Однажды мы совершили святотатство, тихо сказала она, обернувшись к нему через плечо, убивая голосом, взглядом, всем своим образом, и тут же до невероятных высот воскрешая, ты взял меня здесь, на глазах у всех богов твоего и моего мира.
Нет, так же негромко ответил он, мы здесь обручились. Боги твоего и моего мира благословили здесь наш союз, приняли любовь, которую мы явили им и друг другу на этом алтаре. Иначе мы бы тут больше не стояли. Если бы они нас прокляли, то тебя бы мне не вернули.
А тебямне что-то новое засветилось в ее глазах, и, закусив губу, Петра коснулась пальцами пуговицы у горла.
Здесь холодно, сказал он, когда она расстегнула воротник пальто.
Нет. Здесь жарко. Мне всегда становится жарко, когда ты на меня смотришь.
Сам застыв подобно ледяной скульптуре в парке канцлера, он жадно пожирал глазами фигурку женщины, которая раздевалась для него. Только для него одного, пусть даже свидетелями их любви могли вновь стать все боги. Пальто скользнуло с ее плеч на промерзшую землю, а снежинки таяли на длинных ресницах и алых щеках.
Потом наступил черед теплого вязаного свитерасовершенно плебейского, как он заметил в начале их прогулки, заставив ее громко смеяться. «Ты сноб, Дим! Ты такой ужасный сноб!» А он не сноб, просто не может жить без ее улыбки и смеха.
А ты разденешься? кокетливо поинтересовалась Петра, когда сама осталась в одном белье, переступая босыми ногами по снегу. На ее талии нежно золотились чешуйки: доказательство того, через что она прошла и какой ровней ему стала. Утратила часть своей хрупкой человечности, обрела сверхестественную силу. Только поэтому он и позволил ей нынешнее безумство, грозящее смертельной простудой всякому, кто не обладает даром самоизлечения, как они оба.
На что только не пойдут женщины, чтобы увидеть меня голым, демонстративно вздохнул он, расстегивая свою куртку. Готовы ради меня даже босыми по снегу бегать.
Из кожи вон лезут, поддакнула она со сладкой улыбкой.
Из кожи? он придирчиво оглядел ее. Для начала вылезла бы хоть из белья.
Вот так? она непринужденно скинула трусики и покачала их на указательном пальце.
Ради такого я, пожалуй, оголю свой славный торс, сообщил он, нарочито лениво вылезая из рубашки, хотя уже сам был готов выпрыгнуть из кожи. К ней.
Славный торс? она откинула голову и расхохоталась. Мой лаэрд, у вас самомнения вагон и маленькая тележка. Кто же называет свой торс славным?
А кто снимает трусы, стоя на снегу? парировал он, вздернув бровь, и тут же получил вышеозначенным предметом одежды в лицо. Поймал воздушную ткань и прижал к носу, с чувством вдохнув родной запах. М-м-м. Военный трофей. Но его недостаточно, чтобы увидеть мои божественные голые ноги.
Дим! Петра уже задыхалась от смеха. Доставай уже свои волосатые конечности из штанов и иди ко мне!
С дразнящим видом он расстегнул пуговицу, прекрасно осознавая, что вынуждает ее поджимать озябшие ступни, кусать губы и изнывать от предвкушения. Сам он уже давно сгорел в этом пожаре без права вернуться обратно. Сбросив штаны, Димитрий просто прыгнули на ходу обратился в волка.
Петра взвизгнула, закрываясь руками, огромное поджарое тело зверя с густой пепельной шкурой смело ее с места, вихрем подняв снег, бросило на алтарь. Миги она выгнулась под горячим обнаженным мужским телом.
Немного испуга, чтобы разогнать кровь, прошептал он, начиная целовать ее сладкие губы.
Немного возбуждения, чтобы кровь побежала еще быстрее, проговорил, осторожно скользя ладонью между ее ног и срывая тихие стоны. Взболтать, но не смешивать.
Петра запустила пальцы в его волосы и притянула к себе для поцелуя.
Мой любимый коктейль.
В лесу, окружившем заброшенный темпл, царила торжественная тишина, и мягко падал снег в пролом на старой крыше, превращаясь в капельки воды на разгоряченных телах, творивших древнее священное действие на алтаре забытого бога.
Праздничный ужин в резиденции канцлера по настоянию Эльзы накрыли в малой столовой. Длинный овальный стол на двенадцать персон ломился от угощений, слуги сбились с ног, вынося все новые и новые блюда. В углу, среди традиционных фигурок святых, блестели упаковками подарки для детей. Инфант быстро нашел общий язык с сыном Северины, прибывшей с мужем по приглашению подруги. Оба темноволосые, стройные, мальчики смотрелись рядом, как братья. С мягкой улыбкой Петра наблюдала, как они что-то оживленно обсуждают между собой, пока малыши ползали или бегали вокруг стола, превращая вечер в совершеннейший бедлам. Димитрий не мог оторвать от нее глаз. Эта женщина любит его сына, как собственного. Чем он заслужил все, что ему воздали?!
Задумавшись, он не заметил, как Северина подошла и встала у пылающего камина рядом с ним.
Она такая замечательная, что я ненавижу тебя за то, что ты с ней так счастлив! капризно заявила она, а когда он перевел удивленный взгляд на нее, тут же невинно улыбнулась. Хотя она такая замечательная, что у меня даже не получается тебя за это как следует ненавидеть! И, помолчав, добавила уже совсем другим тоном:Я рада, что мы с тобой можем встретиться вот так, как сегодня. И просто поговорить так, как сейчас.
Да, согласился он, сегодня неплохой вечер.
Северина подождала еще, но Димитрий не поддерживал разговор, и она со вздохом развернулась, чтобы идти к мужу. И остановилась, когда он слегка коснулся ее локтя.
Наверное, я должен поблагодарить тебя за то, как ты растишь моего сына. Я очень горжусь им.
Она тут же засияла: светло, открыто, трогательно.
Не стоит благодарности, Дим. Онлучшее, что есть в моей жизни, и отошла.
Потом они все сидели за столом, и, глядя на Эльзу, Алекса и их детей, на Северину и Яна, на своего сына, все еще испытывающего некоторую робость и волнение под взглядом недавно обретенного отца, на старенькую мать, все время забывающую его имя и путающую имена других, на Петру с инфантом, он вдруг подумал, что все ониэто лучшее, что есть и в его жизни.
И хорошо, что за окном продолжал тихо падать снег.
Снег приносит счастье.
конец