Прошлым летом я сняла скромную, как по метражу, так и по комфорту, квартирку на окраине небольшого приморского городка, и каждое утро мы с Полиной спешили на пляж, где словно сосиски лежали такие же отдыхающие. Полька ныла, что мы вновь припёрлись в самое пекло, что ей не хочется лежать среди потных красных тушек, что лучше никакого отдыха, чем такой. Однако, море творило чудеса. Стоило нам оказаться в воде, сестра тут же преображалась и превращалась в весёлую, озорную девчонку. Хвалилась тем, что может доплыть до буйков, брызгалась и ныряла. Затем, наплескавшись всласть, мы выходили из воды и направлялись в ближайшее кафе, где обедали и ели мороженное. Как же я была счастлива, безумно, невероятно. Чёрт! Сбылась моя мечта. Мы с сестрой на море! Я забыла, что жизнь не щадит тех, кто самозабвенно упивается своим счастьем, и в нашу сказку ворвался Тимофей. Мы встретили его на пляже, как раз, среди красных потных туш, так призираемых моей сестрицей. Оказалось, что Тим приехал недавно, что мы с ним из одного города, и что он очень симпатизирует Полине.
На меня, а вернее на мою левую ногу он смотрел с видимым, нескрываемым отвращением, стараясь разговаривать только с Полькой, не обращаясь ко мне.
Ни на какую дискотеку мы с ним не пойдём. Ещё чего? заявила я, пританцовывающей и поющей у зеркала Польке. По всей видимости, этот парень счёл нас дурочками, тратящими своё время на глупые танцульки.
Говорила насмешливо, дабы сестра не почувствовала давления. Обычно, подобный тон действовал всегда безотказно. Всегда, но не сегодня.
Полька оборвала пение на полуслове, обернулась ко мне, и в её глазах, впервые за всю нашу жизнь, я прочла презрительную, гадливую жалость. Ту самую жалость, которую мне приходилось порой ловить во взглядах прохожих и коллег на работе.
Загорелые щёки вспыхнули румянцем, губы, густо обмазанные блестящей помадой, скривились, нервно задрожал подбородок.
Ты не идёшь, глухо проговорила она, сбрасывая с себя халат. Танцы- не твой конёк. А вот я иду, потому, что в отличии от некоторых, могу и люблю танцевать.
Сестра легко переступила через розовую лужицу халатика и направилась к шкафу, выбирать наряд для дискотеки. На меня она больше не смотрела. Тогда я ещё не знала, что Полька переступит через меня так же, как переступила через свой халат.
В тот момент мне страшно не было, отчего-то, казалось, что Полька одумается, успокоится, почувствует себя виноватой и попросит прощения.
Отдых превратился в муку. Никогда я не чувствовала себя столь одинокой и ненужной как в эти десять отпускных дней. Утром Полька, не дождавшись меня, бежала на пляж, чтобы встретиться с Тимом, а я, оставалась в душной квартире, ожидая её, как, забытая хозяином псина. Без сестры мне ничего не было нужно, ни моря, ни солнца, ни южных фруктов. В обед сестрица прибегала, сбрасывала купальник, долго мылась под душем, натягивала сарафан и устремлялась то на экскурсию, то на морскую прогулку на катере, разумеется, в компании своего Тимоши.
За окнами темнело, голоса гуляк становились громче и развязнее, музыка веселее и задорнее, запах шашлыка резче, то и дело раздавались взрывы хохота. Зажигались рыжие уличные фонари, а я бродила по квартире, собирая, разбросанные Полькой, вещи, и чутко прислушиваясь к шагам за дверью, в страхе, что Полина не придёт ночевать. И это произошло. Однажды, она не вернулась, оставив меня в страхе и неведении, мечущуюся раненным зверем в пустой квартире. В какой клуб она могла направиться? В какой ресторан? Где остановился этот Тимофей? Богатое, но весьма безжалостное воображение рисовало картины одну страшнее другой. Полина изнасилованная обкуренными ублюдками, Полина убитая в грязной подворотне, Полина в искорёженном автомобиле, за рулём которого был пьяный Тим.
Всё! Хватит вспоминать, мусоля собственные обиды, обсасывая неприятные эпизоды. Какой от этого толк? Нужно, как можно быстрее найти способ выбраться с проклятого Корхебеля.
Мы с Олесей сидим на балконе, пощипывая крупные грозди золотистого, словно светящегося изнутри, крупного винограда. Сочные душистые ягоды лопаются на языке, изливаясь кисло-сладким соком. На смену дневному зною, приходит мягкая, бархатная прохлада. Стрёкот цикад и сверчков становится более торжественным, более мощным. Густую черноту южной ночи пронизывают серебряные нити полной луны. И эти нити, вплетаются в струи фонтанов, опутывают стебли трав и иглы кипарисов, окутывают нежным, таинственным сиянием чаши цветов. Вечерний ветерок пахнет сладостью магнолий, йодом и, разомлевшей от дневного зноя, травой. Он гладит щёки, слегка покачивает лозы, шуршит листвой. И в этот момент хочется верить в то, что всё будет хорошо, всё образуется.
А что, всё-таки происходит с теми, кто не сдал сессию? спрашиваю я.
В глазах девушки дрожат осколки луны. Олеся тянется за очередной ягодой, срывает, кладёт в рот, долго и тщательно пережёвывая. Отвечать на мой вопрос ей, явно, не хочется, и я уж было собираюсь смириться с молчанием новой знакомой, как она вдруг отвечает:
Понимаешь, первокурсникам это лучше не знать. Вообще, это лучше никому не знать, я считаю. Но на втором курсе мы всё равно узнаём. Это ужасно, бесчеловечно, чудовищно. У кого психика более слабая, срывается в истерику, пытается покончить с собой, и вот таких, слабонервных, сразу же отправляют к тем, кто не сдал.
А нас, стало быть, жалеют пока? спрашиваю и машинально тянусь за ягодой. Вкусовые ощущение, ровно, как и наслаждение вечерними запахами и звуками пропадают напрочь. По позвоночнику бежит неприятная дорожка холодного пота. А в голове трусливо пульсирует мыслишка: «А хочу ли я знать ответ?»
Эти сволочи никого не жалеют, отрезает Олеся, и её лицо дёргается, как от болезненной судороги. Их устраивает и твоя успеваемость, и твоя неуспеваемость. У них здесь безотходное производство. Лучших обучают, а посредственностейв расход. А узнаём мы на втором курсе о подвале лишь потому, что чёрную работу выполняем, в качестве наказания. Одна штрафная отметка ровняется дню работы в подвале. О самой работе не скажу. Нам специальную настойку молчания дают, дабы мы не проболтались, так что если даже захочу рассказать, из горла ни слова не вырвется. Да и без настойки, честно говоря, не решилась бы это сделать.
За нами следят?
Опасливо оглядываюсь по сторонам в поиске камер.
Олеся невесело, как-то даже натужно смеётся, затем берёт мои пальцы в свою липкую от винограда пухлую ладошку, как когда-то делала сестра. Гоню мысли о Полинке, сейчас не до воспоминаний. Однако, прикосновение кажется приятным, дружеским, очень тёплым и неожиданным от малознакомого человека.
Здесь любую технику можно легко заменить магией, что и делается. Не ищи камеры, их нет. Вся информация о тебе отражается в воде. Не даром на территории столько фонтанов. Даже вода в графине на твоём журнальном столике способна выдать любую твою тайну.
А после обучения сбежать отсюда можно? сама не знаю зачем спрашиваю. Ведь нас, как я поняла, будут отправлять на большую землю, для выполнения заданий.
Нет, конечно, Олеся невесело смеётся. После окончания первого курса, ты примешь присягупривяжешь себя к острову. И на большой земле сможешь пробыть не более месяца. Затем, если не вернёшься в срок, начнёшь медленно умирать, станут отказывать органы и системы, постепенно, словно позволяя тебе передумать и вернуться. Государь и его шавки инквизиторы всё просчитали.
Последнюю фразу девушка произносит глумливым тоном, давая понять, что далеко не фанатка государя.
В звуки вечерней природы осторожно втекает медленная, тихая мелодия, тягучая и клейкая, как мёд, от чего хочется смежить веки, раскинуть в стороны руки, выбросить из памяти все тревожащие мысли и погрузиться в мягкие, едва шелестящие волны сна.
Всё, отбой, арфа заиграла, Олеся зевает, встаёт с плетённого кресла, намереваясь направиться к себе в номер.
А будить нас на учёбу тоже арфа будет? спрашиваю, едва ворочая языком. Усталость бежит по венам, смешиваясь с кровью, голова становится тяжёлой, ещё немного, и рухну прямо здесь, на балконе, с виноградиной в пальцах.
Ага, отвечает Олеся, едва переставляя ноги. Ещё одна магическая штуковина. Будешь спать, как убитая, а проснёшься, как огурец.
Глава 5
Солнце лениво растекается по верхушкам платанов и кипарисов, мерцает в крупных жемчужинах росы, дрожащих на распустившихся лепестках роз и маргариток. Пахнет морской солью, влажной от росы травой, пробудившимися цветами и свежестью, незагазованного, нетронутого выбросами фабрик и заводов, ветра. Кричат какие-то местные птицы, резко, хрипло. Цикады и кузнечики, предвкушая зной заводят свою тихую монотонную песню, со стороны пляжа доносится умиротворённый плеск морских волн. Чудесное южное утро. И если бы я сейчас находилась на отдыхе, то вышла на балкон с чашечкой зелёного чая или стаканом сока, зажмурилась, вдохнула ароматы пробуждающейся природы полной грудью и произнесла удовлетворённо, с завистью к самой себе: «Как же хорошо!».
Но я нахожусь не на курорте, не с сестрой, а в пугающем, непонятном месте, среди чужих, равнодушных людей, от чего становится горько и по-детски обидно.
Нас приводят на стадион, обычный, какие бывают за школами, заставляют выстроиться в одну шеренгу. Скорее всего, обычность увиденного расслабляет моих товарищей по несчастью, страх начинает понемногу отпускать. Кто-то посмеивается, кто-то шутит, кто-то тихо обменивается репликами. Я же, с ещё большей силой ощущаю свою уязвимость, слабость и одиночество. Ведь если для них для всех, урок физкультурыобычное дело, то для менястыд за собственную немощь, унизительная беседа с преподавателем, пренебрежительные, жалостливые и брезгливые взгляды. Так было, и в школе, и в училище.
Моё имяНатабелла Андреевна. Но обращаться ко мне вы должны :» Учитель Милевская».
Чёрный спортивный костюм обтягивает тело преподавателя, как вторая кожа, подчёркивая идеальность фигуры. Упругая грудь среднего размера, крепкие бёдра и ягодицы, плоский живот. Волосы цвета тёмного шоколада затянуты в тугой узел, глаза яркие, словно голубые, обжигающие нестерпимым холодом Северных земель, кусочки льда, тонкий прямой нос, и ровная, персиковая гладкая кожа. О да! Милевская прекрасна, и я, глядя на неё, ещё сильнее ощущаю собственную ничтожность, а так же, молчаливый, напряжённый интерес со стороны мужской части нашей группы, не ко мне, разумеется, к физручке. Именно такие, как преподаватель Милевская нравятся мужчинам, ради них умирали на дуэлях, брали города, им во благо и по сей день сорят состоянием, выполняют каждый их каприз, бросают семьи.
Чем маг отличается от всех остальных людей?
Голос преподавателя звучит жёстко, звонко, будто кто-то перемешивает ложечкой льдинки в стеклянном стакане. Она, словно демонстрируя идеальность своего тела, прохаживается вдоль шеренги, скользя по нашим фигурам насмешливым, снисходительным взглядом. Рыжая девушка, стоящая рядом со мной, пытается что-то ответить, но тут же давится первыми звуками слова, наткнувшись на льдины холодных глаз.
Тем, что маг обладает сильными, выдающимися, выходящими за грань, способностями, голос Милевской становится выше и твёрже. Магия, если её не контролировать, не управлять ею, может причинить большой урон, как самому её носителю, так и окружающим. Чтобы удерживать стихию, чтобы не дать ей взять верх, маг должен быть сильным, как психически, так и физически. Иначе, дар, либо высосет, сожрёт носителя изнутри, либо, вырвется наружу. Физкультура- один из самых важных предметов в академии. Любой прогул влечёт за собой наказание. Для меня не существует слова:» Не могу». Все нормативы должны быть сданы. Слабость, лень, симуляцию я не потерплю.
С каждым её словом на душе становится всё гаже и гаже. По телу волнами прокатывается слабость вперемешку с отчаянием. Левое веко подёргивается, холодеют кончики пальцев.
Прекрати, уговариваю себя. Объяснишь ситуацию, как это было в школе и училище, не зверь же она в конце концов? Подумаешь, пять минут позора под брезгливой насмешкой красивых холодных глаз!
Итак Бегом марш!
Шеренга неуклюже, смущённо смеясь и кряхтя бежит по дорожке.
Учитель Милевская, обращаюсь я, ненавидя себя за жалкие, молящие нотки в голосе и противную дрожь. У меня больная нога, я не могу
Тонкие брови красавицы взлетают вверх, розовые блестящие губы растягиваются в жестокой, какой-то издевательской улыбке.
Дорогуша, звенят, искрятся льдинки её голоса. Кажется, ты что-то путаешь, милая.
От вкрадчивой, нарочитой ласки в животе набухает тугой, холодный комок, а по венам бежит ледяная вода.
У нас здесь не дом инвалидов, а магическая академия. Здесь учатся, сдают зачёты, экзамены. Никто не станет тебя жалеть. Бегом марш!
Я просто не сдам норматива! выкрикиваю, запоздало, ругая себя за высокий тон и, выступившие на глазах слёзы. Ещё реветь перед этой змеёй не хватало!
Значит, тебе не повезло, усмешка кривая, равнодушная, отстранённая. Бегом марш!
И я бегу, вернее, плетусь, с отчаянием глядя в спины бегущих однокурсников. Впереди, удаляясь всё стремительнее, мелькает прямая спина Валерии, обтянутая голубой тканью спортивной кофты. Хвост прыгает вверх-вниз, в такт её движениям. А я, волоча за собой налитую свинцом ногу, задыхаясь и едва справляясь с головокружением и слабостью, тащусь, далеко позади.
Прыжки в высоту! командует физручка, и в воздухе вспыхивает ярко-зелёная, светящаяся линия.
Милевская, каким-то чудом оказавшаяся во главе шеренги, прыгает первой. Чёрной стрелой взвивается ввысь, перелетает через барьер и плавно опускается на другой стороне, вызывая восхищённые вздохи студентов.
Лидия, охая прыгает, но неуклюже, как старая каракатица. Растягивается на земле, разбросав ноги и руки. Станислав перемахивает легко, словно делает это постоянно, за ним с такой же лёгкостью перескакивают Светлана, Анна и Милана. Пузатый чиновник, отдуваясь и матерясь сквозь зубы, трясёт пузом, перекидывает одну ногу, и просто сползает вниз. Я же, до линии так и не доползаю. Барьер раствояется в воздухе, и группа бежит дальше.
Каждый шаг даётся теперь с трудом. Звенит в голове, перед глазами мечутся чёрные мушки и нестерпимо колет в левом боку. Во рту сухо от жажды, затылок и спину печёт. Мысли склеиваются, сминаются в один липкий, вязкий комок. Воздух твёрд, неподвижен, слишком горяч, слишком тяжёл.
Прыжки в длину! Кто не допрыгнет, тому всего-навсего опалит ногу.
Посреди беговой дорожки возникает полоска пламени. Языки нетерпеливо пляшут, трещат, словно предвкушая весёлую охоту за ногами незадачливых студентов.
Обречённо смотрю на то, как группа перелетает через барьер. Кто-то с разбега, кто-то стартует сразу. Но, оказавшись по другую сторону огня, обнимаются, поздравляя друг друга.
Одна, как всегда одна со своей болезнью, со своими проблемами. И если раньше рядом была сестра, которая, хоть и не любила слушать о моих бедах, требуя прекратить нытьё, но хотя бы, я знала, что она у меня есть, и мне становилось легче. А сейчасполное, беспросветное одиночество, совершенный, неопровержимый крах.
И вновь, барьер исчезает, и группа продолжает бег.
Дальше, однокурсники проползают насквозь какую-то трубу, уворачиваются от летящих в них светящихся шаров, скачут по выпирающим кочкам из сотворённого Милевской болота. Наконец, эта пытка унижением заканчивается. Физручка свистит в, совершенно обыкновенный свисток, требуя построиться.
Разбитая, вспотевшая, отупевшая от бессильной ярости, обиды и ощущения провала стою в шеренге среди однокурсников, весёлых, усталых, успевших сдружиться. Смешки, подшучивания, пьяная радость.
Вы не справились с заданиями! лёд в голосе Милевской ощетинивается острыми краями, твердеет. Смех резко исходит на нет. В воздухе висит напряжённое молчание. Лишь резкие крики птиц, разрывают полог тишины, да натужное дыхание чиновника.
Как это? взвизгивает Валерия, сбрасывая со лба, прилипшую к потному лицу белую прядку. Мы всё выполнили.
Разве вам не объяснили, кто вы, и где находитесь? Солдаты и находитесь на военной базе. После обучения вас начнут отправлять на задания, которые вы будете выполнять не только в одиночку, но и группами. Бросить товарища, оставив его на вражеской территории, всё равно, что провалить всю операцию. И вы это сделали. Провалили!
Она калека, нам её надо было на руках тащить? Милана приходит в неподдельную ярость. Красивое лицо девушки багровеет от гнева, изо рта выскакивает ниточка слюны. Все остальные согласно гудят, однако, открыто вступать в спор боятся.