Успокойся. Давай утром.
Я успокоилась. После ужина, когда уже собирались лечь, я задала оружейнику последний и страшный вопрос:
Аверс а ты всех потерял? Есть хоть кто-нибудь в этом мире, кто ждет тебя где-то или ищет?
Нет. А твое забвение, быть может, счастье для тебя. Память может милосердно оберегать от знания, что и ты одна на всем белом свете. Если бы была у нас такая возможность, я бы сменял у тебя его на что угодно.
Как же ты там, в Неуке смотрел на них? Если ты знаешь, что они сделали с твоей семьей? Или это другая беда была?
Война это была. Я был далеко, вез караваном оружие к королевскому двору, а на наш город как раз первые захватчики пришли. Они никого сильно не трогали, только гильдии ремесленников и казначеев грабили. Им нужны были деньги и знания. В плен угоняли, непокорных казнили, мастерские жгли. Мой наставник и его сын были убиты, а когда дом подпалили, там наверху его дочь с сыновьями и дочкой прятались: жена моя и дети. Бежали многие, кто остался в городе, те и рассказали все, как я к пепелищу вернулся. Наставника с сыном похоронили, а других в пепле и под руинами лишь немного нашли. Кости да два оплавленных медальона сыновей. Близнецами они были, по десять лет.
Тут Аверс замолчал и закрыл глаза. А я долго еще не могла успокоить свою воспылавшую голову. Так как же он мог при встрече с цаттами так держать себя? Как не кинулся мстить, убивать их?
Глава шестая
Следующие дни в пути были похожи на те, которые были сразу после первого выезда из Неука, только холоднее. То же молчание, та же безмятежность и безлюдность природы, та же усталость. Расстояние, что мы преодолевали верхом на наших старых лошадках, теперь удавалось пройти с одного дня до четырех, и сил не прибавлялось. Аверс сказал, что если мы не успеем добраться до Шуула до первого снега, то тогда уже и не доберемсяморозы нас в такой одежде не пропустят.
О заговоренных снах я оружейника не просила, не случалось меж нами больше откровенных разговоров, как в ту ночь у холма. Я была уверенна, что и мне и ему этого было слишком много, каждый из нас отвык от душевных бесед. Я не сожалела о сказанном, а Аверс возможно. И мы шли и молчали, редко перекидываясь словами по необходимости.
У тех же людей, в последнем перед перевалом селении, мы остановились на ночлег в доме, добрые люди без платы дали нам горячую воду и немного провизии в запас. Отмывшись, согревшись, осоловев от сытости, я уснула сразу же, как только легла на лавку. Мне хотелось перед сном подумать о будущем, о превратностях жизни, помечтать о возвращении к своим под защиту замковых стен, но сознание мое ухнуло сразу в темноту и блаженство отдыха.
Все эти мысли навалились на меня утром, с рассветом, когда я открыла глаза и увидела, что Аверс уже не спит а сидит у очага с ножом и иглой в руках и чинит нашу крестьянскую обувь. Он побрился накануне и остриг отросшие волосы, снова стал выглядеть моложе и опрятнее. А ведь выходило теперь, что мы волей не волей, связаны друг с другом. Вместе идем, вместе стараемся выжить, и сохранить драгоценную ношу. Я испытала радость от того, что еще много дней впереди я проведу с ним, и пусть с трудностями и лишениями. Говорят же, что хороший спутник, идущий рядом, делает длинную дорогу короткой, трудную, легкой, а ведущую к смертисчастливой. И, чего было скрывать, был он красив, и чертами его лица можно было любоваться. Такой обветренный, суровый, но с внимательным взглядом и мягкой улыбкой. Руки у него тоже были такими ловкими, что невольно засматриваешьсякак он остругивает колышки для силков, как укладывает кострище или вот сейчаслатает подошву. Он был умен, воспитан, силен! Не смотря на тяжелое мастерство спина Аверса не горбилась, кожа была здоровой, и зубов, по крайней мере передних в болезнях или драках не растерял. Далеко не все таковы были, как он, даже годами помладше. За время службы в Неуке у лекаря в палатах на всяких насмотрелась. Большинство, почти все ратники, были неграмотны, грубы, неприятны. Только моя приближенность к коменданту огораживала от домогательств или нападок с их стороны. Но это не избавляло мои уши от шуток, брани или пьяного бреда.
Были в Неуке благородные люди, пусть и не все высокого происхождения. Так сложилась жизнь.
Задумавшись над всем, чем Аверс выгодно отличался от прочих, грустно отметила и про себяВсевышний красоты и стати мне не дал. Насколько позволяли условия, я держала себя в уходе и чистоте, и это было единственным, что могло привлечь. Тело мое было худым, волосы тусклыми и жидкими, губы и щеки бескровными.
Спрячь глаза.
Голос оружейника раздался столь внезапно, что я вздрогнула. Оказывается он успел заметить, что я не сплю, и разглядываю его.
Ты хорошо себя вела, когда пришли цатты, но если ты не научишься прятать глаза, нас это выдаст. Умей загнать пустоту во взгляд, делай лицо глупее.
Я скинула покрывало с себя и села на лавке, спустив на холодный пол ноги. Без верхней одежды сразу стало зябко, и я накинула покрывало на плечи. Вчера, чуть обмывшись и освежившись, вновь приходилось натягивать грязную одежду, сменного белья не было. Но это не помешало и после ночи сна чувствовать облегчение от чистоты. Вот бы еще день-два никуда не ехать из этого дома!
Все хозяева скотиной занялись? уловив звуки снаружи и тишину внутри дома, спросила я.
Да, только двое младших ребятишек еще спят, и Аверс кивнул на низкую широкую лавку у самого очага. Там действительно виднелись закутанные фигурки. Не разбуди.
Я кивнула. Оружейник отложил свое дело в сторону, и развернулся:
Хочешь, пока здесь тихо и ты еще не отошла со сна, попробуем заговор? Отдохнула за ночь?
Да! выпалила я громким шепотом и аж подалась вперед.
Сиди. И успокойся. Лучше закрой глаза и поймай обратно ту дремоту, с которой пробудилась. Когда уже не спишь, но еще и не бодрствуешь.
Это было трудно, но глаза я закрыла послушно и поспешно.
Я был однажды в королевском дворце, заговорил Аверс приглушенным грудным голосом, я был там однажды с представителями некоторых гильдий ремесленников, и наша мастерская приносила его величеству дары. Я пробовал пищу высшего света, слышал игру лютнистов, трогал ткани, что королю приносили ткачи. Быть может это не будут твои воспоминания, но все же это ближе к тебе, чем стены пастушьего дома.
Да, вот, что еще было в оружейнике столь красивымего голос. Когда он повествовал, говорил долго, становилось возможным различить как глубоки эти ноты, как бархатны. Слова он выговаривал четко и правильно, не искажая в угоду своим южным землякам или по незнанию. Это была чистая и приятна речь, как вода без ила и водорослейглубокая, нагретая солнцем, текучая.
Забудь, что ты сидишь здесь. Ты присела и задремала от усталости долгого дня, даже забыв какой сейчас день и где ты находишься. Так бывает порой в миг пробуждения. В воздухе жарко и душно от многих свечей и многих людей, они все рядом, их много. Зала не такая большая, и музыка слышна в каждом уголке, гул разговоров, редкие хлопки в такт веселой мелодии. Слышишь бубенцы?
Мне трудно давалась игра воображения, я больше слушала и наслаждалась голосом Аверса, но когда он сказал о бубенцах, в памяти возник их звон. За всю мою короткую жизнь поле потери ее, я никогда не слышала бубенцов. В дороге или в замке даже бродячих музыкантов не встречалось, но я знала, как они звучат! И вдруг именно с этого момента мне удалось оживить в воображении то, о чем мне говорил мой спутник.
Пахнет жареной дичью, топленым салом, потом и резким мускусом. Ты присела на лавку у самых дверей, ты устала и тебе не хватает воздуха. Веки отяжелели, хочется заснуть ненадолго. Ты кладешь руки перед собой на колени, под ладонями нежные складки ткани, шелковистые на ощупь. Нужно немного отдохнуть и встать. Хорошо, что тебя пока никто не окликает. Тебя никто не зовет?
Я вяло мотнула головой.
Ты сидишь, еще совсем немного, и нужно будет вернуться. Кто-то опять займет разговорами, кто-то о чем-то расскажет. О чем? Об охоте? О сыновьях? О войне?
О богах сорвалось у меня с языка, но я даже не удивилась.
Аверс еще что-то почти шептал, все менее и менее слышно, а голоса вокруг призрачной залы усилились. Да, хлопки, бубенцы, звуки лютни. Запахи душат, жарко. Я вся взмокла под платьем, и ушла из залы совсем, в прохладу галереи, ведущей в сад.
Где моя обувь? Легким бегом я почти летела, свободные ступни касались гладкого каменного пола, было так хорошо от этой свободы! Мне было тяжко там и чудесно здесь! Ночное небо с тонким месяцем распахнулось вокруг, свежесть листвы и воды ворвалась в легкие, и мелодия флейты, едва слышимая отсюда, вдруг заставила пуститься в пляс. По траве, по бордюру фонтана, по утоптанным песчаным дорожкам. О, моя сила юности и счастье бытия, вместо крови по телу лились и огонь и ветер одновременно и вдруг я натолкнулась на темную высокую фигуру. Юноша, совсем молодой вельможа в черном с серебром дублете, темноволосый и темноглазый, он смотрел на меня с каким-то странным и пристальным вниманием, которого я не понимала. Чего хочет этот незнакомец? Я не знала ни его, ни того, почему он здесь. И мне было все равно, что я натолкнулась, не извинившись, я стремительно заплясала дальше. И танцевала до тех пор, пока не упала без сил на каменную лавочку сада. Ноги горели. Я приподняла подол и посмотрела на свои бледные в лунном свете ступни.
Рыс?
Воздух вокруг прояснился, и я осознала, что сижу с открытыми глазами и смотрю на свои побитые мозолями ноги. Здесь, недалеко от оружейника, в домике крестьян, что дали приют на эту ночь. Ткань, закрывавшая щиколотки была грубая, обмотки на икрах почти черные от грязи и истрепаны, суставы распухли. Но и тогда, и сейчас я была босиком. От этого ли так удалось воскресить из небытия именно это яркое мое переживание? Юное или детское, но бесспорно самое беззаботное и счастливое!
Ты вспомнила что-то?
Подняв взгляд на Аверса, шепнула пораженное «да», и так и смотрела ему в лицо во все глаза, не веря, что у него получилось.
Что?
Залу, зал, танцы, незнакомца в саду. И все. Но это так много!
Тише, он коротко улыбнулся. Я рад.
Как ты смог сделать это?
Однажды мне повстречался в пути служитель храма. Мы собрались в один караван, чтобы безопасней было добираться по дорогам. И на одной из вечерних стоянок случился с одним из возниц припадок. Кто-то из его товарищей, знал, что тот боится огня, и всегда сторонится костров, даже если очень холодно. Шутник решил посмеяться над этим, и стал того горящей веткой поддразнивать беднягу. А тот не кричал, не бранился, от внезапного огня, что возник перед глазами, сразу на землю рухнул и забился. Когда в себя пришел, рассказал, что в детстве едва от пожара спасся, с тех пор к огню не приближается, мрак его накрывает.
И что?
Служитель вызвался помочь ему. И несколько вечеров я наблюдал за тем, как он уводит его от стоянок, от шума, и заговаривает. Я не слышал, что он ему шептал, но возница словно уходил в воображаемый сон, и боролся там со своим страхом, как рыцарь борется с драконом.
Это помогло?
Помогло. Но немного. Огня он по-прежнему сторонился, но мог теперь вынести без припадка его близость. Цепенел и покрывался потом, но находил в себе силы залить костер водой, или затоптать ветку. Я тогда, помню, долго уговаривал служителя поделиться секретом. Что это за молитва такая, от которой человек может исцеление получить.
Так как же это действует?
Он говорил, что человеческий разум на многое способен, и что в нем, как в доме со множеством дверей, есть свои ходы, чердаки, подвали и комнатки. Где болит, туда и ключик подбирать. Это сложно. Этого так сразу и не объяснишь.
И ты исцелился?
Быстрый взгляд Аверса кольнул меня. Я угадала о том, о чем он не хотел говорить. Но все же ответил:
Я воевал с цаттами, хотел убивать их столь много, сколько сил бы хватило до самой гибели. Когда был ранен, попал к Соммниансу, и тот прознал, что я оружейник. Оружейник той самой известной гильдии, о которой думали, что все секреты ушли с казнью мастеров. Он сказал тогда об этом моему капитану, и больше мне не судьба была вернуться на войну Побережья. Как раз с тем караваном залечивать раны и служить по своему делу я и ехал в Неук. Рассеченные мышцы зарастали, а душа нет. Я горел болью и ненавистью. Да, Рыс, служитель помог мне. Я не кинусь убивать цаттов, если только увижу их, и острая боль от утраты превратилась в тупую тоску.
После этих слов, я поняла, что мне очень хочется вернуть ему жажду жизни и веру в будущее. Мне хотелось Аверсу счастья. Он заслуживал его как никто другой. И хотелось, чтобы наше путешествие длилось как можно дольше.
Глава седьмая
Хорошие были дни. Война была далеко, обязанности не занимали время и мысли, только дорога, только я и Аверс, только крохотные кусочки воспоминаний, которые иногда оружейнику удавалось воскресить во мне. Не всегда это получалось, но он говорил, что главный секрет кроется в мелочах, которые должны совпасть во времени тогда в этот момент. Один раз из-за звездного неба, особенно яркого, когда я полулежала на мшистом дереве, я смога вспомнить старика, с которым сидела на крыше башни ночью и изучала созвездия. Другой раз в сосновом бору от шума крон, напоминающих волны, и скрипа дерева, я вспомнила соленый привкус моря, и палубу, и людей с рисунками на теле.
Плохо стало только одно, с каждым разом мои сны были все тревожней и беспокойней. Меня начали мучить кошмары, полные теней, терзаний и бегства. Я понимала, что это оборотная сторона монетыключики памяти открывали счастливые воспоминания когда я сама уходила в сон наяву, и пытались прорваться страшные в те моменты, когда я засыпала по-настоящему. Бывало Аверс будил меня, потому что я вскрикивала и металась. И он, догадавшись о причинах тоже, перестал меня заговаривать. За три недели в пути больше ни одна деталь моей прошлой жизни не прояснилась.
За перевалом мы открывали карты, старались наперед просмотреть и запомнить маршрут, выбирая не дороги, а тропки, и селения, в которые можно было бы зайти, избегали больших поселков, где могли располагаться на постой отряды цаттов. На провизию выменяли нож, одну из кожаных фляг и если была работа, то нанимались на день-два за ночлег и еду. Где-то нас принимали без настороженности, открыто, откуда-то гнали, говоря, что цатты и так у них угнали половину скота, забрали еду и ценные вещи, им не до попрошаек.
Отряды, которые уже опередили нас на много дней, не жгли поселений. Они даже не грабили их полностью, и не угоняли никого в рабство. Как рассказывали нам жители, на некоторых землях даже рады их приходу. Если местные бароны делали непомерными сборы, были жестоки и нарушали законы, прикрываясь властью. То власть эту сменитьна счастье! Захватчики были цивилизованы, никто не трогал жителей, не было ни насильников, ни грабителей. С каждым большим отрядом, заходившим в селение, был служитель, который говорил много о том, что они хотят сейчас, и что хотят в будущем. Никто не выжжет земли, не разорят хозяйства, все будет только процветать с их приходом. В одном укрепленном поселке рассказывали, что они решили дать отпор, вооружились, приготовились к штурму, а цатты, постояв у ворот, повещав о прекрасных помыслах, но не добившись сдачи, развернулись и уехали.
Их служитель верно говорил, подтверждала слухи женщина, которая дала нам работу в доме, а после накормила горячим печеным картофелем, они крестьян не трогают. Мирных крестьян. Находятся те, кто отправляется в леса и создают отряды сопротивления. Их убивают в стычках. Несколько тел так они привезли с собой в обозе и оставили у ворот, чтобы местные схоронили их по человечески. А вот мать моя про голодный бунт рассказывала, так барон пытал нас и вешал на деревьях, и дома жег! Не знала я, что такое война, а если она такая, то жить можно.
А где ополчения, где солдаты вашего барона? Почему цатты так спокойно идут в глубь, и не одного боя никому не дали?
Женщина сначала пожала плечами, а потом ответила:
Их много, врагов этих а барон, говорят, на восток подался, все бросил, только золото увез. Он и так с нас кровь пил, что ему здесь защищать? Урожай снят, налог собран, увел нескольких крепких ребят к себе в службу, а что ему тут осталось? Будет он деревеньки свои стеречь Это вот у моря, где города, где сокровища свои не увезешь, где сады да земли плодородные, там вот бьются крепко. Я знаю, наш староста и наш служитель за перевал в город ездили этой весной, так что я знаю.
После работы у меня болела спина, да и оружейник измотался, махая топором весь день, так что мы сидели сгорбленные и усталые, но слушали с любопытством. Это было последнее место, где еще встречались и обработанная земля, лесничества и селения. Дальше уже наш путь уводил в сторону, в глушь, где дорог мало и больше придется идти по звериным тропам да вдоль русел. Женщина была не скупа, за то, что мы помогли ей с починкой крыши сарая и с заготовкой дров и хвороста, она дала нам приют на три дня, кормила сытно, и даже в дорогу дала сухих грибов, сушеной рыбы и поздних осенних яблок.