«Он ею больше не восхищается», мысленно добавила она.
Раньше ты хотела помогать мне! горячился Ив. Ты говорила, что хочешь мне ассистировать, и только! А ныне ты предалась рассеянию и легкомыслию!
Неправда! Я и сейчас хочу тебе ассистировать. Но как я могла отказать королю?
Ему не следовало давать тебе таких приказаний. Когда его святейшество выразил неудовольствие, он должен был подчиниться, а не
Он король и вправе поступать, как ему угодно! Он еще раз оказал честь нашей семье, конечно, она несравнима с той, которой удостоился ты, но согласись, неужели мне заказано снискать частичку славы? В память нашего отца!
Отец де ла Круа! Мадемуазель де ла Круа!
На пороге стоял граф Люсьен.
Боюсь, что его величеству может прийтись не по вкусу ваш спор, многозначительно произнес он. Отец де ла Круа, один из королевских осведомителей может донести монарху, что вы не одобряете его решений.
Поверьте, это всего лишь семейная ссора, не больше! взмолилась Мари-Жозеф.
«Наверное, он подслушал, что сказал Ив, подумала Мари-Жозеф. Неужели утверждать, что король должен подчиняться папе, значит совершать государственную измену? Или это значит только разгневать его величество, а это, в сущности, то же самое?»
Пожалуйста, разрешайте семейные разногласия в другом месте.
Благодарю вас за совет, граф Люсьен.
«Он не донесет на нас королю, он всего лишь предупреждает, что вокруг немало тайных осведомителей», с облегчением решила она.
Он холодно поклонился и исчез. Мари-Жозеф, почти лишаясь чувств от голода, думала только о том, как бы поскорее прекратить спор с Ивом и отправиться ужинать. Но брат повел ее вглубь парадных апартаментов. Салон Меркурия был скупо освещен и совершенно пуст. Мари-Жозеф спрашивала себя, могут ли они остаться тут наедине, в обществе одного лишь Меркурия. Вестник богов проносился по потолку: в мерцающем свете свечей, казалось, трепетали перья петухов, которые влекли его колесницу.
А как же русалки? напомнил Ив. Как только я завершу вскрытие, Академия потребует твои рисунки. Ты все успеешь?
Кантата это произведение на несколько минут.
Рисунки важнее.
Я их подготовлю, пообещала Мари-Жозеф. Я тебя не подведу. Ты доверял мне в детстве. Неужели сейчас ты не простишь мне один-единственный маленький проступок? Ты мне уже не веришь?
Ты изменилась, сказал он.
Ты тоже.
Его святейшество недоволен тобою.
А его величество мне благоволит.
Рука об руку, в полном молчании, Мари-Жозеф и Ив прошли по Салону Меркурия. «Моим рисункам не будет равных, и между нами снова воцарится мир и согласие», подумала она.
В Салоне Марса месье Гупийе дирижировал сарабандой. Под размеренную музыку посреди зала танцевала одна-единственная пара. Конечно, это был Лоррен, его высокую, стройную фигуру ни с кем нельзя было перепутать. Он и его партнер поравнялись, замерли, повернулись и разошлись в такт медлительной мелодии.
Лоррен и месье танцевали, безучастные к присутствию музыкантов, к взглядам Мари-Жозеф и Ива. Месье поднял взор на своего друга; Лоррен наклонился и поцеловал его. Густые локоны темного парика Лоррена на миг скрыли лицо месье. Плавным, скользящим движением вступая в следующий шаг сарабанды, Лоррен встретился глазами с Мари-Жозеф.
Он улыбнулся ей и как ни в чем не бывало продолжал танцевать.
Ив заторопился прочь из музыкального салона, увлекая за собой Мари-Жозеф, гневно сжав губы и играя желваками на скулах. Он протащил ее мимо бильярдных столов Салона Дианы и остановился лишь на пороге переполненного Салона Венеры, где жадно поглощали ужин королевские гости. Из Салона Изобилия сюда долетали аппетитные запахи, и у Мари-Жозеф сразу потекли слюнки.
Ив не мигая смотрел на нее, и его синие глаза почти почернели от ярости.
Тебе не пристало присутствовать при таких зрелищах! произнес он. Брат его величества пользуется
Чем? Месье добрейший человек на свете. Да что тебя так разозлило?
Они же целовались! Ив осекся. Ты не понимаешь причины моего негодования? Хорошо, тем лучше.
А почему месье не может поцеловать друга? Лотта же целует меня.
Поначалу это удивляло Мари-Жозеф, ведь любые проявления чувств в монастыре воспрещались. Сестры убеждали воспитанниц, что любить надлежит одного лишь Господа.
Она высоко ценила расположение Лотты и не рассталась бы с ней даже в угоду брату.
Мужчины не должны целоваться. Впрочем, обсуждать это непристойно. Не будем более говорить об этом.
Мари-Жозеф тяжело было это слышать. В детстве, когда они совершали совместные вылазки на пляжи, болота и поля Мартиники, ничто не могло укрыться от их любопытства. Мари-Жозеф жалела, что брат так изменился. Но и она изменилась: из маленькой девочки, готовой восторгаться братом, следовать за ним повсюду, шалить и проказничать, она превратилась во взрослую женщину, до сих пор готовую восхищаться братом, следовать за ним повсюду, но только не подчиняться ханжеским предписаниям.
Он провел ее по теплому, светлому и шумному Салону Венеры и далее, в Салон Изобилия. От голода у нее уже дрожали руки.
«Я не должна делать вид, будто во всем с ним соглашаюсь, подумала Мари-Жозеф, но, если буду спорить, точно останусь без ужина».
Его величество был не менее щедр, чем богиня изобилия, изображение которой украшало потолочное панно: она томно раскинулась на облаках, словно на мягких подушках, едва прикрытая трепещущими шелковыми покровами. Амуры и зефиры ее свиты наделяли адептов вином и плодами из рога изобилия. Столы его величества прогибались под тяжестью говядины и дичи, фруктов и всевозможных пирогов.
Перед Мари-Жозеф вырос лакей с блюдом, на котором громоздились самые изысканные яства: жареные голуби, персики, груши. Мари-Жозеф схватила жареного голубя и расправилась с ним за минуту. Поджаренная до золотистого блеска корочка хрустела, нежное мясо так и таяло у нее во рту. Крошечные косточки придавали мясу особую пикантность. Лакей подал ей льняную салфетку, и она отерла губы от жира.
Проглотив трех голубей и персик, Мари-Жозеф почувствовала, что может держаться на ногах. Она откусила кусочек груши. Груши она впервые попробовала, только прибыв ко двору. Груши, персики и яблоки плохо приживались на Мартинике, а почти все поля там были засеяны сахарным тростником.
Месье и Лоррен под руку вступили в Салон. Лоррен подвел своего друга к Мари-Жозеф и Иву. Он улыбнулся Мари-Жозеф, словно их связывала общая тайна, из тех, что не принято разглашать. Она сделала реверанс месье, а потом Лоррену. Ив ограничился холодным, чопорным поклоном. Лоррен ответил на его приветствие; месье с улыбкой кивнул.
Лакеи бросились прислуживать месье и его спутнику. Перед месье они поставили золотое блюдо, перед Лорреном серебряное. Зная вкусы своих хозяев, лакеи подали герцогу Орлеанскому сдобные пироги и сласти, а Лоррену говядину с кровью. Лоррен с наслаждением вонзил зубы в мясо, оторвав кусочек плоти от кости. Красный сок брызнул на его пальцы и серебристое кружево манжет.
«Как он хорош собой, хотя и стар, подумала Мари-Жозеф. У короля не осталось ни единого зуба, а у шевалье зубы как у юноши. Может быть, у него и волосы до сих пор густые?»
Лоррен носил прекрасный черный парик по самой последней моде. Локоны ниспадали ему на плечи. Никто никогда не язвил: вот, мол, он надевает парик, потому что волосы у него давным-давно выпали. Он носил парик, просто следуя моде и подражая королю, а король ввел эту моду, когда волосы у него поредели после болезни. Лоррен предпочитал лучшую парчу и изысканнейшее кружево, а его башмаки на высоких каблуках выгодно подчеркивали стройность его ног, облаченных в белые шелковые чулки. Он был так высок, что Мари-Жозеф, разговаривая с ним, приходилось поднимать голову.
Глаза у него были необычайно прекрасные, голубые.
Отведайте этих пирожных, дорогой Филипп.
Лоррен обернулся к месье, словно сказав: «Я весь внимание, друг мой!» Стоило ему отвести взор от Мари-Жозеф, как свет потускнел, будто едва заметный ветерок потушил половину свечей в зале. Но хрустальные канделябры ярко горели как ни в чем не бывало, затопляя зал благоуханием воска.
Месье предложил другу нежный кусочек пирожного, пропитанного сливками. К верхней губе месье, словно белая мушка, прилипла крошка сахарной пудры.
Просто пальчики оближешь, сказал месье.
Лучше попозже, Филипп, откликнулся Лоррен, оно не сочетается с соусом.
Он показал на свое непрожаренное мясо, а потом отложил кость и смахнул сахарную пудру с губ месье.
«Какая дерзость, подумала Мари-Жозеф, называть месье по имени! Впрочем, может быть, они всего лишь шутят, в конце концов, они же тезки! Однако он никогда не обращается к месье так фамильярно в присутствии мадам и, разумеется, не осмелится нарушить этикет при его величестве.
Лоррену и даже месье, наверное, становится не по себе, когда лицо монарха застывает от сдерживаемого гнева. Одного слова осуждения из уст короля достаточно, чтобы положить конец придворной карьере.
И я не могу даже вообразить, что сказал бы по этому поводу граф Люсьен! Какой он странный и каждым вздохом, каждым движением предан его величеству. Наверное, он стал бы на цыпочки и тростью ударил Лоррена по пальцам, как сестра Пенитенция воспитанниц в монастыре!»
Лоррен ходил со шпагой, а граф Люсьен всего-навсего с коротким кинжалом. Мари-Жозеф вообразила, как бы она расхаживала со шпагой в монастыре, когда сестры били ее по пальцам, стоило ей замечтаться, или награждали пощечинами, если она едва слышно напевала, или лупили воспитанниц за то, что они осмелились спать вдвоем в одной постели, потому что боялись темноты.
«Вот если бы тогда у меня была шпага, подумала она, никто бы не решился бить меня по пальцам, а тем более лупить».
Глава 9
Мадемуазель де ла Круа, вы просто волшебно преобразились, изрек месье. В свете свечей вы кажетесь совсем бледной, даже руки! Вы согласны, Филипп?
Она очаровательна при любом освещении, ответил Лоррен.
Если я хоть сколько-то похорошела, хоть чего-то добилась и хоть в чем-то усовершенствовалась, то этим я всецело обязана вам и вашей семье, месье, сказала Мари-Жозеф. И я бесконечно вам признательна.
Месье был неизменно любезен и говорил без задней мысли, и Мари-Жозеф действительно была ему признательна, но ей претило, что он так часто поминает о ее провинциальном происхождении, считая колониальной простушкой.
К их столу подошел Шартр, ведя под руку мадам. Он залпом осушил вино и, передав лакею пустой бокал, потребовал следующий. Глаза у него блестели, лицо заливал гневный румянец.
Он опрокинул и второй бокал и схватил с подноса у проходившего мимо лакея третий.
Этого более чем достаточно, сын мой, осадила его мадам.
Пока мне что-то не хватает, матушка, не остался в долгу Шартр и осушил третий бокал.
Отец де ла Круа, взмолилась мадам, избавьте нас от скуки! Поведайте нам о своих приключениях!
Не успел Ив открыть рот, как вмешался Шартр:
Я хочу ассистировать вам
Мой сын вообразил себя натурфилософом, слегка раздраженным тоном заметил месье, предупреждая Шартра, что не стоит касаться запретной темы.
Шартр, всегда такой расслабленный и томный, покраснел до корней волос и произнес с горячностью, обыкновенно ему несвойственной:
во время вскрытия морской твари!
Для проведения вскрытия довольно и одного препаратора, сударь.
Ив говорил запросто, без обиняков, ибо не догадывался об интересах и тайных амбициях Шартра. Натурфилософу, обладающему его эрудицией, ни к чему был неопытный ассистент.
Человеку вашего положения, напустилась мадам на Шартра, не пристало рыться в рыбьей требухе.
Мадам совершенно права, изящно поклонившись, поддержал ее Ив. Если бы я проводил обыкновенное вскрытие, то мог бы доверить его подчиненному и ограничиться лишь указаниями. Но в присутствии его величества он почтительно развел руками, я обязан провести вскрытие самостоятельно.
Неужели вы не хотите, чтобы я послужил королю, матушка? язвительно спросил Шартр у мадам.
Да, но так, чтобы не уронить своего высокого титула.
Не знаю, понадобится ли мне еще один помощник, месье де Шартр, быстро сказал Ив. Вы научитесь большему, просто наблюдая и изучая записи и рисунки Внезапно Ив оживился. А вы умеете рисовать?
У Мари-Жозеф перехватило дыхание.
«Он решил наказать меня, пронеслось у нее в голове, поручив мои обязанности Шартру».
Да! воскликнул Шартр. То есть Я хотел сказать Немного.
Встретившись глазами с неодобрительным взором матери, он совсем смешался:
Я хотел сказать плохо.
Он хотел сказать, что нет. И покончим с этим.
Испытывая немалое облегчение, но одновременно жалея молодого герцога, Мари-Жозеф бросила на него сочувственный взгляд, а на мадам благодарный. Но Шартр в ответ нахмурился, покосившись на нее невидящим глазом, а мадам и не догадывалась, что спасла Мари-Жозеф.
Лоррен, глядевший куда-то за спину Мари-Жозеф, внезапно поклонился.
В их тесный круг, блистая в своих усеянных бриллиантами корсажах, как хрустальные люстры, ворвались герцогиня Шартрская и мадемуазель дАрманьяк. Мадам де Шартр в ответ на поклон Лоррена лишь пренебрежительно махнула рукой.
Добрый вечер, батюшка, поздоровалась мадам Люцифер с месье. Добрый вечер, матушка.
Добрый вечер, мадам де Шартр, поприветствовал ее месье. Здравствуйте, мадемуазель дАрманьяк.
Мадам, ее свекровь, вежливо, но чрезвычайно холодно кивнула. Мадам де Шартр сделала вид, что не замечает мужа; он в свою очередь демонстративно не смотрел в ее сторону, потягивая вино. Мадемуазель дАрманьяк взглянула на Шартра из-за края веера и, встретившись с ним глазами, кокетливо потупилась, нимало не смущаясь присутствием своей подруги мадам де Шартр.
«Интересно, каково это, думала Мари-Жозеф, расти, как мадемуазель де Блуа, когда никого не можешь назвать матерью и отцом, ведь не могла же мадам Люцифер обращаться к его величеству папа?» Детей мадам де Монтеспан воспитала мадам де Ментенон, а когда мадам де Монтеспан отправили в изгнание, они во второй раз лишились родной матери.
Ходили слухи, что мадам де Ментенон любит незаконнорожденных детей его величества как своих и ревностно блюдет их интересы. Она нашла им блестящие партии, куда лучше, чем они могли мечтать. Женив и выдав их замуж за людей, занимающих более высокое положение в обществе, она нанесла оскорбление многим и многим придворным, не в последнюю очередь мадам.
Мы пришли похитить отца де ла Круа, объявила мадам Люцифер, все дамы просто сгорают от нетерпения его увидеть.
Они с мадемуазель дАрманьяк увлекли Ива за собой, и все вместе исчезли в толпе.
Они ведут себя как уличные девки, пробормотала мадам. Предостерегите брата, мадемуазель де ла Круа, как бы он не нарушил своих обетов.
Мой брат никогда не нарушит обетов, мадам! уверила ее Мари-Жозеф. Он не способен на такое!
И никогда не поддастся никакому искушению? спросил месье.
Никакому, месье.
А что же со вскрытием? осведомился Шартр. Когда оно будет возобновлено?
Не знаю, ответила Мари-Жозеф, когда пожелает его величество.
Мой августейший дядюшка будет откладывать до тех пор, пока эта тварь совсем не сгниет, с отвращением процедил Шартр.
Хотя Мари-Жозеф в свое время говорила так же, а сейчас опасалась того же, она сочла разумным сменить тему.
Сударь, я написала минхеру ван Левенгуку, умоляя его продать один микроскоп. Говорят, что его линзы не имеют себе равных.
Левенгуку? удивился Шартр. Уж лучше бы вы купили настоящий французский микроскоп со сложными линзами. Мадемуазель де ла Круа, у вас такие чудесные глаза, неужели вам не жаль испортить их, сидя за хитроумным прибором Левенгука?
Который ему придется ввозить во Францию контрабандой, вставил Лоррен, а то еще оставит себе деньги и ничего вам не пришлет.
Ввозить контрабандой, сударь?
Возможно, он завернет его в листки с непристойными лубочными картинками, предположил месье, и так за один прием ввезет два рода контрабанды сразу.
Лоррен рассмеялся.
Ведь мы же сейчас в состоянии войны с голландцами, мадемуазель де ла Круа, напомнила мадам.