В последнее время господин Тюльпан начал экспериментировать с ассортиментом рекреационных химикатов, щедро представленных на анк-морпоркском рынке и предназначенных для увеселения троллей (в случае с троллями господин Тюльпан имел сравнительно хороший шанс хоть кого-нибудь обдурить). Теоретически хрюк и «грязь» не должны были оказывать воздействие на человеческий мозг, за исключением, быть может, его полного растворения. Но господин Тюльпан упорно стоял на своем. Однажды он попробовал вернуться в реальность, и это ему очень не понравилось.
Господин Кноп снова вздохнул.
Пошли, сказал он. Пора нашего глиста кормить.
В Анк-Морпорке практически невозможно следить за кем-нибудь так, чтобы никто не следил за тобой. И парочке партнеров, как они ни старались, не удалось остаться незамеченными.
А наблюдал за ними маленький песик пестрого окраса с преобладанием ржаво-серого оттенка. Периодически он принимался отчаянно чесаться задней лапой, и тогда раздавался звук, словно кто-то пытался побрить металлическую проволочную щетку.
Шея песика была обмотана веревкой, к которой была привязана другая веревка, вернее, несколько неумело связанных друг с другом обрывков веревки.
Конец этой импровизированной веревки находился в руке у некоего человека. По крайней мере, такой вывод можно было сделать, поскольку веревка исчезала в том же кармане поношенного грязного пальто, что и рукав того же пальто, в котором предположительно находилась рука, предположительно заканчивающаяся ладонью.
Пальто было очень странным. Оно тянулось вверх от мостовой до самых полей шляпы, которая своей формой напоминала оплывший холм. В месте соединения пальто со шляпой виднелся легкий намек на седые волосы. Рука порылась в подозрительных глубинах кармана и достала холодную сосиску.
Двое мужчин следят за патрицием, сказал песик. Очень интересно.
Разрази их гром, сказал человек и разломал сосиску на две демократичные половинки.
Вильям написал короткую заметку о Посещении патрицием «Ведра» и принялся задумчиво листать последние страницы блокнота.
Просто удивительно. Всего за один день ему удалось найти не меньше дюжины тем для очередного новостного письма. И чего только тебе не понарасскажут люди, главноеспросить.
К примеру, выяснилось, что кто-то упер один из золотых клыков у статуи Бога-Крокодила Оффлера. За эту новость Вильяму пришлось пообещать сержанту Колону выпивку, хотя отчасти он уже рассчитался за нее, закончив сообщение фразой: «Стража уже Следует за Правонарушителем по Пятам и Уверена, что Тот будет Задержан в Ближайшее же Время».
Сам Вильям не был так уверен в столь благополучном исходе, но сержант Колон произнес эту фразу с очень искренним видом.
Природа правды давно беспокоила Вильяма. Его с детства приучали всегда говорить правду (или, выражаясь иначе, никогда не кривить душой), а от некоторых привычек очень трудно избавиться, особенно если их хорошенько в тебя вколотили. Лорд де Словв руководствовался в жизни пословицей, гласившей: как согнешь ветку, такое дерево и вырастет. Особой гибкостью Вильям не отличался, но и лорд де Словв не был жестоким человеком. Для этого он предпочитал нанимать специальных слуг. Насколько припоминал Вильям, лорд де Словв никогда не испытывал особого энтузиазма по поводу занятий, связанных с прикосновением к людям.
Так или иначе, Вильям не обольщался насчет себя. С выдумкой у него было очень плохо. Всякая придуманная им ложь немедленно выплывала наружу и непременно приводила к беде. Даже такая незначительная, как «К концу недели у меня точно будут деньги». Это называлось «сочинять истории», и данный грех, по мнению де Словвов, был даже страшнее лжи. Ведь он был призван сделать ложь интересной.
Поэтому Вильям де Словв всегда говорил правдув порядке космической самообороны. Для него самая суровая правда была менее суровой, чем самая невинная ложь.
В «Залатанном Барабане» случилась достойная внимания драка. Особенно удачным вышло окончание заметки: «И поднял Брезок-Варвар стол трактирный, и нанес удар мощнейший Ворюге Молтину, который в свою очередь хвать канделябры да по сусалам ему, по сусалам, а сам приговаривает: Получай, П*ск*да, что заслуживаешь!; тут, конечно, драка общая затеялась, а пострадало в ней всего количеством 5 или 6 человек».
Потом Вильям отнес все записи в «Ведро».
Гунилла с интересом ознакомился с ними, ну а на то, чтобы набрать все это, у гномов ушло совсем немного времени.
Это было очень странно, но
когда текст набирали шрифтом, этими ровными и аккуратными буковками
он выглядел более реальным.
Боддони, который, судя по всему, был заместителем Гуниллы в словопечатне, выглянул из-за плеча Хорошагоры и, прищурившись, оглядел ровные колонки шрифта.
Гм, изрек он.
Что такое? встревожился Вильям.
Выглядит немного серо, ответил гном. Шрифт слишком однообразен. На книжку похоже.
А разве это плохо? удивился Вильям, искренне считавший, что все похожее на книгу может быть только хорошим.
А что, если немного разредить? спросил Гунилла.
Вильям смотрел на отпечатанную страницу, и в его сознании постепенно формировалась идея. Казалось, она развивалась под воздействием самой страницы.
А что, если, сказал он, перед каждым разделом мы вставим своего рода заглавие?
Он взял клочок бумаги и написал: «5/6 Пострадали в Пьяной Драке».
Боддони с серьезным видом прочел его каракули.
Да, одобрил он наконец. Выглядит вполне пристойно.
Он передал клочок бумаги обратно через стол.
И как ты называешь этот новостной листок? спросил он.
Никак, пожал плечами Вильям.
Нужно придумать какое-нибудь название, хмыкнул Боддони. К примеру, что ты пишешь сверху?
Обычно что-нибудь типа: «Глубокоуважаемому господину Такому-то». Ну и так далее, сказал Вильям.
Не пойдет, покачал головой Боддони. Нужно написать что-нибудь более массовое. Более энергичное.
Может, «Анк-Морпоркские Сообщения»? предложил Вильям. Извините, но я не мастер придумывать названия.
Гунилла достал из кармана фартука маленький лоток и принялся набирать буквы из стоящего на столе ящика. Соединив их вместе, он мазнул надпись чернилами и отпечатал на листе бумаги.
Получилось «Анк-Морпоркская пРавда».
Немного напутал, пробормотал Гунилла. Что-то я сегодня рассеянный
Он было потянулся к шрифту, но Вильям его остановил.
Не знаю неуверенно произнес Вильям. Оставь все как есть. Только «п» должна быть большой, а «р»маленькой.
И все? удивился Гунилла. Вот, получай. Ну, юноша, сколько экземпляров тебе нужно?
Э Двадцать? Тридцать?
А может, пару сотен? Гунилла кивнул на гномов, энергично выполнявших свою работу. Если меньше, то отпечатную машину и трогать не стоит.
Да ты что! Я даже представить себе не могу, что в городе найдется столько людей, готовых заплатить за это по пять долларов!
Неужели? А ты спрашивай по полдоллара. Пятьдесят долларов получим мы, и тыстолько же.
Ну и ну! Что, в самом деле? Вильям недоверчиво уставился на сияющего гнома. Но их ведь нужно еще продать. Это тебе не пирожки в лавке. Да, это никак не
Он принюхался. У него вдруг начали слезиться глаза.
О боги, пробормотал он. У нас вот-вот будет еще один посетитель. Я узнаю́ этот запах.
Какой запах? не понял гном.
Дверь со скрипом открылась.
Запах Старикашки Рона мог послужить отдельной темой для беседы. Он был настолько сильным, что обрел собственную индивидуальность и заслужил написания с большой буквы. После мощного потрясения людские органы обоняния сдавались и переставали работать, словно бы лишались способности охватить этот Запах в полном объеме, как устрица не способна познать бескрайность океана. А через несколько минут у людей начинала плавиться сера в ушах и выгорали волосы.
Этот Запах развился до такой степени, что вел в некотором роде независимую жизнь: посещал театр или читал томики поэзии. Рон по всем статьям проигрывал собственному Запаху. Его Запах был выше классом.
Руки Старикашки Рона скрывались глубоко в карманах, но из одного кармана торчала веревка, вернее, несколько неумело связанных друг с другом обрывков веревки, которые заканчивались на шее маленького песика непонятно-серой расцветки. Возможно, этот песик был терьером. Но только возможно. Двигался песик прихрамывая и немного косо, словно бы пытался как можно незаметнее просочиться в этот мир. Его походка говорила о немалом опыте; этот пес давным-давно понял: куда чаще в тебя швыряются башмаками, чем мозговыми косточками. У него была походка пса, готового в любой момент сделать лапы.
Песик поднял на Вильяма покрытые коркой глаза и сказал:
Гав.
Вильям вдруг понял, что должен как-то вступиться за человечество.
Э-э Приношу свои извинения за запах, сказал он и посмотрел на песика.
О каком запахе ты постоянно твердишь? спросил Гунилла, на шлеме которого уже начали тускнеть заклепки.
Он принадлежит э господину э Рону, пояснил Вильям, по-прежнему не сводя с песика подозрительного взгляда. Говорят, это что-то связанное с железами.
Он определенно видел эту дворнягу раньше. Этот пес всегда находился где-то рядом, бродил по улицам или сидел на перекрестке и наблюдал за течением жизни.
И что ему нужно? осведомился Гунилла. Что-нибудь отпечатать?
Вряд ли, ответил Вильям. Он в некотором роде нищий. Вот только из Гильдии Попрошаек его выгнали и обратно не пускают.
А чего он молчит?
Ну, обычно он просто стоит и ждет, пока ему что-нибудь не дадут, чтобы он ушел. Э-э Ты слышал о таких специальных приветственных повозках? Которыми местные жители и торговцы приветствуют новых поселенцев?
Да.
Так вот это абсолютная противоположность данной традиции.
Старикашка Рон кивнул и протянул руку.
Точняк, господин Прыщ. А я им говорил, меня на кривой не ого-го-го, дурни клятые, я им говорил. А не качелю я благородство, разрази их гром. Десница тысячелетия и моллюск. Вот фигня.
Гав.
Вильям снова уставился на песика.
Рык, сообщил тот.
Гунилла поскреб в укромных уголках своей бороды.
Вот что я заметил в этом городе, произнес он. Люди готовы покупать практически все, только вынеси это на улицу.
Он взял пачку новостных листков, еще не просохших после отпечатной машины.
Эй, господин, ты меня понимаешь?
Клятье.
Гунилла ткнул Вильяма локтем под ребра.
Как ты думаешь, это значит «да» или «нет»?
Вероятно, «да».
Отлично. Слушай меня. Если ты продашь эти листки, скажем, по двадцать пенсов за штуку, можешь оставить себе
Эй, перебил его Вильям. Нельзя продавать их так дешево!
Почему?
Почему? Потому что потому что потому что тогда все смогут их читать, вот почему!
Ну и хорошо, спокойно сказал Гунилла. Значит, все смогут заплатить по двадцать пенсов. В мире гораздо больше бедных, чем богатых, и с них куда проще получить деньги. Он, поморщившись, посмотрел на Старикашку Рона. Возможно, вопрос покажется тебе немного странным, но у тебя есть друзья?
А я им говорил! Говорил! Разрази их гром!
Наверное, есть, ответил за нищего Вильям. Он живет с группой э таких же горемык под одним из мостов. Ну, скорее не живет, а мыкается.
Отлично, кивнул Гунилла и помахал перед носом у Старикашки Рона свежим номером «Правды». Можешь им передать: если они продадут эти листки по двадцать пенсов за штуку, то я позволю им оставить себе по целому звонкому пенни!
Правда? А знаешь, куда ты можешь засунуть свой целый звонкий пенни? вдруг спросил Рон.
О, значит, ты все-таки начал было Гунилла.
Вильям положил руку ему на плечо.
Извини, погоди-ка минуту. Рон, что ты сейчас сказал?
Клятье, изрек Старикашка Рон.
Предыдущие слова были произнесены голосом, весьма похожим на голос Рона, и доносились они примерно с того же места, где стоял нищий, но были на диво связными и разумными.
Стало быть, одного пенса тебе мало? осторожно уточнил Вильям.
Это стоит никак не меньше пяти пенсов за штуку, откликнулся Рон. Скорее всего, Рон. А может, и нет.
По какой-то причине взгляд Вильяма опять привлекла маленькая мышастая дворняга. Песик посмотрел ему прямо в глаза и осведомился:
Гав?
Вильям поднял взгляд.
Старикашка Рон, с тобой все в порядке?
Уылка ива, уылка ива, загадочно произнес Рон.
Ну хорошо. Два пенса, согласился Гунилла.
Четыре, вроде бы произнес Рон. Впрочем, не будем жлобиться, лады? Один доллар за тридцать штук.
Договорились, сказал Хорошагора, плюнул на ладонь и уже хотел было скрепить контракт рукопожатием, но Вильям вовремя перехватил его руку.
Не стоит.
А что такое?
Вильям вздохнул.
У тебя страшные обезображивающие болезни имеются?
Нет!
А хочешь, чтоб были?
О. Гунилла опустил руку. Передай своим друзьям, чтобы приходили сюда, понял? Он повернулся к Вильяму. А они надежные парни?
Ну Смотря в чем, пожал плечами Вильям. К примеру, жидкости, которыми разводят краски, я бы им никогда не доверил.
Старикашка Рон и песик брели по улице. И как ни странно, вели беседу, хотя формально присутствовал только один человек.
Видишь? Я ж говорил. Теперь я буду вести все переговоры.
Клятье.
Вот именно. Держись меня, мужик, и с тобой ничего плохого не случится. Почти ничего.
Разрази их гром.
В самом деле? Что ж, по-моему, неплохой план. Тяв, тяв.
Под мостом Призрения жили двенадцать человек, и жили они, можно сказать, в роскоши. Впрочем, у каждого свое понятие о роскоши. Роскошь этих людей была вполне досягаемой, поскольку состояла в возможности раз в день съесть хоть что-то, причем у этого «чего-то» тоже был весьма широкий спектр определения. Официально эти люди считались нищими, правда попрошайничать им приходилось весьма редко. Отчасти они были ворами, но забирали они себе только то, что теряли прохожие, убегающие от них со всех ног.
Со стороны могло показаться, что лидером обитающих под мостом был Генри-Гроб, который мог бы занять место чемпиона города по отхаркиванию, если бы кто-нибудь еще претендовал на этот титул. Однако в группе существовала истинная демократия лишенных права голоса. Был еще Арнольд Косой, который благодаря отсутствию ног обладал серьезным преимуществом в любой пьяной драке, как и всякий человек с крепкими зубами, расположенными примерно на высоте вражеской промежности. Был Человек-Утка, на голове у которого сидела самая настоящая утка, чье существование он постоянно отрицал. В остальном, кстати, он слыл местным эрудитом, речь его была правильной и хорошо поставленной, и он мог бы сойти за совершенно здравомыслящего человека, прям как и четвертый из жителей подмостовья Если бы этим четвертым не являлся Старикашка Рон.
Ну а остальными восемью нищими был Все-Вместе Эндрюс.
На самом деле Все-Вместе Эндрюс был одним человеком, который вмещал в себя больше чем один разум. В состоянии покоя, когда Эндрюсу не приходилось решать никаких проблем, это было практически незаметно, за исключением разве что легкого подергивания лица, которым по очереди завладевали: Джосси, леди Гермиона, Крошка Сидни, господин Виддль, Кучерявый, Судья и Лудильщик. Был еще Душила, его видели лишь однажды, но этого хватило по самое «не хочу», а поэтому Душилу похоронили поглубже и больше наружу никогда не выпускали. Что характерно, на имя Эндрюс никто в теле не откликался. Как предположил Человек-Утка, единственный из подмостовья, обладающий способностью мыслить более или менее прямо, Эндрюс скорее всего был невинной, гостеприимной личностью, которая обладала исключительной психической восприимчивостью и которую задавили подчинившие себе тело души-переселенцы.
Только среди добрых обитателей подмостовья такая консенсусная личность, как Эндрюс, могла найти пригодную для существования нишу. Его, вернее, их сразу приняли в братство дымного костра. И этот человек, который и пяти минут не мог пробыть самим собой, пришелся здесь вполне к месту.
Впрочем, было еще кое-что, объединяющее живущих под мостом (хотя, разумеется, ничто не могло объединить Все-Вместе Эндрюса). Это готовность поверить в то, что собака может говорить. С ними много что разговаривалодопустим, те же стены. Поэтому поверить в говорящую собаку не представляло особого труда. А еще нищие уважали Гаспода за то, что он был самым сообразительным из них и никогда не пил жидкость, если та разъедала банку, в которую была налита.
Итак, попробуем еще раз, предложил Гаспод. Вы продаете тридцать штук и получаете доллар. Целый доллар. Понятно?
Клятье.
Кряк.
Хаааргххх тьфу!
А сколько это будет в старых башмаках?
Гаспод вздохнул.
Нет, Арнольд. Ты получаешь деньги и на них покупаешь себе сколько угодно ста
Все-Вместе Эндрюс вдруг заворчал, и остальные члены нищей братии мгновенно притихли. После того как Все-Вместе Эндрюс какое-то время молчал, абсолютно невозможно было предсказать, кем он станет.