Достаю бинт, обматываю с начала одну ногу, затем другую. Рядом со мной откуда-то сверху приземляется какой-то камешек, затем второй и третий. И только после нескольких попаданий непосредственно мне в плечо и макушку, мой, затуманенный мозг начинает подавать сигнал бедствия. Кто-то чем-то кидается сверху, причём, непосредственно в меня, о чём свидетельствует хулиганистый, словно насмешливый визг. Поднимаю глаза, на одной из веток сидит мартышка, рыжеватая, лопоухая, с длинным хвостом. Чуть подаль от неё, вторая, третья носится по веткам. Все три визжат, метая в мою сторону снаряды. Нужно убираться, ведь обезьянам всё равно, чем бросаться. Они способны запустить не только ягодой с ветки или засохшей какашкой, но и чем-то поувесистее.
Встаю, стараюсь идти быстрее, однако больная нога цепляется за сучки, и торчащие из земли корни. А мартышки продолжают резвиться. В шею, голову, спину летит какая-то мелочь. Наклоняюсь, чтобы уберечь лицо от обстрела, но это помогает мало. Стайка обезьянок меня преследует целенаправленно, а калибр снарядов становится всё крупнее. Камешки, ветки, орехи, куски кала. Меня гонят, наверное посчитав угрозой, ведь животные никогда не станут нападать просто так, только ради защиты или насыщения. Но, от этой мысли мне не легче. Удары всё болезненнее, обезьян наверху всё больше. Они везде, качаются на лианах, прыгают с ветки на ветку, мелкие, крупные, рыжие и коричневые. Верещат и повизгивают. В затылок ударяется нечто крупное. Тупая боль оглушает, ослепляет, и я валюсь на подушку густой травы. В нос ударяет пряный травянистый дух и запах свежей мертвечины. Наверное, неподалёку сдох какой-то зверёк. Теряю сознание всего на несколько секунд, так как в чувства меня приводит новая боль. Видимо, мартышек моё падение не обмануло, и мёртвой они меня не сочли, так как кидать в меня разной пакостью продолжили с новой силой. Ползу вглубь каких-то зарослей, стараясь не думать, что и там, в раскидистых кустах кудрявых и ажурных, словно кружево, меня тоже может поджидать опасность, и вполне возможно, посерьёзнее хулиганистых мартышек. Да и от клубочка, оставшегося лежать на земле, тоже уходить нежелательно. Ползти неприятно. Земля, несмотря на изнуряющую жару, влажная и липкая, в колени и локти впиваются камешки и ветки, да и не столько во мне силы, чтобы тянуть своё тело на локтях и пузе, да ещё и с приличной ношей за спиной. Спрятавшись в зелени кустарников слежу за суетой обезьян. Те, с начала, продолжают прыгать, визжать, словно чувствуя, что я нахожусь неподалёку, затем, постепенно расходятся.
Выбираюсь из своего укрытия, грязная, вспотевшая, обессиленная. Иду дальше. Куда? Зачем? Несколько раз останавливаюсь, делаю пару глотков из бутылки, но облегчения не ощущаю, всё так же хочется пить. А вот печенье так и лежит не распакованное, аппетита нет совершенно. В голове крутятся обрывки из недавно прослушанных лекций, каких-то песен, цитаты прочитанных книг. Хаотично, без всякой системы информация мечется в сознании бесформенными разноцветными пятнами. От гадкого, назойливого гнуса даже не отмахиваюсь, сил нет.
Моё движение вперёд останавливает предупреждающее шипение. Прямо передо мной, свернувшись кольцами лежат несколько крупных, чёрных, с жёлтыми продольными полосками змей. Одна из них, самая крупная, с раздутым жёлтым капюшоном, уже готова броситься в мою сторону. Её напряжённая верхняя часть, прямая как палка, неоднозначно свидетельствует об этом. По телу пробегает противный озноб, пытаюсь сглотнуть, но слюны нет, во рту сухо и горько, чувствую, как от ужаса, древнего, унаследованного далёкими предками, трясётся нижняя челюсть, а вдоль позвоночника стекают холодные капли пота. Прячу за спину палку, чтобы не спровоцировать начало змеиной атаки, отступаю назад.
Ухожу! Ты видишь, я ухожу, уговариваю я рептилию, отступая дальше и дальше.
Змея сдувает свой капюшон, расслабляется и вновь ложится, принимая форму кольца. Я же забираюсь в кусты. Ничего страшного, пройду параллельно тропе. Обойду змей и вновь вернусь. Но параллельный путь оказался не столь комфортным. Поваленные деревья, с торчащими во все стороны ветками, булькающие, зловонные болота, с начала небольшое, в которое я едва не наступаю, чуть дальшеширокое, подёрнутое тонкой желтоватой маслянистой плёнкой.
Бездумно, механически переставляю ноги, всё сильнее опираясь на палку. В какой-то момент с отрезвляющим ужасом осознаю, что воды больше не осталось. Дура! Путь ещё не пройден, а я выпила всю воду. Лихорадочно роюсь в рюкзаке, но чудес не бывает, и в этом приходится в очередной раз убедиться.
А небо поменяло свой цвет. Не дрожат золотистые солнечные пятна, размазанные по траве, не проглядывает сквозь листья деревьев пронзительная южная синь. Всё вокруг стало тревожно-красным, словно на лес набросили алую вуаль. Да, должно быть, это очень красиво смотрелось бы на цветных фото, или картине, и очень романтично для праздно шатающихся парочек или болтающих у костра туристов, но никак не для девушки с покалеченной ногой, страдающей от жажды и бесконечности пути, заблудившейся в чёртовом лесу. Да, пора уже признать, я заблудилась. А ещё, дура такая, потеряла клубок. Хотела обойти лежбище змей, затем, поваленное дерево, продиралась сквозь лианы, обходила болотца, так и потеряла тропу, а проводник, должно быть канул в одном из болот или застрял в зарослях.
В сердце что-то резко и коротко стреляет в предчувствии беды. Обострившийся инстинкт самосохранения и пробудившаяся генетическая память, вопят о том, что в воздухе явственно пахнет приближающейся смертью и нужно спасаться. Вот только как? Ни сбежать, ни вскарабкаться на дерево я не смогу, а моя палка-подпорка, мягко говоря, не слишком-то сойдёт за оружие. Вытаскиваю из рюкзака нож. И плевать, что я никогда не рассматривала ножи в качестве оружия, и видела в них лишь кухонную утварь. Плевать, что я понятия не имею, как и куда наносить удары. В любом случаи, с ним немного спокойнее. Воздух вибрирует от напряжения, в животе скручивается тугой узел, в ушах бухает собственный пульс. Меня окружают. Я ощущаю это каждой клеткой кожи, чувствую вибрацию земли от топота множества лап, слышу всхлипывания и протяжный вой, вой победителей. Ведь исход боя уже предрешён.
Глава 20
Старый трудовик Константин Савельевич мог часами говорить о собаках. У него самого было целых два пса, с которыми он, во время школьных каникул выезжал на охоту.
Покурим? спрашивал он меня на одной из перемен.
Я кивала в ответ, и мы шли в небольшую комнатушку, предназначенную для хранения швабр и вёдер.
Заядлой курильщицей я не была, и затягивалась длинной женской сигареткой с ментоловым вкусом лишь в компании трудовикаединственного во всей школе, человека, хорошо относящегося ко мне. Мы курили, и старик, выпуская в закопчённый потолок кольца едкого дыма говорил о собаках, их повадках и воспитании. Историчка и химичка, смоля в стороне от нас, окидывали меня и трудовика уничижительными взглядами и дурашливо хихикали, периодически отпуская пошловатые шуточки, от чего, мои уши и щёки вспыхивали, а кулаки сжимались от желания вмазать как следует по холёным накрашенным мордашкам. Трудовик же, казалось, вовсе ничего не слышал, и не замечал, оседлав своего любимого конька и продолжал, как ни в чём небывало болтать на любимую собачью тему.
Никогда не беги от собаки, поучал старый педагог. Это будет означать, что началась погоня хищников за добычей. Остановись и облокотись о ствол дерева или стену. Так ты не дашь возможности хищнику повалить тебя на землю. Сними с себя что-нибудь и намотай на руку, чтобы пёс кусал эту тряпку, а не другие части твоего тела. Отбивайся в первую очередь от вожака. Используй, в качестве оружия любой предмет, камень, палку, нож. Бей по болевым точкам, по шее, месту между ушами, кончику носа, солнечному сплетению.
Спасибо за науку, благодарю мысленно старого трудовика, прислоняясь плотно к шершавому стволу дерева. Сдираю с себя кофту, обматываю ею левую руку, правую, с ножом, прячу за спину.
Внутренности вибрируют от напряжения и паники, колени дрожат, сжимаю челюсти, чтобы не выпустить из пересохшего горла жалобный войвой загнанной жертвы. И это я сейчас буду драться со стаей шакалов посреди джунглей? Ятрусиха и слабачка, которая готова разреветься от любого, грубо-произнесённого слова? Да тебя эти твари сожрут и кости обглодают! Куда ты полезла, Илона? Уж лучше бы в академию вернулась. Что, гордость взыграла? Чувства твои растоптали? Сорвали розовые очки? А ведь тебе сразу же, по прибытию на остров дали понять, кто ты, и что от тебя нужно. И даже решившись на побег, ты, дура такая, рассчитывала всё это время, что Молибден кинется на твои поиски? Начнёт волноваться, корить себя, а потом в путь-дорогу отправиться, тебя- красавицу искать. А когда найдёт, начнёт клясться в том, что всё не так. И с Натабеллой у него ничего нет, и в подвале Свету просто лечили от безумия. Идиотка! Вот сейчас сожрут тебя и по делом!
От слёз бессилия и отвращения к собственной глупости всё плывёт, растекаются, размазываются ветви деревьев и сплетённые между собой лианы, заросли папоротника, жёлтые бамбуковые стволы.
В голове бьётся неуместная, но такая назойливая мысль о том, что у меня совсем не осталось воды, ни единой капли. Сглатываю шершавый, колючий комок.
Стая из шести или семи шакалов возникает передо мной внезапно. Их тёмные, крепкие, напряжённые тела в красном мареве заходящего солнца кажутся ещё более угрожающими.
Колени трясутся, чувствую, как на затылке поднимаются волоски, как мышцы превращаются в кисель. Этошакалы, их много, они голодны и пришли на запах крови от моих стёртых подошв. А ещё, эти твари на своей территории. Красные пасти раззявлены, острые кривые зубы обнажены, с высунутых языков капает слюна. Кожей ощущаю гнилостное, горячее дыхание хищников.
Один, самый крупный шакал, с желтоватыми подпалинами на шкуре, поджимает задние лапы и прыгает вперёд. Словно в замедленной съёмке вижу, как к моему лицу приближается влажная, зубастая пасть, дёргается чёрный нос, в налитых кровью глазах плещется голод. Выбрасываю навстречу пасти руку, перебинтованную кофтой, и ощущаю ослепляющую, отупляющую боль. Желаю прилипнуть ступнями к земле, а спиной к дереву, чтобы не упасть. Вскидываю руку с ножом, вонзаю остриё в шею шакала. Хищник визжит, рукоять ножа становится липкой от крови и вытекающей из распахнутой пасти слюны, и я с ужасом понимаю, что осталась без оружия. А вокруг воет ещё несколько тварей. Шакал дёргается назад, и нож, застрявший в его шее, выскальзывает из моих рук, а я сама опрокидываюсь на землю. Мысль об отсутствии ножа и падении царапает едва ощутимо и отстранённо, так как это моя последняя здравая мысль. Сознание до краёв наполняется бесполезной паникой. Я ползу, беспорядочно молочу руками, а вокруг меня пасти, вонючие, влажные, омерзительно-розовые. И боль, боль, боль. Каждая клетка моего тела вопит от боли и ужаса скорой смерти. Меня рвут, мною елозят по земле, облизывают и кусают. А я жду забытья или смерти, чтобы рази всё, кромешная, непроглядная тьма. Но нет, смерть не торопиться прийти за мной. Лишь безумная боль, превратившая меня в вопящий, окровавленный кусок мяса. Чавканье, вонзившихся в плоть клыков, хлюпанье моей собственной крови, оглушительный хруст костей.
Дальше, начинает происходить и вовсе невероятное. Но мой мозг больше не в силах оценивать ситуацию, и уж тем более, удивляться. Потому, происходящее я воспринимаю, как бред умирающего, сошедшего с ума от боли человека.
Пространство прошивают синие вспышки молний. Они трещат, делая воздух ещё более густым. Шакалы визжат, падают на землю, суча лапами и корчась от синих разрядов. Пахнет палёной шкурой, кровью, и озоном. Моё тело больше не терзают, но боль никуда не уходит. Она везде, в цветах, звуках, в запахах, в каждом моём вдохе и каждом выдохе. Закрываю глаза в ожидании спасительного обморока.
Чьи-то сильные руки подхватывают меня с земли, прижимают к горячей, широкой груди. Вдыхаю такой знакомый, такой долгожданный запах, понимая, что этим рукам и этой груди можно доверять. Только им и можно. Боль не отступает, но стыдливо ёжится, как снег в начале апреля. А в затухающем сознании слабо ворочается одна-единственная мысль, что в кольце этих рук и умереть не страшно.
Какая же ты дура, Мелкая, шепчет он.
А если это сон? Бред? Агония затухающего сознания? Ну и хрен с ним! Главное, что бред приятный.
Молибден рисует что-то в воздухе, и перед нами вспыхивает розовое, светящееся кольцо, ширится разгораясь всё ярче и ярче, пока не превращается в ворота, за которыми темнота. Ну и пусть, с ним я и в темноту согласна. Лишь бы держал вот так, лишь бы гладил ладонью по волосам. Молибден делает шаг вперёд, и я отключаюсь.
Глава 21
Ничего нет, лишь давящая, непроглядная тьма и распирающая боль во всём теле. Кажется, что я надуваюсь, с каждой секундой становясь всё огромнее, всё безобразнее. Чувствую, как до катастрофически- невероятных размеров раздувается большой палец правой ноги. Ширится, обрастает уродливыми бородавками. Стараюсь вспомнить, бывало ли такое со мной когда-нибудь, а если и бывало, то как назвать это состояние. Ведь если знаешь, то сможешь себе помочь. Но память глуха, она ничего не выдаёт, и даже картинки предшествующих данному моменту событий не показывает.
Ты чокнутая, ты реально чокнутая, Илонка, и очень смелая, доносится откуда-то из далека женский знакомый голос. И я цепляюсь за тонкие, серебристые нити этого голоса, прорезающий густой мрак. Отчего-то я боюсь этой темноты, боюсь провалиться ещё глубже. Слышала бы ты, как лютовал Молибден. И ладно бы просто орал на студентов или преподов, он самого ректора готов был убить. Мол, давно пора запретить свободный выход студентов в джунгли, что территория академии должна охраняться. А потом, отправился за тобой, и притащил сюда, окровавленную и без сознания. Давай, подруга, выздоравливай. Плевать, что тебя привязали, в конце концов, это всё равно бы произошло. Главное теперь, сдать экзамены. Молибден к тебе неравнодушен. Сто пудов, ты для него не просто студентка, поэтому, тебе повезло. Используй его отношение в свою пользу, если хочешь выжить.
Кости мне перемываешь? темноту взрезают янтарные лучи. Женщины, есть женщины. Раз ты здесь, то помоги мне её напоить.
Прикосновение чьих-то сильных, но таких ласковых рук, жидкость с древесно-ягодным вкусом течёт по горлу, боль отступает, а окружающий меня мрак, становится мягче и жиже.
А что вы ей даёте? Что за зелье?
Травяное обезболивающее, заряженное моей энергией. На пятом курсе будете учиться такое готовить.
А нашего болеющего императора этим тоже лечат?
И этим, и многим другим. Но знаешь, в чём секрет настоящего целебного зелья? Как сделать так, чтобы оно помогло гарантированно?
Лучи легко, едва уловимо касаются моих уродливых ладоней, щёк, лба.
И в чём же?
Действие зелья усиливается энергией любящего человека.
Боль то приходит, то растворяется.
Давай, Мелкая, часто звучит во мраке. Пора пить лекарство.
Порой у меня нет сил даже на то, чтобы разжать тяжёлые, неподвижные, громадные губы, и тогда, я слышу:
Мелкая, сделай ещё глоточек. Пожалуйста, ради меня.
От этого голоса всё моё безобразно- раздувшееся тело пронизывает золотистыми иголочками, и мне ничего не остаётся, как только, сделав над собой усилие, открыть рот и проглотить. Я не знаю, кто со мной разговаривает, не знаю, почему мне так важно видеть янтарные лучи во тьме, но боюсь не услышать этого голоса, боюсь остаться одна.
Серебристые ниточки тоже периодически вспыхивают, вибрируют, рассказывая что-то, называя какие-то имена. И я жадно вслушиваюсь в этот чистый, прозрачный звон. Смысла не улавливаю, просто мысленно хватаюсь, стараясь удержаться, зацепиться, отодвинуть, хотя бы на мгновение, гадкое ощущение деформации собственного тела. Прихожу в себя как-то вдруг, резко, понимая, что меня разбудил чей-то оживлённый, какой-то нервный разговор.
Голоса звучат гулко, распространяя вибрирующее эхо, отражающееся от стен. Одинмолодой, тёплый и мягкий, словно кошачий мех, второйрезкий, скрипучий, будто ржавые дверные петли. Боюсь появления боли, хочу вновь погрузиться в такое уютное, чёрное беспамятство, потому, стараюсь не улавливать смысла услышанного. Ведь если вникну в смысл произносимых слов, то вернусь в своё истерзанное в клочья, тело. Но, бьющие по стенам, разноцветные капли звуков твердеют, образовываясь в слова, принимают форму, превращаясь в предложения, нанизываются на нить, образуя фразы.
Ты молодец, мой мальчик, скрипит старый голос. Ты всё сделал правильно, и маячок повесил, и к острову привязал. Однако, мне одно остаётся непонятным, чего ты тянул всё это время? Почему не зажёг свечу?
Потому, что она не безликий объект, а молодая девушка. И я не хочу причинять ей боль, в молодом голосе слышится усталость, раздражение и тревога.
Воображение рисует яркую картинку, тонкая свечка в большой могучей мужской ладони. Крохотный рыжий огонёк, едва рассеивая густой мрак, трепещет на фитиле. Однако, тьма дышит холодным ветром, пытаясь затушить пламя, уничтожить, и только тому, кто держит свечу решать, светить ли огоньку, защитив его второй ладонью, или погаснуть в холодной пасти ненасытной темноты. Отчего-то я волнуюсь за свечу, хочу, чтобы маленький оранжевый треугольник света продолжал гореть.