За спиной признанной дочери его величества выросла высокая фигура шевалье де Лоррена.
Дамы, он разобьет вам сердце, произнес он негромким веселым голосом, противиться обаянию которого было невозможно.
Мари-Жозеф пропустила придворных, занимающих более высокое по сравнению с ней положение. Устроившись в тени возле дверей, так чтобы ее не толкали, она решила, что лучше выспросит Ива обо всем без посторонних. Он может поведать ей о своих приключениях, когда они останутся вдвоем. Сегодняшний вечер всецело принадлежит ее брату, а он принадлежит двору. Он заслужил каждое мгновение своей сияющей славы, которой облек его король.
В воздухе чувствовался густой запах дыма, пота и духов. Из Салона Изобилия долетел аппетитный аромат пирожков. У Мари-Жозеф заурчало в животе. Ей не оставалось ничего иного, как постараться забыть о голоде. За весь день она съела только несколько пирожных и выпила чашку шоколада; от обилия сластей у нее разболелась голова, а желудок требовал супа, мяса и салата. Однако она знала, что придворных пригласят ужинать лишь через несколько часов.
Мари-Жозеф переступила порог, проскользнув в пустой Салон Дианы: ей так хотелось побыть в одиночестве, подальше от толпы. Бильярдные столы в зале ждали, когда его величество соблаговолит предаться любимой игре. В пустом зале играл еще один камерный оркестр.
Из Салона Марса донеслись мощные начальные аккорды какой-то музыкальной пьесы. Мари-Жозеф заглянула в дверную щель. Музыканты еще одного оркестра настраивали инструменты. Перед ними в позе, выдававшей нервозность, замер месье Никола Гупийе, капельмейстер его величества.
Синьор Алессандро Скарлатти, неаполитанец, возвышался над своим маленьким сынишкой Доменико, который сидел за великолепным клавесином. В свете свечей на боковых стенках клавесина сияли сцены, инкрустированные редкими породами дерева и перламутром. Жадность грех, алчность грех, но Мари-Жозеф отчаянно жаждала, просто алкала поиграть на этом клавесине.
Ее окружали изображения войны и триумфа. На потолке злобные волки влекли на битву колесницу бога Марса. Всюду, насколько хватало глаз, посетителя встречали символы войны и победы. Мари-Жозеф жалела, что король не избрал своим музыкальным салоном Салон Дианы, так как ей куда больше нравилась мифическая охотница и высеченный месье Бернини мраморный бюст короля, с высоты пьедестала, казалось, с юной надменностью окидывавший взором весь покой. Мари-Жозеф горевала о том, что ей не довелось видеть его величество юным. Разумеется, он был до сих пор хорош собой, но тридцать лет тому назад он был сказочно прекрасен.
Синьор Скарлатти рявкнул на сына, отдавая ему какое-то приказание. Мари-Жозеф разобрала отдельные итальянские слова, по большей части «нет, нет, нет». Доменико перестал играть и сложил руки на коленях. Синьор Скарлатти пропел мотив без слов, не исключая и мелизмов, отбивая такт дирижерской тростью по сверкающему перламутру клавесина.
Тра-та-та-та! Capisci?
Да, отец.
Доменико заиграл снова; синьор Скарлатти, сложив руки на груди, грозно воззрился на него, пока он играл. Мари-Жозеф считала Доменико несравненным вундеркиндом и лукавым шалуном.
Синьор Скарлатти заметил Мари-Жозеф:
Надо же, а ведь это наша малютка, учительница арифметики!
Он подошел к Мари-Жозеф и поцеловал ей руку.
Добрый вечер, синьор, приветствовала его Мари-Жозеф.
Фортуна была к вам благосклонна, промолвил он.
Я всего лишь стала по-другому одеваться, возразила Мари-Жозеф.
И прошли немалый путь от Сен-Сира до Версаля. Он томно поглядел на нее. Теперь, когда вы заняли столь высокое положение, смею ли я, смиренный, надеяться на поцелуй?
Мари-Жозеф покраснела:
Если я стану целовать мужчин, особенно женатых, то непременно навлеку на себя гнев брата.
Но если я сумею угодить вам, если я сумею угодить ему, если я сумею угодить его величеству
Сударь, я и не предполагала, что, написав вам в подарок незатейливую песенку, я превращусь в вашу должницу.
Она вырвала у него руку.
Скарлатти усмехнулся:
Судя по всему, вы пробыли при дворе недолго.
Вы же сами знаете. Пожалуйста, забудьте, что я когда-то просила вас об услуге, пожалуйста, забудьте, что когда-то к вам обращалась!
Синьорина Мария!
Доменико кинулся к ней и пылко обхватил за талию, почти исчезнув в пышных оборках нижней юбки.
Маэстро Демонико! Как чудно вы играли!
Он, как обычно, рассмеялся, услышав прозвище, которое она придумала ему, когда он и его отец приезжали в Сен-Сир играть перед воспитанницами. Она опустилась на колени и обняла его.
Он играл бы лучше, если бы упражнялся, вздохнул синьор Скарлатти. Здесь мы порепетировали, он грозно покосился на сынишку, но недостаточно! Он убежал захотел, видите ли, поиграть! И это в день, когда ему предстоит выступать перед королем! Можно подумать, ему три года, а не шесть.
Мне не шесть! Мне восемь!
Ш-ш-ш! Если спросят в Версале, говори «шесть». Ну давай, репетируем!
Мальчик за руку потянул Мари-Жозеф к клавесину. Она села рядом с ним.
А я видел вашу русалку, синьорина Мария!
И что же? Она очень страшная?
Нет, она красивая и поет, как будто рассказывает чудесные истории.
Это вам сейчас придется пропеть историю, молодой человек, перебил его синьор Скарлатти. А если сыграешь скверно, что скажет наш покровитель? Вице-король вышлет нас из Неаполя. Он склонился к самому уху Мари-Жозеф. Но тогда я смог бы остаться во Франции и боготворить вас, пока вы не вознаградите меня за преданность.
Ваша игра придется по вкусу королю, сказала Мари-Жозеф Доменико, а затем обратилась к синьору Скарлатти: И его величество вознаградит вас куда более щедро, чем это под силу мне.
Я бы отдал все его богатства и титулы за один-единственный поцелуй, не уступал синьор Скарлатти.
Его домогательства уже нельзя было принять за дружеские шутки; Мари-Жозеф напомнила себе, что он, может быть, богат и знаменит, но она девица благородного происхождения.
Синьор, сурово произнесла она, мы вернемся к этому разговору, когда вы обретете его богатства и его титулы.
Синьор Скарлатти в отчаянии прижал руки к груди.
Сдаюсь! признал он. Вы меня победили. Можете забрать мое сердце и повесить у себя на стене в качестве трофея.
Я предпочла бы не лишать вас его, синьор Скарлатти. Лучше всецело отдайте его музыке.
Я-то готов, а вот готов ли Доменико Он разочаровывает меня, он разочаровывает месье Гупийе, но больше ни одна живая душа не заметит, если он сыграет неправильно. Месье Галлан восхищался нашей игрой на репетиции. А мое самое заветное желание угодить вам.
Угождать вы должны не мне, а его величеству, поправила Скарлатти Мари-Жозеф.
И его величеству, согласился синьор Скарлатти.
Мари-Жозеф поцеловала Доменико в щеку.
Нет на свете того, кому может не понравиться ваша игра, сказала она мальчику и поспешила обратно в Салон Венеры, в царство благодатного тепла и рассеянного света.
В алькове, полускрытая занавесями и апельсиновыми деревцами, мадам Люцифер устроилась, как в гнездышке, с мадемуазель дАрманьяк.
«Не забывай, ты всегда, даже мысленно, должна называть ее не мадам Люцифер, а герцогиня Шартрская", одернула себя Мари-Жозеф. Мари-Жозеф де ла Круа не вправе именовать члена королевской семьи прозвищем, да еще таким злобным». Разумеется, если бы оно вырвалось из уст Мари-Жозеф, мадам бы это позабавило, но публично ей пришлось бы притвориться оскорбленной.
Из-за занавесей приплыло облачко табачного дыма. Мадам де Шартр с наслаждением затянулась тоненькой сигарой, а потом передала ее мадемуазель дАрманьяк; та поглубже вдохнула дым и сладострастно выдохнула. Мари-Жозеф захотелось присоединиться к ним, но у нее не хватало смелости.
А вот и маленькая монашка, процедила мадам Люцифер.
Вы совершенно правы, мадам де Шартр.
Мари-Жозеф застенчиво улыбнулась, надеясь, что они предложат ей сигару.
Полагаете, что она идет исповедаться? спросила мадемуазель дАрманьяк.
Дым струился от ее губ, а запах табака заглушал аромат апельсиновых цветов.
Или исповедать нас?
Мадам Люцифер придвинулась к Мари-Жозеф. Драгоценности на ее корсаже сверкали, затмевая сияние ее безумного взора.
Вы сообщите о наших прегрешениях своему брату, душенька, или моему отцу-королю?
Мне не пристало обращаться к его величеству, возразила Мари-Жозеф. А мой брат всецело поглощен работой. Он не читает проповеди и не исповедует.
А какие еще не приличествующие духовному лицу науки он изучает? спросила мадемуазель дАрманьяк уже более дружелюбным тоном.
Мой брат не изучает никаких наук, не приличествующих духовному лицу!
Ах, какая жалость! вздохнула мадемуазель дАрманьяк. Подумайте, мадам де Шартр, скольким грехам можно было бы предаться с таким красивым священником!
Сейчас подсчитаю, моя милая, и я могла бы совершить на один грех больше, чем вы.
Полагаю, на два больше, ведь вы же замужем!
Обе дамы рассмеялись. Мадемуазель дАрманьяк передала сигару мадам Люцифер, и та проскользнула за апельсиновые деревца.
Глашатай остановился на пороге Салона Марса и трижды ударил о паркет жезлом:
Званый вечер начинается!
Мадам Люцифер за рукав увлекла мадемуазель дАрманьяк с глаз долой.
Показался его величество, возглавлявший процессию свиты в Салон Марса, на вечерние увеселения. По правую руку шествовал его святейшество. Ив шествовал слева рядом с королем и папой, даже превосходя положением короля и королеву Англии, следовавших сзади. Мари-Жозеф была столь поражена, что замерла на пороге, открыв рот, и лишь в последнее мгновение, спохватившись, отпрянула и присела в глубоком реверансе.
Его величество остановился. Перед нею появились его белые шелковые чулки, красные башмаки на высоких каблуках, ноги, некогда славившиеся безупречной формой и малым размером ступни, но ныне жестоко истерзанные подагрой.
Мадемуазель де ла Круа, строго вопросил король, от вас пахнет табаком?
Она поднялась. Вспомнив о насмешках мадам Люцифер в адрес Ива, она испытывала искушение попросить его величество обернуться и посмотреть, кто притаился за апельсиновыми деревцами. Но если бы мадам Люцифер была с ней любезна, то предложила бы ей сигару и от Мари-Жозеф сейчас пахло бы табаком, поэтому она не могла утверждать, что не совершила никакого прегрешения.
Это обычай, принятый на Мартинике, сказала она, ни в малой мере не солгав.
Это языческий обычай, сурово поправил Мари-Жозеф его святейшество, заимствованный у американских дикарей.
Он стоял совсем близко и мог бы милостиво протянуть ей руку и дать поцеловать перстень, но он не удостоил ее этой чести.
По крайней мере, гнусный. Я не одобряю курения, особенно когда курят дамы, промолвил Людовик. Он печально вздохнул. Курение мне по душе еще меньше, чем фонтанжи, но пользуюсь ли я при собственном дворе хоть каким-то влиянием? Я вижу, вы привезли с собой один ужасный обычай, а другой, не менее ужасный, переняли уже здесь, во Франции.
Прошу прощения у вашего величества, прошептала она, сжавшись под его неодобрительным взором.
Его величество прошествовал дальше, но, поравнявшись с апельсиновыми деревцами, отвел ветви тростью, обнаружив за ними мадам Люцифер и мадемуазель дАрманьяк. Облачко сигарного дыма, выплывшее из-за апельсиновых деревьев, окутало его величество и его святейшество.
Мадам Люцифер с вызовом воззрилась на них и лишь спустя несколько секунд соизволила сделать реверанс. Его величество грустно покачал головой с отеческим неодобрением и направился далее, в музыкальный салон. Придворные устремились за ним. Шартр, смущенный молодой супруг, не удостоил опозоренную супругу взглядом.
Мари-Жозеф гадала, что думает его величество о ее поведении и думает ли вообще, угодила ли она ему, защитив его дочь, или разгневала его своим невинным обманом.
Мадам Люцифер, проворчав гнусное ругательство, отбросила окурок на сияющий паркет и принялась посасывать обожженный палец. Пол под непотушенным окурком зашипел. Одно мгновение и воск расплавится, а сигара опалит дерево.
Граф Люсьен подбросил сигару тростью и отшвырнул ее в серебряную кадку с апельсиновым деревцем. Судя по выражению лица, это происшествие не столько обеспокоило, сколько позабавило его. Все понимали, что мадам Люцифер могла бы избежать немого королевского упрека, если бы соображала быстро, под стать графу де Кретьену. Хотя Атенаис де Монтеспан славилась проницательностью и остроумием, ее дети от Людовика не унаследовали сообразительности.
Поравнявшись с Мари-Жозеф, Лотта быстрым движением увлекла ее за собой, в стан придворных. Она даже не пыталась скрыть, как ее развеселил афронт мадам Люцифер, и злорадно хихикала. Мадам, за долгие годы лучше научившаяся скрывать свои чувства на публике, едва слышно усмехнулась, но потом сжала губы.
Какая вы сообразительная, умница! воскликнула Лотта. Какая вы смелая!
Я только сказала правду! возразила Мари-Жозеф.
Когда она проходила мимо мадам Люцифер, та, все еще посасывая обожженный палец, злобно уставилась на нее. Если Мари-Жозеф и надеялась услышать от нее благодарность, то удостоилась всего-навсего хмурого подозрительного взгляда.
Но если уж меня все равно выбранили за курение, тихо сказала Мари-Жозеф Лотте, то лучше бы я вправду покурила.
Мадам надавала бы мне пощечин, если бы я осмелилась курить! запротестовала Лотта. Да и вам тоже!
Я не позволю даже мадам надавать мне пощечин, твердо сказала Мари-Жозеф. Хватит и того, что я натерпелась от монахинь в школе, мадемуазель.
Глава 8
Зазвучала музыка.
Под управлением месье Гупийе камерный оркестр заиграл тихую прелюдию. Рядом с музыкантами стоял прекрасный клавесин и конторка.
Его величество слушал не шевелясь, даже не поднимая истерзанную подагрой ногу на пуховую подушку. Он сидел в кресле, держась горделиво и прямо. Рядом с безмятежным выражением лица, под стать королю, внимал музыке его святейшество. Хотя он и отказался от золотых украшений и драгоценных камней, его белоснежное облачение сияло на фоне пурпурных кардинальских мантий.
Король, папа Иннокентий, а также король и королева Англии сидели в креслах первого ряда. За его спиной и с боков на табуретах расположились члены королевской семьи. Герцогини и несколько придворных, пребывавших в особом фаворе, примостились на оттоманках. Граф Люсьен стоял возле короля, позади незанятой оттоманки. Мари-Жозеф заметила, что он никогда не садится, если может стоять, но никогда не ходит пешком, если может скакать на лошади.
Ив стоял среди молодых придворных, позади великого дофина, законных внуков, принцев крови и незаконнорожденного герцога. Шартр, в нарушение этикета, остался с Ивом.
Стоя позади мадемуазель, Мари-Жозеф с беспокойством ожидала конца прелюдии. В салоне, к немалому удовольствию Мари-Жозеф, сделалось тепло. Лотта стала обмахиваться изящным сандаловым веером. Капля пота сбежала с ее виска по разгоряченной щеке. Мари-Жозеф вынула платок и осторожно промокнула лоб своей покровительницы.
Месье Гупийе завершил прелюдию торжественным тушем.
За клавесином, объявил церемониймейстер, синьор Скарлатти-младший.
Малыш Доменико Скарлатти, в атласе, лентах, парике, с чопорным видом подошел к инструменту и грациозно поклонился его величеству. Слушатели зашептались и зашушукались, обсуждая юный возраст и высокую репутацию вундеркинда.
Месье Антуан Галлан, провозгласил далее церемониймейстер, прочтет свои переводы арабских сказок «Тысячи и одной ночи», выполненные по распоряжению его величества.
Месье Галлан оказался чрезвычайно нервным и пугливым молодым человеком. Он чуть было не забыл поклониться; едва не уронил свою тоненькую книгу в кожаной обложке, открывая ее на конторке, но успел подхватить томик. На драгоценной отделке переплета заискрился свет свечей. Месье Галлан снова поклонился его величеству. Король благосклонно кивнул, и месье Гупийе поднял дирижерскую трость. Музыканты и маленький солист заиграли.
Месье Галлан почти шепотом начал чтение.
Мари-Жозеф с трудом различала слова, хотя перевод месье Галлана задумывался как главное украшение вечера. Мари-Жозеф хотела сосредоточиться на собственном творении, которое сейчас облекали в звуки Доменико, месье Гупийе и музыканты оркестра.