Доктор Феликс и доктор Фагон силой оттащили Халиду. Она отбивалась и голосила. Феликс оттолкнул ее так, что она отлетела на руки Иву.
Заберите свою служанку! потребовал Фагон. Мы не можем работать, пока в комнате сразу две истерички!
Ив обхватил Халиду за плечи, чтобы она не вырвалась.
Брат застонала Халида.
Уберите эту буйнопомешанную! велел Фагон. Я пошлю за цирюльником, чтобы он пустил кровь и ей тоже.
Это для твоего же блага, сестра, уговаривал Ив, я в этом уверен.
Он, пятясь, отступил из комнаты Мари-Жозеф в свою гардеробную и увел с собой Халиду.
Ив, не позволяй им, пожалуйста, прошу тебя, вспомни папу!..
Мари-Жозеф охватил ужас: все было кончено.
Феликс зажал ее лицо сильными ладонями. Фагон заставил ее открыть рот. Его пальцы пахли кровью и грязью. Она не могла даже закричать. Он влил ей в горло какую-то горькую микстуру, она подавилась, закашлялась и стала отчаянно вырываться.
Сударь, обратился доктор Фагон к Лоррену, не соблаговолите ли вы помочь нам, во имя его величества?
С готовностью и даже с радостью, ибо она принадлежит мне. И Лоррен словно пригвоздил Мари-Жозеф за плечи к кровати.
Я не падала в обморок, я никогда не падаю в обморок! Она судорожно мотнула головой, пытаясь увернуться от грязных пальцев доктора Фагона. Уверяю вас, сударь
Я пущу ей кровь, предложил доктор Феликс. Кровопускание успокоит ее рассудок.
Мари-Жозеф в ужасе забилась, но справиться с троими мужчинами ей было не под силу. Она попыталась кусаться.
Перестаньте вырываться! Мы делаем это для вашего же блага.
Она хотела было пронзительно крикнуть, но сумела издать лишь сдавленный стон. Встав коленями на ее постель, Лоррен окутал ее облаком мускусного аромата. Изо всех сил он прижал ее за плечи к кровати. Длинные локоны его парика касались лица Мари-Жозеф и щекотали ее шею. Она попыталась лягнуть врагов. Кто-то схватил ее за лодыжки, левую в чулке и правую обнаженную.
Проявите мужество, наставительно произнес Лоррен. Пусть его величество гордится вашей твердостью, а не стыдится вашей трусости.
Феликс закатал рукав ее платья выше локтя, сжал запястье и извлек ланцет. Острая сталь пронзила нежную кожу на внутренней стороне ее предплечья. Сквозь боль полилась горячая кровь; ее металлический запах заглушал даже терпкие духи Лоррена. Кровь хлынула в тазик, обрызгав ее амазонку и простыни. Ярко-алые пятна проступили на белоснежном пышном кружеве, словно изливавшемся из рукавов доктора Фагона.
Улыбаясь, неотрывно глядя ей в глаза, Лоррен за плечи прижимал Мари-Жозеф к кровати.
Прихрамывая, Люсьен шел по узкому, темному коридору, стараясь не замечать глухую боль в раненой ноге и куда более сильную, почти никогда не покидавшую его в спине. Он не любил чердачного этажа дворца. С его убожеством и царившими там мерзкими запахами для Люсьена ассоциировались неприятные воспоминания. Ребенком, пажом, он жил в покоях королевы. После того как Марокканское посольство вернуло себе расположение короля, он поселился в городе Версале и пребывал там, пока не завершилось строительство его сельского дома. Здесь же, в этом переполненном крысином гнезде, ему довелось квартировать лишь в самые тяжкие месяцы жизни, когда на него обрушилась опала.
Внезапно отворилась дверь комнаты мадемуазель де ла Круа, и в коридор вышли доктор Фагон, доктор Феликс и Лоррен. Отчаянные крики мадемуазель де ла Круа сменились тихими всхлипами. Люсьен нахмурился. Обыкновенно он безошибочно выносил суждение о характере и редко принимал труса за храбреца. А мадемуазель де ла Круа он счел хотя и излишне импульсивной, но решительной и стойкой.
Люсьен кивнул Фагону и Феликсу и ответил на суховатое приветствие Лоррена. Феликс потер большим пальцем тыльную сторону ладони, размазывая капли крови и оставляя на коже бледно-красные следы.
Я исцелил ее от истерии, объявил Феликс.
Его величество будет рад это слышать. Он весьма высоко ценит эту барышню и ее семейство.
А также ее золотистые кудри и белоснежную грудь, вставил Лоррен.
Люсьен откликнулся банальным комплиментом:
Ею нельзя не восхищаться.
Хотя мадемуазель де ла Круа нисколько не стремилась завлечь и соблазнить короля, слухи о ее связи с его величеством могли только упрочить ее положение в свете. Люсьен желал, чтобы его величество и в самом деле вступил в подобную связь. Союз короля с мадам де Ментенон, требовавшей от него неизменного глубокого благочестия, мало поддерживал его жизненные силы.
Возможно, завтра ей потребуется еще одно кровопускание, чтобы закрепить успех.
Фагон наклонил таз, и жидкая кровь стала переливаться под образовавшейся сверху пленкой.
Феликс пронзил ее пальцем, разорвав эластичную поверхность. Фагон проследил, как кровь стекает через край, пятная ковер.
Как вы верно заметили, у нее слишком густая кровь, заявил Фагон. Но я приведу в равновесие все ее основные «соки». Пускай она даже откусит мне палец.
Он ухмыльнулся.
Меня она тоже пыталась укусить, сказал Лоррен, когда они двинулись дальше, дерзкая девчонка. Он слегка усмехнулся. Билась, как пойманная лань. Но вот меня она точно поймала в свои сети.
Оставшись в одиночестве, Мари-Жозеф заплакала, лежа на скомканных простынях, среди клочков окровавленной корпии, и лбом уткнувшись в локоть. Она услышала или почувствовала приближение графа Люсьена и в изнеможении потянулась к нему:
Господи, пожалуйста, не надо больше
Она неловким жестом дотронулась до его плеча. На повязке расплылось кровавое пятно. Люсьен взял ее за руку.
Ах! Она отпрянула, потрясенная. Влажные неопрятные пряди волос почти скрыли ее лицо, в котором не было ни кровинки.
Простите Я думала, что это мой брат.
Я позову его.
Нет! Я не хочу его видеть.
Вам лучше? Вы успокоились? Вас перестали посещать галлюцинации?
У меня не бывает галлюцинаций! Я действительно могу разговаривать с русалкой! Полагаю, вы верите мне, сударь, а если нет, то зачем вы подвергали себя из-за нее такому риску?
Его величество поступает так, как ему заблагорассудится, сказал граф Люсьен. Я лишь предложил логическое обоснование его выбора.
И вы спасли ее только поэтому?
Люсьен не ответил.
Что ж, хорошо, прошептала она. Вам дорого одно лишь благо его величества. Вы спасли русалку потому, что он не должен убивать морскую женщину, обрекая на гибель свою бессмертную душу?
Вам лучше заснуть, сказал Люсьен, предпочитая прервать разговор на опасную тему. Завтра утром вернется доктор Фагон.
Неужели вы хотите, чтобы я умерла от кровопускания, как мой отец?
Последние слова она произнесла сдавленным шепотом, вне себя от ужаса. Люсьен уже раскаивался в том, что отказал ей в смелости, ведь у всех, кого он знал, была по крайней мере одна фобия, а с точки зрения Люсьена, бояться докторов было совершенно разумно.
Вы ненавидите меня? прошептала она.
Помилуйте, почему вы так решили?
Тогда не позволяйте им больше пускать мне кровь, взмолилась она, пожалуйста!
Вы и в самом деле слишком многого от меня требуете.
Если король повелел сделать мадемуазель де ла Круа кровопускание, Люсьен никак не мог этому воспрепятствовать. Он посвятил свою жизнь выполнению королевских приказов, а не противодействию им.
Пожалуйста! Пожалуйста, дайте мне слово!
Она с трудом приподнялась в постели, в ужасе и отчаянии вцепившись в его руку. Страх и боль на миг превратили ее в затравленное, обезумевшее животное.
Пожалуйста, помогите мне! Мне так нужен друг!
Я сделаю все, что смогу.
Дайте мне слово.
Хорошо, сказал он, не до конца уверенный, что поступает правильно, но тронутый ее страхом. Обещаю.
Она бессильно опустилась на постель, дрожа, все еще не отпуская его руку, и закрыла глаза. Ее волнение постепенно улеглось, пальцы разжались.
Люсьен вздохнул и пригладил ее влажные, потемневшие от пота волосы.
Мари-Жозеф покачивалась на волнах забытья, то уплывая в сон, то ненадолго возвращаясь, ощущая присутствие графа Люсьена, утешенная его обещанием, чувствуя близость обитателей своего воображения, боясь увидеть их в своих снах. Она и сама не в силах была понять, что внушает ей больший ужас: сновидения или реальность.
Когда она проснулась, в комнату из окон лился лунный свет, словно затопивший пол расплавленным серебром. Граф Люсьен ушел. Халида спала рядом с ней, обнимая и согревая ее, и это было необычайно приятно. Доктор Феликс забыл свою угрозу пустить кровь и Халиде; на руках у сестры Мари-Жозеф не увидела ни порезов, ни повязок. Ив дремал, уронив голову на стопку бумаг. Утром он наверняка проснется со стоном: «Шея затекла!»
Ив и Халида, вероятно, раздели ее, потому что на ней осталась только запятнанная кровью рубашка. Она надеялась, что Халида предварительно попросила графа Люсьена уйти и что с нее не стали совлекать одежды на глазах у адъютанта короля. Она не принадлежала к августейшей семье, и потому ей не пристало одеваться на глазах у придворных и справлять нужду при свидетелях.
Она села в постели, ощущая слабость и головокружение.
Проснулся Ив:
Сестра, тебе лучше?
Зачем ты разрешил пустить мне кровь?
Это сделали ради твоего же блага.
Оказывается, он успел просмотреть ее эскизы; их-то он и подложил под голову. Сейчас он пролистал всю стопку с совершенно непроницаемым выражением лица.
Эту историю поведала мне русалка, сказала Мари-Жозеф. Вот что на самом деле случилось во время охоты. Ты пленил не двух русалок, а трех. Они оказали сопротивление, и матросы убили одну
Перестань! оборвал ее он. Это я рассказал тебе.
Неправда! Они убили одну и съели. И ты тоже вкусил ее плоти.
Это мясо животного! И очень и очень вкусное. Если я его попробовал что за беда?
Ты всегда уверял, что не способен солгать! Но сейчас я говорю правду, а ты ее отвергаешь. Пожалуйста, поверь мне. Ив, дорогой брат, почему ты перестал мне верить?
Ее взволнованная речь разбудила Халиду.
Мадемуазель Мари?
Она приподнялась на локте, сонно щурясь. Мари-Жозеф взяла ее за руку, отчаянно ища хоть какой-то поддержки.
Русалки неразумные твари, которыми человек вправе распоряжаться по своему усмотрению, объявил Ив и пересел поближе к ней на постель. Тебе следует удалиться от двора. Всеобщее внимание чуть было не лишило тебя рассудка. В монастыре ты убережешься от любых волнений и дух твой избежит смятения.
Нет!
Вернувшись в монастырь, ты почувствуешь себя счастливой.
Да она будет там страдать! закричала Халида.
Пять лет мне запрещалось читать книги, начала Мари-Жозеф. Сестры уверяли, что знание развратит меня, подобно тому как оно развратило Еву. Она постаралась простить брату его жестокое решение, но ни за что не согласилась бы подчиниться ему во второй раз. Я не имела права слушать музыку. Сестры не позволяли. Они говорили, что женщинам положено молчать в доме Божьем и что этого требует папа римский. Мне не разрешалось ни читать, ни заниматься науками у меня просто не было выбора! Я могла лишь думать, размышлять, задавать вопросы, хотя и не смела произнести их вслух. Математика! Она рассмеялась злым, отрывистым смехом. Они считали, что я пишу заклинания! Мысленно я слушала музыку, которая никогда не звучала в монастырских стенах, я не могла изгнать ее из собственного сознания, как бы я ни молилась и ни постилась. Я называла себя безумной, грешной Она заглянула ему в лицо. Господин Ньютон ответил на мое письмо, но они сожгли его, не открывая, у меня на глазах! Как ты мог отправить меня туда, где каждый миг был для меня пыткой? Я думала, ты меня любишь
Я хотел защитить тебя
Внезапно его прекрасные глаза наполнились слезами. Смягчившись, он обнял ее, словно стараясь уберечь от опасностей.
А теперь я возложил на тебя слишком тяжкие обязанности эта работа тебе не по силам.
Я люблю эту работу! воскликнула она. Я занимаюсь ею с радостью! Я хорошо ее выполняю, я не глупа! Ты должен меня выслушать!
Мой долг направлять и наставлять тебя. Твоя привязанность к морской твари противоестественна.
Моя привязанность к ней не имеет никакого отношения к тому, что она мне поведала. Ты же сам знаешь, что она говорит правду.
Он встал на колени у ее постели и взял ее за руку.
Помолись вместе со мной, попросил он.
«Молитва утешит и укрепит меня», подумала Мари-Жозеф.
Она соскользнула на пол и тоже опустилась на колени, сложив руки, склонив голову, и стала ждать, когда ее объемлет благодатное присутствие Господне.
Оделетт, ты тоже можешь помолиться за выздоровление Мари-Жозеф!
Ни за что! отрезала Халида. Отныне я не буду возносить христианских молитв, отныне я свободная женщина и магометанка и меня зовут Халида!
Плотнее закутавшись в одеяло, она отвернулась к окну и стала смотреть в залитый лунным светом сад.
Господи, прошептала Мари-Жозеф, Господи
«А вдруг Господу угодно, чтобы я страдала? мысленно вопрошала она. Но мои муки ничтожны в сравнении со страданиями мучеников, с отчаянием русалки. Другие с легкостью переносят кровопускание, и я должна научиться стойко переносить эту процедуру».
Вместо этого она вынудила Лоррена поступить дурно и теперь не могла относиться к нему по-прежнему. Ей сделалось безразлично, нравится она ему или нет. Однако она упала в глазах графа Люсьена, а это уже волновало ее.
«Господи, прошептала Мари-Жозеф, Господи, молю Тебя, обрати на меня взор свой, пожалуйста, укрепи и направь меня. Просвети меня, укажи мне, что делать и от чего воздерживаться».
Она умоляла Господа дать ей какой-то знак и даже смела надеться, что его дождется. Но, невзирая на все ее жаркие молитвы, Господь не явил себя.
Глава 18
Лунный свет проникал сквозь оконное стекло и изливался на пол. Мари-Жозеф выскользнула из постели. Она замерла на минуту, и приступ слабости и головокружения миновал.
Халида крепко спала; Ив уже ушел. Зябко поеживаясь, Мари-Жозеф накинула на плечи плащ Лоррена и пробралась в гардеробную. По пути ей приходилось опираться на стены и держаться за дверную ручку, чтобы не упасть.
В гардеробной ее объяли ароматным облаком духи Лоррена, и желудок тут же свело судорогой. Она сбросила плащ, изо всех сил борясь с подступающей дурнотой. Она никогда больше не наденет его плаща, каким бы мягким и теплым он ни был. Она сожгла бы его, если бы смогла сейчас развести огонь.
Она распахнула окно и стала глядеть в ночной сад. Над темницей русалки нависала луна; до полнолуния оставалось два дня. Мари-Жозеф попробовала было напевать, но с губ срывался только шепот.
Однако русалка услышала ее и откликнулась песней.
«Она жива, подумала Мари-Жозеф. Спасибо графу Люсьену»
Мари-Жозеф схватилась за перо. Песнь русалки обогатила кантату новой сценой. Словно разбрызгав крохотные кляксы, перо забегало над нотным станом, расставляя мелизмы. Свеча растеклась лужицей воска, утопив саму себя.
Мари-Жозеф дописала последнюю ноту и помахала листом, чтобы высохли чернила. Кантата была завершена.
Мари-Жозеф сняла гобеленовую завесу с клавесина, набросила ее на плечи и открыла крышку.
С первыми неяркими лучами рассвета по щекам ее заструились слезы: она исполняла кантату, посвященную трагедии морского народа.
Люсьен, как всегда, присутствовал на церемонии пробуждения его величества, но мысли его были далеко. Пока доктор Фагон выполнял свои обязанности, Люсьен промокнул пот, выступивший на лбу его величества. Он склонился в глубоком поклоне, когда его величество отправился слушать мессу, но не последовал за ним. Церковь была единственным местом, куда он не сопровождал своего монарха.
Доктор Фагон
Люсьен и лейб-медик остались наедине в королевской опочивальне. Доктор оторвался от исследования содержимого монаршей ночной вазы после регулярно назначавшейся клизмы.
Месье де Кретьен с поклоном откликнулся он.
Граф Люсьен ответил на его приветствие кивком:
Полагаю, мадемуазель де ла Круа лучше? Я навещу ее позже.
Фагон неодобрительно покачал головой:
Неудивительно, что у нее случился нервный срыв, она ведь занималась наукой, и рисовала, и писала музыку, а женщине все это не пристало. Кто-то должен поговорить с ее братом. Я назначу ей целый курс кровопускания.
В этом нет необходимости, произнес граф Люсьен.
Прошу прощения? изумленно воскликнул Фагон.