Она билась в его руках, как птица в клетке, впрочем, не слишком убедительно. Страшно было это клетку взломать, ведь лететь ей было некуда. И она не хотела улетать, ей нужен был повод остаться.
Я не играл.
Ты лгал мне!
Нет. Никогда. Ты знала обо всём, что происходило в моей жизни.
То, что сказала сейчас Синтияэто правда?
У Альберта были густые ресницы. Густые и очень тёмные, по сравнению со светлыми, пшеничными волосами, иногда отливающими чистым золотом. Затрепетав, как крылья у бабочки, они опустились.
Ясно. Убери от меня, пожалуйста, руки. Я не хочу иметь с тобой общего больше, чем это необходимо.
Он не пошевелился, продолжая удерживать её в клетке своих рук.
Альберт? Я попросила меня отпустить?
Катрин, я понимаю, как всё это нелепо звучит. И понимаю, что, возможно, сейчас ты меня презираешь. Даже согласен, что заслужено. Но ты выслушаешь то, что я скажуне ради меня, может быть, ради нас обоих и уж, по крайней мере, ради себя самой. То, что было у меня сегодняэто на самом деле ничего не значит
Ты сейчас шутишь, да?
Нет. Это была минутная вспышка, которую никто не счёл нужным погасить. Ни меня, ни Ральфа не связывают никакие романтические чувства и связывать не могут.
К слову, эта вспышка далеко не первая
Катрин, послушай
Нет, это ты меня послушай. Не стану отрицать, мне сейчас больно и тошно, но я буду в порядке. Я это переживу. Со временем мы можем остаться друзьями. В конце концов, ты ведь не виноват, что ты такой, какой есть. Я читала, что ориентацию не выбирают. Мы рождаемся такими, какими рождаемся. Просто, прими это и живи с этим. Не нужно быть несчастным самому и делать несчастными других.
Ты о чём сейчас вообще говоришь? Ах, это ты о модных в ваше время толерантных изысках?! Я не знаю, как там у других, но за себя могу сказатья мог спать с мужчинами, и могу спать с женщинами. Но это не ориентация, Катрин! Это просто разврат.
Всякий наркоман и пьяница говорят себе, что не больны. Что могут бросить в любой момент
Да. И это тоже. Катрин, это даже как-то унизительно, хотя и заслужено. Я не испытываю романтических чувств к мужчинам. Иногда это похоть, всё равно, что рукоблудие вдвоём. Это как форма общения. И когда никому от этого нет злаэто одно. Но с тобой, понимаю, всё по-другому. Я виноват. И я раскаиваюсь. То, что случилось, было ошибкой, о которой я сожалею всем сердцем. Сожалею из-за тебя и из-за Синтии, которую ранил. Даже не знаю, что на меня нашло. Я так распущенно и безответственно не вёл себя с да, пожалуй, с самого своего воскрешения.
Я тебя слушаю, как песню. Ты ведь и в самом деле не понимаешь, да?
Не знаю, чего я там понимаю, но точно знаю одноя не хочу тебя терять. Я не могу тебя потерять. Ты для меня повод бороться с самим собой, с моей тёмной стороной, моими пороками. Я знаю, ты думаешь, что я говорю это потому, что хочу использовать тебя или жалею даже не знаю, но, Катрин, я говорю тебе правду, когда говорю, что люблю тебя! И в глубине души, под гнётом твоей неуверенности в себе, недоверия ко мне, ты знаешь, что это так, что я люблю тебя. Иначе ты бы за меня не боролась.
Катрин не могла сдержать слёз, и они пролились, как из переполненного резервуара. Она смотрела на него и плакалане могла сдержаться.
Чего ты от меня хочешь? Альберт, я я люблю тебя, но не знаю, правильно ли дать тебе смыть мою жизнь в унитаз? Ты не изменишься. Не сможешь. А может бытьне захочешь.
Я не хочу причинять тебе боль. Не хочу так сильно, что, может быть, у меня получится? Получится стать лучше и достойней, чем сейчас.
Разве не может быть так, что ты обманываешь сам себя? Ведь такое бывает? Мы не всегда может принять то, что мы есть прости, но когда мы бываем вместе когда мы близки, ты словно бы не до конца ты я не знаю, как это объяснить, но я это чувствую
Его пальцы сжались на её подбородке, заставляя Катрин поднять голову. Он смотрел ей прямо в глаза, и казался открытым, правдивым, искренним.
Ему так хотелось верить!
Как тебе объяснить, чтобы ты меня поняла? Я чувствую рядом с тобой себя как нечто очень большое и порою опасное, что может тебя разрушить. Мои желания, мои инстинкты тёмные и то, от чего порой я получаю удовлетворение способно сломать человеческую психику. Секс подразумевает снятие барьеров, но, если я сниму их я боюсь напугать, оттолкнуть, разрушить или даже внушить тебе отвращение. Ты почти ребёнок, Катрин. Моя осторожность, моя сдержанностьони не от недостатка страсти к тебе. Всякий раз, общаясь с тобой, я боюсь, что ты поймёшь, что я представляю собой на самом деле и не сможешь принять меня таким, какой я есть.
Возможно, так и есть. Я не могу принять Синтию, Кинга и Ральфа, кажется? Меня разрушает сама мысль об твоей связи с ними. Мне больно, и тошно, и я не могу просто не могу это принять.
Я знаю. Я понимаю это. И я не хочу, чтобы ты это принимала. Я люблю тебя, Катрин, а когда любишь, в постели не может быть никого третьего.
Но беда в том, что он есть. И третий, и четвёртый, и даже пятый и шестой. Если бы я пришла и призналась тебе, что
Нет! Этого не может быть. Это была бы уже не ты, Катрин. Тыангел, чистый и светлый. Отдавая тело, ты отдаёшь и сердце. Тебе не могут быть доступны такие чувства.
Ты даже не представляешь, как мне хочется прибить тебя за такие слова. Ты, значит, грешник и можешь получать все радости жизни, а я, как верная жена, должна принимать исповеди и отпускать грехи?!
Нет. Я так не думаю. Нет! Но я ведь прав. Если ты изменишь мне, ты от меня уйдёшь. И всё разлетится к чёртовой матери.
Я задала тебе вопрос, Альберт и повторю его снова: чего ты от меня хочешь? Я могу предложить тебе два пути. Мы женимся, чтобы ты смог получить твои деньги, ты получаешь всё, что хочешь, а дальше мы либо расходимся, либо живём в фиктивном браке. Ты сохраняешь видимость уважения ко мненикаких открытых связей, никаких любовниц в моём доме. Мы остаёмся друзьями. Либо наш брак будет настоящим, а, следовательно, в нём будем только ты и я. Ни Синтии, ни врагов, ни друзей в нашей постелитолько ты и я!
Хорошо.
Катрин посмотрела на него с подозрением:
Так просто? Такому «хорошо» можно верить?
Надеюсь. Дай мне шанс.
Дам. Но учти, Альберт, этот шанспоследний. Я не шучу. Ещё раз нарушишь обещаниеникакая сила, никакие убеждения не заставят меня быть с тобой. Это не ультиматум. Просто просто лучше ужасный конец, чем ужас без конца и, хоть это не я сказала, не могу с этим не согласиться.
«И если твой правый глаз искушает тебя»с сарказмом протянул Альберт. Его придётся вырвать.
Я не позволю отношениям разрушить меня. Я хочу за тебя бороться, но ты тоже должен бороться за нас. Любовьне данность. Это работа. Сложная и кропотливая. Иногда приходится наступать себе на горло, отрекаться от своих принципов или случайных удовольствий.
Отказаться от удовольствия, чтобы быть счастливым? улыбнулся он, зарываясь пальцами в её волосы, вдыхая её запах и тёплый аромат. Приз стоит цены. Я попробую.
Она замерла, глядя на него широко распахнутыми глазами. Впитывая его ласку, его внимание.
Катрин хотелось верить. А ещё ей хотелось, чтобы её поцеловали и то, что Альберт так и не предпринял этой попытки заставило сомневаться правильности сделанного решения.
Но у него были свои причины. Его тело ещё хранило следы Ральфа. И прикасаться к ней сейчас казалось неправильным, почти святотатством.
Иногда быть искренним и правдивым мало для того, чтобы сделать любимого человека счастливым. Иногда правда может разбить любимому сердце. И мы вынуждены причинять ему огорчение полу-ложью, даже если это причиняет нам сильную боль самим, лишь бы боли не чувствовал тот, кого мы любим.
Глава 7. Сандра
Вокруг меня разлетались алые занавески, перемежёвываешь с золотой бахромой, прозрачными, сухо звенящими бусинами, нанизанными на ниточку. Я отодвигала их рукой в стороны, они отходили с сухим стуком, но всё было лишь затем, чтобы снова оказаться в окружении точно такой же прозрачной ткани, разлетающейся в сторону под дыханием сквозняка. Чем-то ткань напоминала языки пламени или стилизацию ручейков крови.
Мне не было страшно. Я знала, что впереди меня ждёт нечто столь же запретное, как и приятное.
Я не чувствовала, что иду босиком, но видела босые ноги. Ногти покрывал тёмный красный лак, почти в тон разлетающимся вокруг меня занавескам. На запястьях звенели браслеты, а вокруг обнажённых щиколоток и бёдер разлетались такие же алые лоскуты юбок.
Странная юбка, состоящая из множества разрезов или набегающих друг на друга лоскутов. Она была длинной, до самых щиколоток и совершенно свободной. Грудь крест-накрест перехватывала ткань, а в остальном я чувствовала себя нагой и совершенно свободной. Ткань того, что было на мне надето, скорее подчёркивало, пробуждая воображение, чем скрывало моё тело.
Я знала, что иду к кому-то, кто прячется в одной из комнат за бесчисленными занавесками.
Впереди была небольшая чаша бассейна, окружённая свечами в китайском стилемаленькие, плавающие в чаше разноцветные кусочки воска. Огоньки отражались от мраморной плитки и дробились по воде, засыпанной розовыми лепестками. Крыши не былокуполом служило небо с тысячью острых звёзд. И сверху залетал ветерок, заставляющий мои свободно разбросанные по плечам волосы трепетать, как и юбки, горячим огненным факелом обвивающие мои ноги.
Я знала, что красива. Ослепительно хороша. Что всё окружающее меня лишь рама, а картина в этой раме я. И вся трепетала от ощущения власти и силы, что давала мне это красота. И в тоже время меня сжигало страстное томление. Я нетерпеливо озиралась по сторонам, в ожидании того, к кому спешила на свидание.
Мужские руки обняли меня сзади, прижимая к сильному, горячему, обнажённому телу. Они проскользнули под моими руками, сжимая тонкую талию, прижимая к себе с такой силой, что я чувствовала сильным мышцы и вздыбленную, как у жеребца, плотьвосставший символ мужества сладострастно упирался в ягодицы, возбуждая меня ещё сильнее, хотя это и казалось невозможным и я застонала от наслаждения и нетерпениямне не хотелось долгих прелюдийя хотела, чтобы он взял меня как можно скорее, глубоко, сильно и страстно, заполнил темную пустоту, алчущую внутри меня, агрессивно и беспощадно, не позволяя сдаться в плен или отступить.
С талии руки переместились выше, накрывая возбуждённые и чувствительные холмики моих грудей, лаская их мягкими, круговыми движениями. На своей шее я ощутила касание горячих губ. Язык вычертил влажную дорожку над яремной веной. И от всего этого было так хорошо, что я расслабленно млела.
И руки, и губы, ласкали меня вместе с ветром, тёплым и таким же алчущим, но всего это было малослишком мало. Это лишь возбуждало, не удовлетворяя.
В нетерпении я накрыла ладонью жилистую руку и потянула её вниз, чему незнакомец охотно подчинился. Выгнувшись, я потянулась к его губам за поцелуем и наши губы соединились в тот же момент, когда его рука коснулась моего изнывающего от нетерпения лона, нескромного и алчущего прикосновениялюбого. Меня пронзила острая вспышка наслаждения.
Не желая больше сдерживаться, я извернулась в его руках, скользя ладонями по гладкому, словно умасленного какими-то экзотическими кремами или маслами, телу. Прижаться к гладкой, словно на барабан, плотно натянутой на мускулы, коже, было чистым кайфом. Я касалась её ладонями, щеками, и губами млея от экстаза и чувствуя, как с каждым касанием всё сильнее наливается кровью низ живота, томительно ноет. Я забросила ноги ему на спину, и он легко принял вес моего тела на себя, подхватывая и поддерживая. Он легко вошёл в меня, но
Я ничего не почувствовала. Потому что, чёрт всё подери, это был сон. И в этот пикантный момент он решил с треском развеяться и пришлось проснуться, злой, разочарованной и неудовлетворённой.
Естественно, никаких занавесок, никакого бассейна и свечей. Я была одна в своей спальне. И никакого звездного неба тоже не фига не было. Какое небо? Надо мной бог знает сколько футов земли.
Что говорится, крутой облом. Очень крутой. Даже жестокий. Прям смешно.
Простыни я все сбила. Они были влажными, да и я саматоже. Неужели неутомимый семейный темперамент, неугасимый и неуёмный в своих сексуальных аппетитах, что до сих пор спал во мне мёртвым сном, решил дать о себе знать? Вот ведь не было напасти? Только этого мне и не хватает. Хотя, чему тут удивляться? Я живу в окружении похоти, где все спят со всеми не таясь, без всякого стыда и так с утра до вечера. Удивляться остаётся тому, что до сих пор ничего подобного со мной не случалось
Если бы в моей комнате было окно, я бы его открыла, чтобы вдохнуть полной грудью воздух и хоть немного успокоиться, но в этой проклятой жизни у меня даже долбаного окна не было.
Зато был кондиционер. Дёрнув за рычаг, я впустила в комнату облако холодного воздуха, а потом, потянувшись к пачке сигарет, закурилаединственный порок, что я себе позволяла. Алкоголь внушал мне отвращениеу меня перед глазами был пример тому, чем всё это заканчивается. Моя упившаяся до смерти мамочка была отличной демонстрацией того, как жить не надо.
Она ведь тоже не родилась шлюхой и стервой. В раннем детстве, кажущемся сейчас бескрайне далёким, я иногда вспоминаю, как она играла с нами, проявляя нечто, похожее на нормальную родительскую любовь. Странно, что пока Виола была жива, я этого совсем не помнила. А потом от неё ничего не осталоськрасивая самка, интересующаяся только кайфом и сексом.
Не хочу. Не хочу превращаться в нечто подобное. Наверное, это фамильное сумасшествиесклонность к риску, эротомания, тяга к запретным удовольствиям. Но никто из нас не удержался на грани. Никто.
Ненавижу! Ненавижу то, что меня окружает и то, что есть во мне. А что есть во мне? До сих пор только ненависть, глухая, как стена, ко всему, а к тому, к чему я не испытывала ненависти, я чувствовала глубокое отвращение и презрение. И сама я не исключение.
Меня тошнило от самой себя, я старалась не признаваться в этом себе даже наедине с собой, но лгать себетрусость. У моего ночного визитёра вполне было имя, и я явно представляла себе лицо того, с кем так жарко начала и, слава богу, закончила разочаровывающим пшиком.
Мне снился Ливиан. Мой родной ну, ладно, не родной, сводный брат. Признать этот факт приходилось, но принимать его я была совершенно не готова. Можно, было, конечно, возненавидеть Ливиана. Ненавидетьэто вообще легко. Но, положа руку на сердце, его вины в происходящем не было. Ну да, он бросал на меня тяжёлые, огненные взгляды, но, когда не был пьян или под кайфом, держался более, чем прилично.
Должно быть, меня вывел из себя наш разговор. И близость его тела, хотя ничего ведь не было, кроме пары намёков.
Всё дело в одиночестве. Ведь, если подумать, я совсем одна. Мне не за что цепляться, не за что держаться и не для кого жить. А вокруг, как болото, бесконечный порок. Сотни мужчин, пускающие на меня слюни, как псы с голодухи на куропатку. Отец держал их на коротком поводке, а мне разрешалось убивать в любом порядке и как захочу, быстро или медленно, любого, кто посягнёт, мать твою «на мою честь». После того, как я в двенадцать лет показательно отрезала яйца одному не в меру горячему воздыхателю, досаждать мне стали меньше.
В двенадцать лет я была жёстче, чем сейчас. Сейчас я бы так не поступила. Наверное.
Я была чем-то ценным, вроде приза, хранящегося до особенного случая. Моя девственность была предметом торга и определённого фетиша. Даже и не знаю, как отец отнесётся к тому, если я вдруг лишусь такой ценной ценности. Это ему можно родного сына шпарить. А мне полагается быть пай-девочкой.
И в чём-то он прав. Стоит спустить одну собаку, как ломанётся вся стая. А там вдруг со временем превратишься в Виолу?
Мужчинам прощается многое, женщинам, наоборот, многое не прощается. И я не хочу сетовать за феминизм и искать справедливости. Я хочу избавить от наваждениявлечения к Ливиану. Мне это не подходит. А как это сделать? Не встречаться не получится. Хотя, по возможности, буду его избегать.
Может быть, если лишиться девственности и понять, что реальность ничего общего с моими снами не имеет, как оно реально на самом деле всегда и бывает, это наваждением меня отпустит? Попробовать имеет смысл. Мне и самой, как гусенице в коконе, тесно в этой клетке. Как говорила Синтиясекс это всего лишь одно из естественных потребностей организма, не стоит не стыдиться его, ни ставить на пьедестал.
Но, как ни крути, всё не так просто. С другой сторонымой отец содержатель «Астории» и там всегда можно найти смазливого мальчика, способного справиться с деликатной проблемой без лишних вопросов, искусно и обстоятельно. Мерзко ли это? Может быть. Но я не позволю мучить себя нереализованным фантазиям и назойливый снам. Не существует нерешаемых проблем.