Эти два предмета лежали в традиционном для местных сундукеони его делают из хитина какого-то здешнего насекомоговместе с нотой протеста. Вероятно, для доходчивости.
Германия свернула свое представительство, улетели французы и американцы. Мы остались. Наш президент обожает монополию, а тут как раз такой случай. Я его понимаюпри худшем раскладе он получит мои череп и таз. Может быть, это его позабавит.
* * *
Я смотрел в зеркало и в какой-то момент понял, на самом деле передо мной череп, обтянутый кожей и мясом. Привычка примерять на себя новые обстоятельства. Я уже готовил себя к тому, чтобы стать просто черепомбез мяса и без кожи.
Тончайшая ткань рубахи, костюмпочти невесомый, но все равно вспотел я почти мгновенно. Пять ступенек и два метра от нашей миссии до автомобиля, а уже остро нужно в душ. Зачем я туда еду?
Мой переводчикМасун. Все время кажется, что я его отвлекаю от чего-то важного и нужного. Он всегда идет чуть быстрее, не потеет, не пьет и не устает. Если бы у меня был остро нелюбимый и при этом приемный племянникя бы вел себя с ним примерно так, как этот тип со мной. Хуже всего, когда он, пытаясь мне понравиться, улыбается. Он думает, что это улыбкакогда губы растянуты, но рот практически закрыт, за счет чего становятся видны его клыки. У местных довольно развитые клыки. А ведь с мясом на этом бесконечном пляжебольшие проблемы. Ни птиц, ни каких-нибудь местных антилоп. И зачем им клыки? Лучше об этом не думать.
Масун попробовал улыбнуться еще шире, отчего глаза у него стали еще более монголоидными, того и гляди надорвет какую-нибудь мимическую мышцу. Это он от радости, что приехали. Остановка перваядворец воинов. Дворецпросто потому, что другого слова для обозначения нехибары у них тут нет. Вседворец. Большая хибаратоже дворец.
Для начала мне предложили полностью раздеться и надеть на себя доспехи воина. Доспехи были грубой темно-синей тканью с отвратительным запахом, и кто-то сразу меня укусил. Какая-нибудь местная разновидность клопа. Вероятно, он же уже кусал и Фрица Геймана. На голове у меня было сооружено что-то, пытающееся упасть и по ощущениям напоминавшее клубок змей. Иногда оно шипело.
Следующая остановкадворец жен. Тут было простоходить, любоваться и пытаться не обращать внимание на шипение на голове и красоты, открывающиеся перед глазами. Жены были большие и толстые, говорить комплименты было все труднее, но сказать нужно было каждой и, как я понял, важно было не повторяться. Комплименты здесь были приняты в духе: «О королева луны, гибкая, как тростник, стройная, как бамбук» Знать бы еще, что у них хорошо, а что плохо. Может, у них гибкость и стройность не приветствуются. Не факт, что жена должна быть умна или трудолюбива. Выкручивался от противногоперечислял, какой мужчина хотел бы иметь такую жену. Рассказал про всех известных мне выдающихся личностейот Суворова до Шерлока Холмса. Длинные ножи в руках охраны остались в ножнахполучилось?
Кажется, впервые в Эдеме я был рад оказаться под открытым небом. Все в этой жизни прекрасно в сравнении с обитательницами дворца жен и необходимостью их хвалить. Ну, кроме поездки в Храм.
Масун!
Переводчик снова был мне рад, он смотрел на меня с ожиданием. Первый, кто обрадуется моей ошибке, будет он. Может, и ребра обгрызать будет первымвон клыки какие. Нет, пожалуй, не буду давать шансаочень хотелось перенести посещение Храма на другой день, но не этого ли он ждет?
Масун, ты расскажешь мне про ваш Храм?
Да, господин первый комиссар. Но лучше это делать прямо в нем.
Попытка не удалась, но попробовать ведь стоило?
Космическая разведка выдала замечательные снимки барханов, как будто вида снизу и сбоку нам не хватало. Большие суммы, перекочевавшие в карманы местных жителей, в обмен тоже дали не особенно многоодно большое ничего.
Автомобиль остановился, дверь открыласьстранно, в этом районе я еще не был, но до центра города отсюда рукой подать, вон башни дворца правителей. А передо мной был вход во что-то квадратное и занесенное песком. Что-то очень знакомое.
Дверь в Храм больше всего напоминала вход в бомбоубежищенебольшая, из толстого металла, такую и гранатомет не возьмет, только зачем, если у местных ничего серьезнее копья не отыскать?
Господин первый комиссар, проходите, Храм нельзя заставлять ждать
Упс, минус одно очко. Буду быстрее, вдруг Фриц просто задумался не к месту, Фриц был таким задумчивым
Не ударьтесь головой, господин первый комиссар
Позднокажется, до кровихорошо хоть в последний момент умудрился удержать на голове эту шипящую дрянь. Кстати, на ощупь она скользкая и мерзкая.
Пока вы привыкаете к свету, я расскажу вам историю нашего народа и приведу вас к алтарю. Вы готовы?
Я готов. Я всегда готов, мой Масун. Я буду слушать внимательно, обращая внимание на интонации, на придыхание, на паузы и междометия, так, будто это самое главное, что мне приходилось слышать в своей жизни. Просто потому, что так оно и есть.
* * *
Масун зажег факелы на стенах, сел на корточки и, раскачиваясь и немного подвывая, начал свой рассказ. Он смотрел на меня, не видя и не мигая. Я слушал, и слушали, ни слова не понимающие по-русски двое здоровущих охранников с обнаженными клинками.
* * *
Этот Храм помнит бога. Этот Храм не место поклонения или мечты. Сюда бог приходил, чтобы работать. Здесь он являл себя нашему народу, и тогда эта земля действительно была Эдемом. Тут он укреплялся, чтобы следовать далеко и близко, тут он принимал решение и отсюда его выполнял.
В других землях другие боги правили, карали и награждали, а здесь бог жил. Бог этой земли дал нам все, а потом ушел. И все, что осталосьэтот Храм и вера в то, что когда-нибудь бог вернется. Чужеземец, если ты готов стоять у алтаря бога, если ты готов разделить нашу надеждуостанься, если нетуходи, но уходи навсегда и останься тоже навсегда
* * *
Масун замолчал. Прошла минута, другая. Я должен был уйти, навсегда. Не бывает в политике «навсегда», пусть попробует кто-то другой. В конце концов, никто никогда не узнает, что я просто испугался
Я остался. Масун встал, взял меня за руку и повел в глубь Храма. Я не успел понять, что происходит, когда сильный толчок в плечи заставил меня упасть на колени. Шум сзади означал, что и моя стража не осталась стоять.
Господин первый комиссар, что вы видите перед собой?
Я смотрел в колеблющуюся в свете факелов тьму и видел то, чего здесь никак не могло быть, то, что, вероятно, погубило Фрица. И, если я сейчас не пойму, как правильно отвечать, погубит меня. Под алтарем были костимного костей, хотелось бы думать, что мой костный набор не пополнит эту кучу.
Говорите, господин первый комиссар!
Масун! Я вижу крест. Я вижу четыре луча и кольцо, объединяющее их. Я не знаю, что это значит, но я стою перед этим прекрасным символом на коленях, потому что уважаю обычаи твоего народа, веру твоего народа и надежду твоего народа.
Ничего не произошло. Не раздался свист лезвия, не щелкнули челюсти. Масун выдержал небольшую паузу и сказал так, будто русский его родной:
Пойдем?
* * *
Дорога от Храма до Дворца Правителей заняла несколько минут, а церемония во Дворце и того меньше. Договор ждал меня там уже подписанный, правитель не счел меня достойным аудиенции.
Завтрадомой, но я должен спросить. Договор в миссии, и, что бы я ни натворилэто уже мое личное дело
Масун, почему вы убили Фрица?
С тех пор как мы покинули Храм, Масун перестал натянуто улыбаться и как-то уже не смахивал на нелюбимого дядюшку. Он рассказывал мне анекдоты и смеялся над моими, он предложил познакомить меня со своей семьей, которая вот-вот должна была прилететь в столицу Я стал все реже думать об анатомии человека. Сейчас снова мелькнули клыки, но тут же исчезли
Ты можешь знать. Ты понял. А Гейман не понял. Он стоял на коленях перед алтарем и не видел его. Он смотрел на четыре луча, на круг, замыкавший их в единство добра и зла, внешнего и внутреннего, отчаяние и надежду, на колонну судьбы, которая пролегает через храм с запада на восток Он долго стоял, ничего не говорил, а потом спросил, с какой стороны от вентиля наш алтарь. Воин не может поступить иначе, когда слышит такое оскорбление.
С какой стороны от вентиля? Нормальный вопрос, я чуть было не задал его, правда, в более грубой форме Все-таки Фриц был дипломатом в четвертом поколении, а я вполне мог бы быть нефтяником. У нефтяников трудно с почтительностью. Мой дед часто выходил курить у теперь совершенно безопасной компрессорной станции. Когда он думал, что его никто не видит, он тихонько гладил уже навсегда пустую трубу и что-то шептал Наверное, он тоже мечтал, чтобы от поворота вентиля что-то зависело
Масун, а вы едите мясо?
Снова показались клыки Масуна, а через миг на его лице появилась настоящая улыбка.
Кроты. Я тебя обязательно угощу, поверь, ничего вкуснее ты не ел. В столицестада самых жирных кротов в стране.
Андрей БуторинУРОЧИЩЕ ОГНЕННЫХ ДУХОВ
Паровоз, вяло шевеля колесными дышлами, устало отфыркивался, окутывая перрон клубами пара. Поезд почти остановился, а мне все еще казалось, что он прибыл с одной только целью: уничтожить меня. Подмять, раздавить, изрубить тяжеленными ножами-колесами.
Наверное, эта глупая фантазия посетила мою голову оттого, что я в принципе отвык от поездов. А к паровозу в роли локомотива вряд ли уже и привыкну. Он представлялся нелепым и жутким, словно оживший динозавр. Может, именно из-за этого и сам поезд вызывал во мне чувство невольного отторжения. Глупо, конечно. Учитывая, что это была не длинная железная гусеница из воспоминаний молодости, а всего лишь куцый огрызок: за паровозным тендером пристроилось всего три вагонадва пассажирских и крытый грузовой. Все они, потрепанные и грязные, выглядели очень старыми. Да и откуда взяться новым? Последние двадцать лет все мы донашивали то, что осталось от лучших времен.
Второй вагон удивил меня решетками на окнах: ржавыми арматурными прутьями, приваренными явно наспех, вкривь и вкось. Но тут в головном вагоне открылась дверь, и мое внимание переключилось на человека, быстро спустившегося на перрон.
Навскидку он выглядел моим ровесником, вряд ли ему перевалило за пятьдесят. Хотя волос он растерял куда больше моего и посверкивал теперь загорелой лысиной под нежаркими лучами заполярного солнца. Остатки прически густо приправила седина. Седыми были и жидкие усики под длинным, слегка искривленным носом. Одет мужчина был в потертую кожаную тужурку, чем вызвал невольное сравнение с большевистскими комиссарами из старых фильмов. Впечатление усиливала пистолетная кобура, пристегнутая к туго затянутому поверх куртки ремню. Ниже наряд был вполне современным: камуфляжные штаны, заправленные в высокие ботинки армейского образца.
Мужчина огляделся, остановил на мне взгляд и неуверенно кивнул. Я кивнул в ответ и подошел к нему.
Голос у мужчины оказался густым и мягким. Эдаким, как писали в романах, бархатным.
Иван Игоревич? спросил «комиссар». Я снова кивнул. Он протянул руку. Ладонь, против моих ожиданий, оказалась твердой, шершаво-мозолистой. Приятно наконец познакомиться лично. Профессор Губкин.
Здравствуйте, Василий Артемович, сказал я. Мне тоже приятно.
Пожалуй, я не кривил душой. Мой заочный знакомый при личной встрече и впрямь показался мне приятным человеком. Помимо голоса, подкупали еще и глаза: голубовато-серые, умные, без той пренебрежительной снисходительности во взгляде, что зачастую присутствовала у людей высокого положения при вынужденном общении с «плебсом».
На перрон вышли три офицера. Не глядя на нас, двое из них направились ко второму вагону. Лишь один, лет сорока, высокий и плотный, остановился рядом. На нем была полевая камуфляжная форма с полковничьими погонами. Подчеркнуто не замечая меня, он козырнул Губкину:
Прикажете начинать разгрузку, Василий Артемович?
Познакомьтесь, положил мне ладонь на плечо Губкин. Это наш проводник, Иван Игоревич Фастов.
Я потянул было руку, но военный вновь козырнул:
Полковник Дубасов.
Он смотрел вроде бы на меня, но взгляд его настолько явно фокусировался где-то за моей спиной, что я ощутил себя прозрачным. Впрочем, полковник быстро перевел взгляд на Губкина и снова спросил:
Прикажете разгружать?
Профессор покрутил головой и обратился ко мне:
Где озеро?
С той стороны. Показал я на вагон. Совсем рядом.
Отсюда можно отчалить?
Вполне, кивнул я.
Начинайте, сказал Губкин полковнику. Тот, козырнув, зашагал вдоль вагона, а профессор вытянул ладонь в сторону открытого тамбура:Прошу ко мне.
* * *
В профессорском купе было уютно. Во мне что-то сладко, ностальгически шевельнулось: прежде я любил ездить в поездах, правда, довольствуясь чаще плацкартными местами.
Губкин сел на мягкую бордовую полку, указав на сиденье напротив. Я присел и, внезапно почувствовав робость, стал теребить выцветшую грязно-желтую занавеску. За пыльным стеклом виднелось приземистое, такое же грязно-желтое, здание нашего вокзальчика, где размещалась моя так называемая школа, где жиля сам, и где обитало еще пять семей, не имеющих возможности построить собственный дом.