Мама поспешила к ним, бормоча:
О, мой милый мальчик
Ни один из них не упомянул, насколько слабее он стал с тех пор, как они видели его в последний раз.
Я хотел войти сам, пробормотал Алексей.
Конечно, сказал папа.
И вот мы снова вместе. Семья, готовая встретить все, что бы большевики ни имели в виду под «изгнанием».
В комнату вошел светловолосый мужчина средних лет с крошечными усиками. Он слегка покачивался на ногах и носил на боку кавалерийскую саблю.
Комендант Авдеев, представился он, определенно будучи навеселе.
Итак, это была наша новая власть и новая мишень для моих проделок.
Он показал нам покои. Смотреть было особенно не на что. Наша группа состояла только из моей семьи, доктора Боткина, горничной Анны, слуги Труппа и повара Харитонова. Друзья, отправленные в изгнание вместе с нами. Трупп привел спаниеля Алексея и двух собак Татьяны. После его прихода дом был закрыт, но ничто не могло остановить радость воссоединения.
Наша маленькая компания людей и животных была ограничена пятью смежными комнатами с ванной на лестничной площадке и маленькой кухней в дальнем конце коридора. Лестница была перекрыта запертой дверью. Нас еще никогда не запирали в настолько небольших помещениях. Надеюсь, они не думают, что мы станем сидеть в этих комнатах целыми днями.
Авдеев оставил нас устраиваться, но вскоре мы услышали, что он отослал всех добрых, верных солдат, оставшихся в поезде. Обратно в Тобольск? В тюрьму? Мы этого не знали.
Большевики из Тобольска остались, присоединившись к тем, кто уже был в Ипатьевском доме. Они все, казалось, сердились на нас.
Комендант и его помощники имели доступ в наши комнаты в любое время. Войди в эту минуту Авдеев, он застал бы нас всех собравшимися в гостиной, стоящими на коленях под электрической итальянской стеклянной люстрой, с главой семьи, читавшим молитву. Из наших глаз текло больше слез, чем слов из наших уст. Папа всегда говорил, что слезы это самые горячие молитвы, поэтому я позволила им струиться.
Мы должны проявить доброту к солдатам, умолял он нас. Каждый день демонстрируйте им прощение. Мы отражение образа Иисуса, сына Божьего, и Он был отвергнут собственным народом так же, как и мы. Любите. Прощайте. Он поцеловал каждого из нас в лоб.
Я преисполнилась решимости выполнить его просьбу. Быть скромной. Быть всепрощающей.
Всегда держаться за надежду. Мы пожелали друг другу спокойной ночи.
Папа помог Алексею дойти в отведенную ему маленькую комнатку в задней части дома. Роскошно для столь тесного пространства. Но я подозревала, что Алексей не хотел спать один, как и я. Через открытую дверь он оглянулся на меня. Я заставила себя храбро улыбнуться.
Я сам переоденусь, объявил Алексей папе.
Тот кивнул и поставил его на ноги, чтобы сын мог облачиться в пижаму. Алексей был полон решимости доказать, что силен и выздоравливает. Но когда забирался в постель, его нога соскользнула, и он тяжело приземлился коленом на деревянный пол. Он задохнулся от боли. Я уже была рядом с ним.
О, Алексей
У него, конечно, появится синяк, и из-за гемофилии кровь задержится в суставах, вызывая приступы боли несколько недель. Нога распухнет и не позволит ему ходить.
Мы с папой положили его на кровать. Алексей поморщился, а через несколько секунд в комнату вошла мама, чтобы взбить ему подушку. Она чуть отстранила меня, и Алексей схватил ее за руку. Я оставила их одних, позволив заботиться о нем.
Нам с сестрами предстояло жить в одной комнате. Пространство заполняли немногочисленная мебель простой стол, несколько стульев и зеркало на подставке. Мне больше всего понравились светлые обои с цветочным узором. Можно было представить, что мы в саду.
Большую часть линолеума покрывал восточный ковер, на котором Ольга, Татьяна и Мария сложили в кучу пальто и одеяла, так как наши походные кровати еще не прибыли из Тобольска. Я забралась в это импровизированное гнездо, сильно желая ощутить прикосновение их тел и чувство безопасности.
Всю ночь я слышала болезненные стоны Алексея.
Всю ночь мама не спала и держала его за руку.
Всю ночь я плакала.
Я знала, что Господь Бог слышит меня. И была уверена, что мои орошенные слезами молитвы наверняка будут услышаны Им.
5
24 мая
Мы все проснулись на рассвете не потому, что отдохнули, и уж точно не от яркого солнца, поскольку оно не могло проникнуть сквозь побелку. Мы проснулись, потому что снова были вместе. Это лучше, чем любой день рождения или пасхальное утро. Мы также знали, что режим самое действенное оружие против отчаяния.
Алексей остался в постели, колено его распухло и увеличилось практически вдвое. Доктор Боткин склонился над ним с маленькой сумочкой лекарств. Их будет недостаточно. Брату необходимы исцеляющие заклинания. Но радость Алексея от того, что он снова с мамой и папой, немного смягчила его страдания.
Сегодня утром я уже не испытывала отчаяния. Вместо этого мысли были неотступно связаны с синяком на моей груди. Отпечаток фигурки восьми кусочков дерева, которую я хранила на себе с Тобольска.
Я поспешила в гостиную, где отец сидел в кресле возле большой пальмы в кадке и читал газету.
Доброе утро, папа! О, как приятно было сказать это снова.
Он шумно опустил газету.
Доброе утро, Настя.
Я поцеловала его в щеку и набрала воздуха, чтобы заговорить, но папа начал разговор первым. Поспешно.
Побудь сегодня с Марией. Она ужасно скучала по тебе.
Я закрыла рот, ощутив в его голосе предупреждение. И заметила, что двери на лестничную площадку и в кабинет коменданта Авдеева распахнуты настежь. Я поняла намек и подыграла отцу, чтобы возникшие в разговоре паузы не вызвали подозрений.
Ну конечно! Я тоже скучала по ней.
Если я предпочту общество отца в первый же день, это вызовет подозрения. Папа находился здесь целый месяц, а значит, все это время изучал солдат и коменданта. Он даст мне знать, когда будет безопасно поговорить с ним наедине. И все же я успела привыкнуть к длинным коридорам и возможности уединиться, которой располагала в Тобольске.
Мне нужно забыть все, что знаю. Все, к чему привыкла.
Здесь все по-другому. В изгнании.
Но игрушка обожгла мне кожу. Я хотела выяснить, когда ее можно будет использовать. Что все это значит. Что в ней содержится. Мне нужны были ответы, знания. Но папа попросил потерпеть, не сказав ни слова. Так что я провела день с Марией.
Мы позавтракали в столовой, самой красивой комнате в нашем доме, с огромными дубовыми дверями и паркетным полом. Помещение было обставлено темной, тяжелой мебелью, обитой кожей. Мария от меня практически не отходила. Когда я застряла в Тобольске, рядом, по крайней мере, были брат и сестры. Бедной Марии в Екатеринбурге пришлось обходиться без друзей.
После обеда нам разрешили выйти на улицу, и мы практически выбежали из дома на свежий воздух. Если учесть, что наше детство и юность прошли больше на вольном просторе, чем в помещениях мы катались на лодках, собирали урожай, кормили животных, возились в саду, дом Ипатьева казался душным ящиком. И это только в первый день.
Не знаю, как я перенесу пребывание в этом доме, призналась я Марии.
Она обняла меня за плечи, и мы вышли в жалкий садик. Это была всего лишь площадка с клочком травы и несколькими деревьями. Самое большее девяносто шагов по периметру. Я старалась быть благодарной и избегать сравнения с губернаторским домом в Тобольске, который, впрочем, выглядел бледновато на фоне Александровского дворца. С тех пор как я была там, прошло очень много времени, и эта последняя мысль почти не вызвала никаких эмоций. Словно все это относилось к другой жизни.
Они закрасили окна всего неделю назад. Мария задала быстрый темп. Неизвестно, как долго комендант позволит нам оставаться снаружи. Надо размяться, пока есть такая возможность.
Но почему?
Наше прибытие должно было остаться тайной, но когда мы приехали, на станции начались беспорядки. Нам пришлось объезжать недовольных, к дому добирались по длинной дороге. А всего пару недель назад о нашем присутствии написали в газете «Уральский рабочий». После этого окна закрасили, охрану усилили. Думаю, они боятся, что мы подадим сигнал о помощи.
Собаки бегали кругами Татьяна сидела на траве и бросала мяч своим двум щенкам. Но милый спаниель Алексея играть не хотел. Джой сидела у двери, виляя хвостом в солнечных лучах и тоскуя по хозяину.
Бедный Алексей, пробормотала Мария, когда мы проходили мимо Джой. Если бы только мы могли сделать его жизнь счастливой
Как будто охрана нам позволит. Эти люди кажутся крепче, чем водка, которую они пьют.
Три большевика стояли в саду и смотрели на нас. Один из них, казалось, пристально следил за мной и Марией. Я подавила желание проверить матрешку, убедиться, что она в безопасности.
Не все из них, в голосе Марии зазвучали солнечные искорки. Они не настолько восприимчивы, как солдаты в Тобольске, но все же хорошие люди. Папа говорит: они просто пытаются служить своей стране. Проблема в том, что их страна заклеймила нас как врагов. Это не наша вина. Это не вина большевистских солдат.
Я знала, о чем говорит папа. Но Мария звучала на удивление страстно. И когда ее глаза встретились с глазами охранника, который так пристально наблюдал за нами, я поняла, почему. Мария пробыла здесь целый месяц. А у этого солдата доброе лицо. Она нашла друга там, где смогла.
Заш вошел в сад в свежевыстиранной форме, весь напряженный. Он поймал мой взгляд, но потом заметил дружелюбного большевика. Его лицо расплылось в искренней улыбке, и он широко развел руки.
Иван!
Они с Иваном пересекли сад и обменялись крепким рукопожатием. Как они познакомились? Был ли Заш родом из Екатеринбурга?
Мария мечтательно наблюдала за происходящим. Я толкнула ее локтем.
Теперь, когда ты об этом сказала некоторые из здешних охранников кажутся особенно приятными на вид.
Мария вздохнула.
Его зовут Иван.
«Его зовут Заш», мысленно откликнулась я.
Голос Марии звучал устало. Дружбу здесь, должно быть, построить нелегко. Нет ничего более утомительного, чем проявлять доброту и получать безразличие взамен. Я вскинула брови.
Ты уже распаковала свое расшитое бисером платье? Ты в нем свалила бы всех большевиков наповал.
Она вздернула подбородок в притворном высокомерии.
Моя потрясающая фигура была бы слишком приятной смертью для них.
Я рассмеялась. Она тоже. Никто из нас не заметил слез, пришедших вместе с весельем.
Я скучала по тебе, сказали мы одновременно.
Большевики следили за нами, как росомаха за полевкой. Не моргая и не смягчаясь. Так продолжалось несколько дней. Говорят, росомаху невозможно приручить. Я подозревала, что так же дело обстоит и с большевиками.
Скорее всего, это связано с изменением режима и увеличением числа охранников, предположила Мария, когда я поделилась своими мыслями. Теперь у них двенадцать врагов, которых надо охранять, а не только папа, мама и я.
Из-за бдительного надзора не находилось времени, чтобы поговорить с папой наедине. Поэтому я стойко держала матрешку под корсетом и занималась другими делами, например, мило улыбалась охране, как советовал нам отец. Или писала друзьям домой письма которые, вероятно, никогда не будут отправлены. Или играла с Марией в карты и домино, каждый раз ловко обыгрывая ее.
Я читала Алексею сказки, имитируя голоса персонажей и строя рожи. Я притворялась, что не замечаю болезненных гримас, вызванных распухшим коленом. Мы играли с его игрушечными солдатиками, выставляя их как солдат Красной армии против либерально настроенной к нам Белой армии.
Я прочла колдовскую книгу на немецком языке от корки до корки, но нигде не нашла рецепта изготовления чернил. С каждым днем Алексей казался все слабее. Доктор Боткин сказал, что за последний месяц брат похудел больше чем на шесть килограммов. Наш нынешний рацион вряд ли поможет ему восстановить вес. Уже не в первый раз я украдкой поглядывала на матрешку. Ничего не менялось. Возможно, мне придется разбить ее, чтобы освободить заклинание.
Тем временем бутылочка с чернилами для заклинаний, нетронутая, лежала в ранце у Заша. Я начала жалеть, что не украла ее. Большевики похитили наши жизни. Это был бы честный обмен.
И все же у Заша была на то причина, и мне хотелось ее узнать. Может быть, он поделится с кем-нибудь. Я не слишком горда, могу и спросить. Смотреть на то, как Алексей борется с болью, лишенный солнечного света, было поистине невыносимо.
Ты не видела, чтобы здесь использовали или прятали заклинания? беззаботно поинтересовалась я у Марии, когда мы закончили карточную игру.
Не увлекайся колдовством, Настя. Только не здесь.
Я перетасовала карты.
Это для Алексея. Для его колена. И для моего успокоения.
Я ничего не видела. Но если здесь и есть какие-то заклинания, то они, скорее всего, в кабинете Авдеева. Иногда в городе происходят облавы, и вещи свозят сюда.
Ближе к вечеру я присоединилась к доктору, который обрабатывал колено Алексея.
Доктор Боткин, вы ведь использовали заклинания для исцеления, правда?
Он осторожно надавил на опухшие суставы брата. Тот зашипел.
Только те, которые покупал. Никогда их не делал.
Вы не интересовались, как маги получают волшебные чернила? Как их делают?
Конечно, интересовался. Но сейчас не следует задавать такие вопросы. Эпоха магов завершилась.
Какой скучный ответ. Жизнь любопытного чертенка была куда более захватывающей.
А что сейчас происходит с колдунами? Они оставляют свое занятие?
Большевики охотятся за ними. Заставляют их либо служить Ленину, либо умереть.
Что Ленин намерен делать с ними?
Обещает сделать заклинания доступными для каждого. Когда-нибудь
Я склонила голову набок.
Звучит не так уж ужасно.
Это звучит как хорошее решение, да? Простота. Равноправие. Но если заклинания становятся свободными и распределяются поровну, кто платит магам? Как они живут? Как питаются?
Этот вопрос был вызовом. Доктор Боткин, прирожденный учитель.
А они могут использовать заклинания, чтобы обеспечить свои потребности?
Колдовство не дает материальных ресурсов. Владельцы заклинаний не могут их сбыть, потому что советское правительство единственный законный продавец.
Я начала понимать, к чему он клонит.
Значит, правительство обеспечит мастеров заклинаний едой. Зато если маги перестанут работать, новая система выйдет из строя. В конце концов, остается еще одна группа людей советские вожди, которые решают, кому что достанется. Те, кто не хочет работать, пользуются преимуществами этой системы, а те, кто работает усерднее, не получают никакой выгоды за это.
Мне было всего шестнадцать, но я видела трещины в предлагаемой системе, которую, как утверждали люди, они хотели.
Маги должны увидеть этот изъян.
Так и есть. И именно поэтому большевики охотятся на них.
А затем убивают их, проворчала я. Как они поступили с Распутиным.
Возможно, колдуны взбунтуются. Может быть, они присоединятся к Белой армии и придут нас спасти.
И, может быть, я присоединюсь к ним.
Давайте не будем обсуждать такие опасные темы, пока царевич еще недостаточно здоров.
Этот царевич тоже участвует в разговоре. Алексей сложил руки на груди. То, что я прикован к постели, вовсе не означает, что у меня отказали мозги. Мне нравится идея Насти.
Доктор Боткин тяжело вздохнул, но морщинки в уголках глаз выдали его.
Не переутомляйтесь, царевич. Он натянул простыню на ноги Алексея. Вы должны дать отдых колену, даже если почувствуете себя лучше.
Я отдыхаю больше времени, чем покойник в своем гробу. Я буду осторожен, доктор, но намереваюсь делать все, что захочу.
Как обычно, проворчал доктор Боткин, выходя из комнаты и оставляя нас с Алексеем наедине с нашими мыслями.
Я хотел бы, чтобы какое-нибудь заклинание могло привести к нам Белую армию. Алексей поиграл с одним из своих маленьких оловянных солдатиков.
Белая армия состояла из либерально настроенных солдат тех, кто хотел вернуть папу на русский трон. Тех, кто знал, что Распутин не «промывал мозги» маме. Тех, кто понимал, что мы любим свой народ. Они хотели спасти магов.
Я не знала, насколько велика была Белая армия, но ее существование позволяло нам надеяться. Белые достаточно сильны, чтобы вынудить большевиков спрятать нас. Я провела пальцами по выступу на корсете.