В наступившей тишине было слышно лишь возбужденное сопение собаки и тяжелое дыхание мужчин.
Вуд добился своего!
Гилрой дома печатал на машинке. Вуд, стоя у него за спиной, следил за пальцами, быстро бегающими по клавиатуре. Редактор нервно расхаживал взад и вперед по комнате.
Потерял столько времени, жаловался он, а если напечатаю эту историю, то вообще потеряю все. Черт побери, Гилрой, что, по-твоему, подумают о ней читатели, если я сам в нее еле поверил? Ты понимаешь, что нам обоим это может стоить работы?
Перспектива потерять работу не так уж меня волнует, ответил Гилрой, не отрываясь от машинки. Гораздо больше меня волнует то, чтобы Вуд получил свое тело обратно. А без нашей помощи ему не справиться.
Ты не находишь, что звучит смехотворно: Вуд получил свое тело обратно! Представь только, что сделают из этой фразы другие газеты!
Гилрой встал и отодвинул стул.
Ну пора идти, сказал он вместо ответа.
Репортер накинул пальто и небрежно нахлобучил шляпу.
Куда? спросил редактор.
К Моссу, разумеется, если только у вас на примете нет более подходящего для визита места.
Это безумие, хрипло сказал редактор. В жизни не делал ничего более глупого. Почему бы нам для разнообразия не проявить благоразумие и не обратиться в полицию?
Да? презрительно фыркнул Гилрой. А какое обвинение вы предъявите Моссу?
Как какое?! Обвинение в похищении людей! выпалил редактор.
Не смешите меня. Тело Вуда находится в госпитале, под наблюдением врачей. Как вы докажете, что именно Мосс похитил его?.. А о трех других кататониках и говорить нечего.
Редактор угрюмо кивнул.
Обвинение в вивисекции!.. как-то само собой вдруг вырвалось у него.
Вот это другое дело, аргумент, как говорят Это надо обдумать
Выйдя из дома, они без труда поймали такси.
Гилрой назвал адрес. Услышав его, Вуд оскалил зубы. До Мосса было рукой подать, и сопровождали его два человека, которые лучше кого бы то ни было могли убедительно, связно и красноречиво изложить все его требования, а в случае необходимости поднять в его защиту общественное мнение!
На улице, где жил Мосс, Гилрой попросил шофера сбавить скорость. У дома хирурга стояли два черных автомобиля с охраной.
Высадите нас за углом, сказал Гилрой.
Они вбежали в подъезд ближайшего дома.
Черный ход там есть, Вуд? спросил репортер.
Пес отрицательно замотал головой.
Тогда нам остаются только крыши, решил Гилрой.
Выйдя из подъезда, он окинул взглядом здания, отделяющие их от дома Мосса.
Здесь шесть этажей, следующие два пятиэтажные. Здание, соседнее с Моссом, шестиэтажное, а в доме Мосса три этажа. Придется нам полазить вверх и вниз по пожарным лестницам, чтобы добраться до этой проклятой крыши.
Он вошел в подъезд, и все поднялись на верхнюю площадку. Дверь чердака была закрыта на крючок, наглухо приржавевший к петле. Гилрой обмотал руку платком и одним ударом сбил его. Через чердак вышли на гудронированную крышу, черную и холодную.
Впереди было самое трудное и опасное. Темнота усугубляла риск, да и Вуд был нелегкой ношей.
По лестнице во двор, по лестнице на крышу по лестнице во двор, по лестнице на крышу в строгой последовательности. Это повторилось четыре раза, пока, вконец обессиленные, они не оказались на крыше дома Мосса.
Как будто нас никто не заметил прерывисто и еле слышно прошептал Гилрой.
Да, отрешенно выдохнул редактор.
По-моему, отдышавшись, снова прошептал репортер, из нас вышли бы неплохие воздушные акробаты Так что, если нас уволят, мы не пропадем
После короткой передышки осмотрели крышу. Единственное чердачное окно вело внутрь дома.
Гилрой потянул раму на себя, потом попытался вдавить еебезрезультатно. Тогда он вынул перочинный нож и начал выковыривать сухую замазку. Она легко поддавалась. Потом, всадив нож в верхний угол рамы, он подцепил и осторожно извлек стекло.
Они влезли в окно и очутились в темной комнате. Вуд возбужденно принюхивался, чувствуя близость человека, которого ненавидел и который один только мог вернуть ему его тело.
Гилрой осторожно повернул ручку двери. Та легко отворилась, забрезжил слабый свет. В центре тускло освещенного холла была видна лестница. Они осторожно спустились вниз.
Из-за прикрытой двери доносились еле слышные голоса.
Сядьте, док, сказал Тальбот. Машина скоро придет. Не теряйте головы, док! Эти кататоники говорить не могут, а собака, по всей вероятности, роется где-нибудь в отбросах. Нет причин для бегства.
Я уезжаю в загородный дом только из предосторожности. Вы недооцениваете силу человеческой изобретательности, даже если она и ограничена собачьим телом и потерей речи.
Гилрой вынул револьвер и взялся за ручку двери. Редактор сделал невольное движение, пытаясь остановить его. Но было позднодверь распахнулась.
Вуд и Гилрой вошли в комнату, редактор последовал за ними. На револьвер Тальбот даже не обратил внимания, ему не раз приходилось смотреть в черное дуло, но при виде Вуда челюсть его отвисла. Он закричал и испуганно рванул рубашку на грудиТальбот задыхался от сильнейшего приступа стенокардии.
Вот вам наглядный урок, Тальбот, безучастно сказал Мосс. Никогда нельзя недооценивать противника. Не так ли?
Ответа не последовало. Вошедшие в ужасе смотрели, как на глазах у них умирал человек. Вскоре Тальбот мешком рухнул на пол. Это был конец.
Вуд перевел взгляд с Тальбота на жесткие глаза Мосса, в которых не было и тени страха. Хирург даже не сделал никакой попытки защищаться, даже не попытался позвать на помощь охранявших дом бандитов. Он смотрел на вошедших, сохраняя полное самообладание.
Конец вашим планам, рявкнул Гилрой.
Мосс пожал плечами в вежливом презрении.
Нашим? У Тальбота были свои планы, у менясвои. К тому же его общество никогда не доставляло мне удовольствия.
Возможно. Но удовольствие вам доставлял запах его денег. Тальбота нет, и теперь никто не сможет помешать нам опубликовать вот это
Гилрой вынул из кармана несколько машинописных листков и протянул их Моссу.
Небрежно прислонившись к стене, хирург с интересом просмотрел их и вежливо вернул Гилрою.
Все ясно, сказал он. Меня обвиняют в том, что я человека превратил в собаку. Более того, вы даже описываете якобы разработанный мной метод.
Якобы! зло усмехнулся Гилрой. Вы что же, намерены все отрицать?
Разумеется. Ну не фантастика ли?.. Мосс улыбнулся. Но суть не в том. Даже признайся я, на основании каких доказательств меня могли бы осудить? Как мне представляется, у вас есть только один свидетельсобака по имени Вуд. А я что-то не припомню, чтобы собаки выступали свидетелями в суде.
Вуд был ошеломлен. Он не ожидал, что Мосс так нагло опровергнет все обвинения. Любой другой человек на его месте уже сдался бы.
Съежившийся редактор растерянно повторял одну и ту же фразу:
У нас есть доказательства преступной вивисекции.
Но нет доказательств, что хирургом был именно я.
Вы единственный человек в Нью-Йорке, способный совершить подобную операцию.
И что с того5
Они позволили Моссу перехватить инициативу, и он теперь хладнокровно и насмешливо парировал их удары. Ничего удивительного, что он даже не пытался бежать. Он был уверен в полной безнаказанности. Вуд с ненавистью зарычал. Мосс лишь окинул его презрительным взглядом.
Хорошо. Допустим, в суде мы доказать ничего не сможем, сказал Гилрой, стиснув в руке револьвер. Но нас это не так уж волнует. Ваше любопытство ученого может найти удовлетворение в операции, которую вы сделаете Вуду, чтобы вернуть его в собственное тело.
Презрительная мина на лице Мосса не изменилась ни на йоту.
Он смотрел на палец, напрягшийся на спусковом крючке, с выражением полнейшего безразличия.
Ну? выдохнул Гилрой, многозначительно поведя револьвером.
Заставить меня оперировать вы не можете. А к своей смерти я отношусь так же безразлично, как и к смерти Тальбота. Улыбка его стала еще шире, углы рта опустились, обнажая зубы в гримасе, которая была цивилизованным подобием оскала Вуда. И тем не менее эта ваша история о якобы возможной операции подобного рода заинтересовала меня. Я готов попробовать за мое обычное вознаграждение.
Вуд перехватил взгляд издевающихся, жестких, зловещих глаз Мосса.
И конечно же, мягко добавил Мосс, я выполню операцию. В конце концов, я даже настаиваю на этом.
Угроза, скрытая в его словах, не прошла мимо Вуда. Как только он ляжет под нож Мосса, ему конец. Неверное движение скальпеля, небрежность в приготовлении газовой смеси, умышленно занесенная инфекцияи Мосс навеки снимет с себя обвинение. Ему достаточно будет сослаться на то, что такая операция оказалась ему не под силу. Следовательно, вивисектором был не он.
Пес отпрянул, бешено тряся головой.
Вуд прав, сказал редактор. Он-то Мосса знает. И знает, что этой операции ему не пережить.
Гилрой нахмурил лоб. Револьвер в его руке стал воплощением бесплодной силы. Даже Мосс знал, что он им не воспользуется. Не сможет воспользоваться, потому что хирург был нужен им только живым. Их цель заключалась в том, чтобы заставить Мосса сделать операцию. Что ж, подумал он, мы своего добились. Мосс сам вызвался оперировать. Но все четверо отлично знали, что в этой операции Вуд был обречен. Мосс искусно обернул их победу полным поражением.
Что же, черт побери, нам теперь делать? взорвался Гилрой. Ты что скажешь, Вуд? Рискнешь? Или лучше останешься жить в собачьей шкуре?
Вуд оскалился, отползая в угол.
В собачьей шкуре он хоть наверняка жить останется, отрешенно сказал редактор.
Мосс улыбнулся, заверяя их любезно-издевательским тоном, что сделает все возможное, чтобы вернуть Буду его тело.
За исключением несчастного случая, разумеется, сплюнул Гилрой. Не пойдет, Мосс. Он и так проживет, но вы свое получите.
Он хмуро посмотрел на Вуда и многозначительно кивнул в сторону Мосса.
Пошли, шеф, сказал он, выводя редактора за дверь и закрывая ее за собой. Старые друзья хотят остаться наедине. Им есть о чем потолковать
Мгновенно Вуд прыгнул вперед, отрезая Мосса от двери, угрожающе впившись в него полными ярости глазами. И в первый раз за все время с хирурга слетела маска безразличия. Он осторожно сделал шаг в сторону и вдруг понял, что перед ним зверь И тут нервы его сдали. Он нырнул вбок и метнулся к двери. Вуд прыгнул, сбив Мосса с ног. Зубы его сомкнулись.
Мосс проиграл, но остаток своих дней Вуд был обречен прожить в собачьей шкуре. Да и остаток этот был невелик: продолжительность жизни собаки всего пятнадцать лет. В лучшем случае Вуд мог рассчитывать еще лет на десять.
Вуд так и не нашел себе работы в обличье человека. У него была специальность, он был образован, но в мире конкуренции не было места для таких, как он.
И тот же человеческий разум в красивом теле овчарки колли стал ценным рыночным товаром. Это была диковинка, феномен, на который стоило поглядеть.
Люди всегда питали слабость к уродам размышлял Гилрой по пути в театр, где Вуд выступал в тот день.
Такси остановилось у служебного входа. С зазывающих красно-желтых афиш скалилось приукрашенное изображение морды Вуда.
Бог ты мой! раскрыл рот таксист. Будет о чем рассказать! Вез Говорящую собаку!
Специальный наряд полиции быстро разогнал толпу зевак и проложил проход к двери.
Стыдно, должно быть, сказал полисмен. Такой шум подняли, и из-за кого? Из-за какого-то пса!
Вуд обнажил клыки и заворчал на него. Полицейский сразу попятился назад.
Что, ты и теперь думаешь, что он тебя не понимает? кто-то засмеялся в толпе.
Семь тысяч в неделю, надо же! размышлял про себя Гилрой, ожидая за кулисами своего выхода. И за что? За чепуху, на которую способен любой болван из публики. За прошедший год ни он, ни Вуд так и не привыкли к растущим цифрам в своих банковских книжках. Выступления, фото и статьи в журналахи все по астрономическим ставкам Но Буду никогда не набрать достаточно денег, чтобы выкупить человеческое тело, в котором он голодал.
Эй, Вуд, прошептал Гилрой, наш выход.
На сцене их встретил оглушительный гром аплодисментов. Вуд работал безупречно. Опознавал предметы, названные конферансье, вытаскивая их из общей кучи.
Капельдинеры шли между рядами, собирая записки с вопросами зрителей, и передавали их Гилрою.
Вуд отвечал как автомат. Горечи он больше почти не испытывал, ее сменило тоскливое и безнадежное чувство поражения. Он смирился со своей собачьей жизнью. На его счету в банке числилась цифра с шестью знаками слева от десятичноготакой цифры он даже в самых необузданных мечтах никогда не представлял. Но ни один хирург на свете не сможет ни вернуть его тело, ни продлить срок жизни более десяти оставшихся ему лет
И вдруг в глазах его померкло. Исчез Гилрой, исчез щит с буквами, исчезло море лиц, таращивших глаза.
Он лежал на койке в больничной палате. Реальность чистых простынь под ним и тяжесть одеяла, укрывавшего его, не вызывали никаких сомнений, как не вызывало сомнений и то, что его тело вытянулось в длину на кровати.
И независимо от всей ладони его палец поднялся, повинуясь его воле.
Дежуривший в палате врач посмотрел прямо в зажегшиеся мыслью глаза Вуда. Потом оба перевели взгляд на сгибающийся и разгибающийся палец.
Вы возвращаетесь, сказал врач.
Я возвращаюсь, тихо успел ответить Вуд, прежде чем палата исчезла.
Теперь он знал, что мозг и тело составляют единое целое. Мосс ошибся. Личность человекаэто нечто большее, чем просто маленькая железа у основания мозга. Пересаженные ткани собаки поглощались телом человека и перестраивались по его подобию.
Что-то говорило Вуду, что эти возвращения в свой естественный облик будут продолжаться чаще и чаще, до тех пор, пока он снова и уже навсегда не обретет свое истинное я.
Джеймс УАЙТСМЕРТОНОСНЫЙ МУСОР
1
Человек, открывший дверь, не стал спрашивать, кто они и что им нужно. Он молча смотрел на капитана Грегори и офицеров, вошедших следом, и ждал. Испуг мелькнул лишь в его глазах, единственной части лица, способной выражать эмоции. Остальное было неподвижной блестящей маской, следствием пластической операции. Но глаза говорили, что он ожидал этот визит, ждал и боялся его долгие годы.
Вы Джеймс Эндрю Колфилд, тихо произнес Грегори, бывший механик грузопассажирского судна Подсолнечник? Разрешите войти?
Человек кивнул, и они вошли в комнату.
Грегори сел напротив Колфилда, а его люди, Хартман и Нолан, остались стоять, не спуская глаз с бывшего механика. Они принесли с собой память об искаженных страданием лицам, о хрупких, как стекло, замерзших телах, разбитых искалеченных корабляхпреступной халатности некоторых космонавтов. Лейтенанты Хартман и Нолан держали себя в руках, не давая воли владевшей ими ненависти, ненависти, которую они испытывали к Колфилду и ему подобным. Но и скрывать своей ненависти они не собирались.
У вас есть выбор, сказал Грегори. Вы либо отправляетесь в тюрьму, либо следуете за нами.
После короткой паузы он добавил:
Разумеется, вы можете обвинить во всем вашего покойного капитана, хотя не уверен, что вам удастся это сделать через столько лет. Предупреждаю, вам грозит суровый приговор. Поэтому советую добровольно помочь следствию и вернуться на место преступления.
Я лечу с вами, сказал Колфилд. Правда, место преступления несколько отдалилось не без тени усмешки добавил он.
Хартман угрожающе откашлялся, но Грегори решил, что время взяться за этого человека всерьез еще не наступило. И не обращая внимания на тон Колфилда, он ответил:
Мне приходилось слышать, что наше Солнце совершает обороты вокруг центра Галактики, а Галактика в целом тоже движется. Так что я догадываюсь, что точка, в которой находился Подсолнечник одиннадцать лет назад, сейчас очень далеко. Но для наших целей мы можем рассматривать Солнце со всеми планетами, лунами, метеоритами и различным мусором, добавленным нами, как единую гравитационную систему. Вам разрешено взять с собой семьдесят фунтов багажа. Решайте, что вы будете брать.
Грегори подумал, что Колфилд больше похож на штурмана, чем на механика. И пожалел, что его пленник в свое время находился не на капитанском мостике, а у реактора. Но он был единственным оставшимся в живых членом экипажа Подсолнечника, и Грегори вынужден был довольствоваться тем, что есть.
Наблюдая, как Колфилд собираетсяон взял с собой в основном технические книги, портрет покойной жены и кое-какие мелочи, Грегори немало узнал об этом человеке. Многое сказала ему и квартира Колфилда, сказала куда больше, чем заметили полицейские, которым удалось выследить механика. Все это могло пригодиться позже, когда придется покрепче нажать на Колфилда.
Этот легко согласился, заметил Нолан, пока Колфилд и Хартман улаживали дела с управляющим домом. Обычно они сопротивляются. И многие предпочитают тюрьму.
Может, он любит космос, сказал Грегори, и тоскует без него. Ты же знаешь бывших космонавтов. Может, он согласен на любые условия, только побывать там снова.
Если бы он обожал космос, проворчал Нолан, он бы не сделал так, чтобы закрыть его для себя навсегда.
Простого ответа здесь не было
По дороге к космопорту Грегори молчал. Он думал о квартире, которую они только что покинули. Книжные полки свидетельствовали о том, что Колфилд старался не отставать от жизни, что он страстно интересуется всем относящимся к космическим полетам, не ограничиваясь своей специальностью. Обстановка квартиры при всей ее скромности не лишена была женского вкуса. Но пыли по углам такая женщина не допустила бы. Грегори узнал от полицейских, что жена Колфилда умерла два года назад, однако Грегори был убежден, что ни одна вещь в квартире с тех пор не поменяла своего места, а хозяин старался поддерживать прежний порядок.
Интеллигентный, чувствительный тип, свято хранящий память о жене, решил Грегори. Надо будет учесть это при допросах.
Перед главными воротами им пришлось задержаться, пока охрана проверяла пропуска. Один из мелких торговцев, что всегда ошиваются там, увидев гражданский костюм Колфилда, попытался всучить ему пакет чайного листа, якобы привезенного с Ганимеда. Вполголоса, но с таким знанием тонкостей языка, что даже Хартман прислушался, заключенный объяснил торговцу, что он думает о его товаре. Он перешел к не менее изысканному объяснению, что следует сделать с этими листьями, но тут охранник велел машине проезжать.
На поле им дважды пришлось останавливаться на красный свет, ожидая пока поднимется пассажирский катер, но в конце концов они добрались до своего катера, который должен был доставить их на Декарт. Не прошло и трех часов с того момента, как они постучали в дверь Колфилда, а их корабль был уже в космосе.
Патрульный корабль Декарт был крупным судном, но при необходимости он мог совершить посадку непосредственно на планету и потому был снабжен большими стабилизаторами, а обтекаемые линии корпуса делали его похожим на грузовые межпланетные ракеты. Почти все свободное пространство внутри было занято баками с горючим для посадочных двигателей, а что оставалось, занимали реактор и электронное оборудование с богатым набором измерительных и следящих приборов, так что жилые помещения были тесными и не очень комфортабельными. Но Грегори гордился своим кораблем.
На мостике их ждал лейтенант Эллен. Он коротко и недружелюбно взглянул на Колфилда, кивнул Хартману и Нолану, затем доложил капитану, что на корабле, находящемся на двухтысячемильной орбите, все нормально. Получено несколько сигналов, не представляющих интереса, за исключением сообщения, касающегося преступной халатности членов экипажа Цербера, о чем сообщил пассажир корабля после его приземления.
Не доверяю сообщениям пассажиров, сказал Грегори раздраженно. Даже в тех случаях, когда они искренне полагают, что заметили нечто неладное, их информация оказывается плодом недоразумения. Мы проверяли Цербер, и я уверен, что это чистый корабль.
Раздражение Грегори отчасти объяснялось тем, что случай с Цербером вынуждал отложить допрос Колфилда. Дело о дрейфе Подсолнечника было настолько неотложным, что Грегори испытывал нетерпение. Хотя, может, и неплохо, если Колфилд помается в ожидании расследования.
Хорошо, Эллен, сказал он наконец. Мы проверим сигнал. Вы свободны. Желаю приятного отпуска.
Спасибо, сэр, ответил Эллен и поспешил перейти на катер, который только что доставил на борт Грегори.
Хартман занял кресло штурмана, Нолан устроился у пульта механика, Грегори уселся на свое место между ними и чуть сзади, откуда мог наблюдать за всем. Колфилду досталось одно из пассажирских кресел возле иллюминатора. Хартман заложил в компьютер параметры их орбиты относительно курса Цербера и скорректировал оптимальный курс. Он передал данные Нолану, который взглянул на капитана. Тот кивнул.
Закрепите ремни, произнес Нолан. Двенадцать с половиной секунд при 2 g.
Разворачивая корабль, взвыли гироскопы. За ними после короткой паузы, вжав людей в кресла, взревели и смолкли химические реактивные двигатели. Казалось, прошло куда больше двенадцати секунд. Теперь оставалось только ждать, когда Цербер появится на экранах, и подстроиться к его скорости. Это произойдет через двадцать семь минут.
Все это время Грегори делил свое внимание между пленником и светлыми точками других кораблей на экране. Несмотря на возросшее за последние годы число космических путешествий, свободных орбит вокруг Земли хватало на всех. Но находясь на орбите, всегда можно было видеть по крайней мере два-три других корабля.
На мостике нарастало напряжение. И, глядя на Колфилда, ощущая, как медленно тянутся минуты, Грегори не удивился неожиданному взрыву.
Чего вы ждете! закричал Колфилд. Хотите задавать вопросы, так задавайте! Начинайте с самых легких: какова была точная позиция Подсолнечника в 16 часов 3 минуты двенадцатого августа одиннадцать лет назад? Не был ли я случайно голоден в тот момент, а может, я пил чай? А что случилось с грязной посудой?..
Лейтенант Нолан снова откашлялся, но продолжал глядеть на свой пульт. Колфилд замолчал.
Грегори сказал спокойно:
В целом вы рассуждаете верно, Колфилд. Но за одиннадцать лет техника допроса шагнула довольно далеко вперед. Мы располагаем медикаментами, которые позволят вам точно вспомнить
Нет! Колфилд был испуган.
Согласно закону, я не могу употреблять эти средства без вашего согласия, продолжал Грегори. Но советую задуматься о последствиях, если вы откажетесь с нами сотрудничать. В конце концов, никакого вреда вашему мозгу эти средства не принесут.
Нет!
Будьте наконец реалистом! резко сказал Грегори. То, что вы женились на вдове капитана вскоре после его смерти, нам уже известно. И это может быть важно для следствия. Но мне нужны конкретные данные. Все остальное, что я узнаю во время сеанса, меня совершенно не интересует и к тому же не подлежит разглашению.
Колфилд принялся яростно доказывать, что в его личной жизни не было ничего способного заинтересовать следователя. И в потоке оправданий Грегори уловил некоторые детали, ранее ему неизвестные и позволявшие лучше понять личность Колфилда и побудительные мотивы его действий.
Когда Колфилд лежал в госпитале после случая с Подсолнечником, вдова капитана часто его навещала, расспрашивая о своем муже. Очевидно, оба они нуждались в утешении и сочувствии, так что в конце концов сблизились. Но новая жена Колфилда уже потеряла одного мужа в космосе и потому взяла с Колфилда слово никогда более не покидать Землю. Ему пришлось несладко, но ради жены он твердо держался своего слова. До тех пор, пока
Сближаемся с Цербером,объявил Нолан. Десять секунд акселерации. Надеть ремни.
Когда перегрузки кончились, за иллюминатором возник Цербер. До него было менее четверти мили. Колфилд застыл от изумления.
Резко освещенный солнцем и светом, отраженным от облачного слоя внизу, большой грузовой корабль выглядел весьма необычно. Три громадных шара Цербера, соединенные коридорами, скрывались под слоем густой растительности. Корабль буквально зарос цветами, травой, кустарником, вьющимися растениями. Побеги плюща обвивали антенны и перископы, яркие пятна цветочных клумб живописно оттеняли зелень холмов, камыши окружали иллюминаторы, будто гладь небольших прудов. Даже оставленные свободными участки чистого металла были раскрашены так, что это не нарушало общей картины. С точки зрения Грегори, сады Цербера были слишком стилизованны, что свидетельствовало о недостатке воображения, но, как и капитан корабля, чьи вкусы они отражали, они производили впечатление своей основательностью и некоторым консерватизмом.
Вы этого уже не застали, сказал Грегори Колфилду. Может, вам приходилось видеть изображения подобных садов, но взглянуть на такой сад собственными глазами всегда интересно.
Грегори обернулся к Хартману и приказал:
Сообщи, что мы переходим к ним на борт. Пока не вернемся, не покидай мостика. Нолан, надень скафандр. Ты идешь со мной. И вы, Колфилд.
2
Пленник казался неуверенным в себе, когда они покинули корабль, но Грегори за него не беспокоился. Ни один космонавт не забудет, как вести себя в невесомости. Все равно как нельзя разучиться плавать или ездить на велосипеде.
Высадившись на поверхности Цербера, они, прежде чем войти в люк, решили посмотреть сад. Колфилд плелся сзади.
Грегори отвлекся от рассматривания искусственных растений и спросил:
Вы знаете, почему на кораблях устраивают сады?
Ничего удивительного, голос Колфилда в шлемофоне звучал тихо и глухо. Уже в мои дни клаустрофобия среди пассажиров и команд была серьезной проблемой. Особенно в дальних рейсах. На кораблях мало свободного места, и это всегда ведет к клаустрофобии и неврозам. Если вспышка невроза выйдет из-под контроля, это не менее опасно для корабля, чем взрыв реактора. В то же время вокруг корабля избыток простора, который не только способен излечить любую клаустрофобию, но и вызвать агорафобию, боязнь открытого пространства. Надо было отыскать среднее между двумя фобиями, продолжал Колфилд. И выход был найден в превращении внешней оболочки корабля в сад. С одной стороны, это интересное занятие для команды в долгом пути, с другойвозможность для человека, если уж ему стало не по себе в тесном внутреннем помещении, выйти наружу и убедить себя, что он сидит ночью в земном саду и любуется звездами. Разумеется, сходство условно, но оно дает облегчение подсознанию. Нетрудно обмануть человека, если он этого хочет, так что садовая терапия в большинстве случаев оказывалась эффективной.
Вы правы, Грегори постарался не показать удивления. Несмотря на искажения шлемофона, в голосе Колфилда звучали авторитарные нотки. Странный механик,подумал Грегори.
Приглядевшись, можно было понять, что участки травы в саду представляют собой тонкий слой умело раскрашенного пластика, который не мешал подошвам цепляться за намагниченную поверхность корабля. Пластиковыми были и цветы, и кусты, рассаженные через каждые десять ярдов. На изнанке одного из пластиковых листьев Грегори увидел буквысквозь краску проступало название продовольственной фирмы.
Растения были надежно прикреплены к корпусу. Грегори даже подергал какой-то цветок, чтобы в этом убедиться.
Помимо психологического эффекта, сказал он Колфилду, сад служит дополнительной защитой от метеоритов. В то же время при сооружении таких садов должны соблюдаться строгие правила. Недопустимо, чтобы метеорит мог вырвать клок сада, создав опасность
Я знаю об этих правилах, сказал Колфилд.
Я в этом не сомневаюсь, сухо ответил Грегори, учитывая, сколько вы их нарушили.
Он поглядел на крутой холмик, спрятавшийся между кустами, который скрывали радарные антенны, и добавил:
Пошли внутрь.
Капитан Стиллсон, крупный, полный человек, выглядевший нелепо в шортах, обычной одежде в космосе, не скрывал беспокойства. Капитан Цербера бывал по-женски суетлив, но Грегори симпатизировал ему по той простой причине, что тот был аккуратистом. И чем больше будет таких капитанов, тем меньше забот для Грегори.
Добрый день, капитан, приветствовал его Грегори. Как ваш сад растет?
Медленно, ответил капитан. Теперь, когда мы установили новый преобразователь отходов, меньше стало сырья для цветов. Хотите взглянуть?
Потом, ответил Грегори. Сначала я хотел бы расследовать жалобу о преступной халатности
Дружеская атмосфера на мостике мгновенно исчезла. Как будто кто-то впустил снаружи вакуум. После секундной растерянности Стиллсон потребовал подробностей и пожелал узнать, кто тот низкий лжец, который клевещет на его корабль.