Аларика. Убирая лук за спину, где уже не было огненных крыльев, она улыбнулась.
Пока эти двое расточали улыбки, Эскилль смотрел на пепел.
Нильс, просительно сказал он.
Следопыт махнул рукой, поняв его с полуслова.
Твори свое черное дело.
Спасибо, приятель.
Эскилль проделал привычный ритуал, рисуя серебром знаки на снегу. Аларика наблюдала за его действиями с возрастающим недоумением.
Понимаю, что я здесь новенькая Но что происходит?
Это обряд упокоения, со знанием дела сказал Нильс, не давая Эскиллю и рта раскрыть. Он этим ритуалом одержим.
Я не одержим, сухо возразил Эскилль. Просто делаю то, что считаю правильным.
Не первый их разговор на эту тему, и наверняка не последний. При всей крепости дружбы двух огненных стражей некоторые их взгляды разнились до сих пор.
А могу я поинтересоваться, что именно ты делаешь? переводя взгляд с одного стража на другого, озадаченно спросила Аларика. Красавица-серафим явно не любила оставаться в сторонешла ли речь о бое или о чужой беседе.
Нет, коротко ответил Эскилль.
Нильс тяжело поднялся, качая головой.
Я вот что тебе скажу. Иногда книги бывают во вред. По мне, так ты слишком много читаешь. И думаешь слишком многои не о том.
Эскилль усмехнулся, но ничего не ответил. Просто молча закончил ритуал.
Он медленно шел по протоптанной ими же тропинке обратно в крепость, ежеминутно бросая осторожные взгляды на Нильса, который повис на его плече. Кто знает, не нарушило ли дыхание Хладного защитное плетение на броне? Но внимательно следить приходилось не только за выражением лица Нильса, но и за собственным сердцебиением. Они оба знали: дар Эскилля просыпается, стоит ему сильно разволноваться. И если броня действительно повреждена, она может вспыхнуть, как обычная одежда. И вместе с ней вспыхнет и Нильс.
Аларика, ничего не спрашивая и не объясняя, шла рядом с огненными стражамибудто те вызвались показать ей, чужачке, Атриви-Норд. А потом и вовсе, подгоняемая нетерпением, ушла вперед, возглавив их маленькую процессию. Видимо, решила примерить на себя роль проводника.
В зачарованной белой броне огненного серафима Эскилль без труда разглядел две прошитые по краю прорези на уровне лопаток. Точно такие же отверстия в броне были и у него.
Вспоминая распростертые огненные крылья Аларики, Эскилль отстраненно подумал: «Так вот что видят люди, глядя на меня?»
Глава пятая. Сирена, лишенная голоса
Внутри Сольвейг что-то перегорело. Сломался хрупкий механизм, и его осколки впились в горло. Пропал не только Голосинструмент и оружие ледяных сирен, но и обычный человеческий голос.
Сольвейг была нема.
Гуляющий по комнате ветер прошелся острыми иголками по босым ногам, взъерошил белоснежные волосынасмешку над проснувшимся даром, который она теперь даже не могла применить. Тонкая ночная рубашка продувалась насквозь. Израненный дом беспокойно хлопал дверьми, сквозь подбитые глазницы окон в комнату залетали встревоженные ветром снежинки. Вскоре у стены намело уже целый сугробсловно весь Крамарк сузился до размеров одной-единственной комнаты.
Все это было совершенно неважно. Если бы Летта была здесь, она бы песнью зарастила стекло, снова сделав окна цельными. Она бы прогнала вьюгу прочь из их дома.
Если бы Летта была здесь
Летта была для нее всем. Лишившись ее, Сольвейг потеряла мать, сестру, наставницу и подругу. Она все потеряла.
Сольвейг не знала, сколько пролежала на ледяном полу, слыша только слабое эхо своего дыхания. Быть может, несколько часов, быть может, целую вечность, полную сожалений и утрат. В доме, что стал пустым, словно город-призрак, а потому казался незнакомым и чужим, она снова и снова пыталась издать хоть один звук. Хотя бы хрип, хотя бы слабый полушепот. Сдалась. Поднялась, покачиваясь и держась руками за стену. По щекам текли слезы, которые она и не пыталась остановить. В конце концов иссякли и они.
Сольвейг кое-как оделасьмедленно, не сразу попадая в рукава. Надела первый же попавшийся наряд, что стекал с табурета серебристой лентой. Им оказалось сшитое к дню рождения платье. Когда Сольвейг снимала его и ложилась спать, Летта была цела и невредима, она была здесь, с младшей сестрой. Где она теперьзнает лишь ветер. Вот только ледяные сирены не понимают голоса диких ветров.
Сольвейг устало потерла ладонями лицо. За окном занимался рассвет, а она за минувшую ночь не проспала и минуты. Но сейчас не до сна. Ей нужно к огненным стражам. Попросить помощи. Предупредитьо том, что Дыхание Смерти бродит по Застенью, ледяным штормом вторгаясь в чужие дома.
Она выскочила из дома, надевая на бегу шубку. Заморозить ледяных сирен очень сложно, но Сольвейг не торопилась выдавать свою принадлежность к ним. На Крамарке существовали люди, что распускали оскорбительные и беспочвенные слухи о родстве исчадий льда и ледяных сирен. И бесполезно объяснять, что их роднила только стихия. Бесполезно говорить, что среди самих людей бывают и святые, и чудовища. Люди верят лишь в то, во что хотят верить.
Ждущий ее за порогом дикий ветертот, что не имел ни разума, ни голосабыл отчаянным и злым. Больно дергал за волосы, толкал в спину. Хотелось укрыться от него как можно скорее, и желательнов крепости Огненной стражи.
Куда ты бежишь, дитя? раздалось насмешливое за спиной.
Сольвейг в испуге обернулась. Никого.
Она ищет тебя. Кричит твое имя, пока Белая Невеста с моими сестрами кружит вокруг нее, заглушая любой звук. А Хозяин Зимы ищет ее, чтобы по капле выдавить из нее дар. А ты? Почему ты не ищешь?
Сольвейг скользила по окрестностям пытливым взглядом. Медленно присела и пальцем нарисовала на рыхлом снегу: «Кто ты?» Она подозревала, что уже знает ответ: с ней говорил один из духов зимы.
Братья-ветра шепнули мне, что ты изумительно играешь на скрипке. Я хочу, чтобы ты мне сыграла. Если мне понравится то, что я услышу я отведу тебя к ней.
Сольвейг ахнула. Кому, как не духу зимы, знать, где искать Летту?
Белая Невеста может быть милосердной, продолжал вкрадчивый голос. Разозлишь еенасотберет у нее голос ледяной сирены, запорошит снегом ее саму. А понравишься ейнампошлет ветра в небо, чтобы принесли вам в подарок полярную звезду.
Белая Невеста, безгласный и бесплотный дух, что повелевал снегом и ветрами, и впрямь порой тосковала. Импульсивная, переменчивая, она то играла с детворой, бросаясь в них снежками, то в яростном порыве срывала двери с петель, то меланхолично рисовала инеем на холстах-окнах. Будто, невидимая, желала напомнить о себевот она я, посмотрите!
Наверное, духи зимы тоже боялись забвения.
Рука не дрогнула, рисуя на снегу полное решимости: «Я сыграю».
От духов зимы зависела жизнь Летты. И, пусть это и не очевидно, ее, Сольвейг, жизнь.
Летта Сольвейг так привыкла играть для нее. Их обычай, их ежедневный ритуал привносил в жизнь обеих толику умиротворения и особого, иного волшебства, совсем не похожего на магию ледяных сирен.
Сегодня Сольвейг играла не для сестры а ради ее спасения.
Она вернулась в пустой дом, по коридорам и спальням которого безмолвными призраками бродили ветра. Бережно вынула скрипку из шкатулки, прижала ее подбородком. Дух зимы больше не подавал голоса, но Сольвейг ощущала его присутствие в сгустившейся тишинеоно иголочками покалывало кожу ее лица и рук. Или это давала знать о себе живущая в ней тревога? Выдохнув, она заиграла.
Музыка всегда была отголоском ее души, эхом ее настроения. Когда Сольвейг была безмятежна и умиротворена, смычок плавно скользил по струнам, пробуждая мелодичные звуки, даруя тишине нежный, хрустальный перезвон; двигался стремительными, судорожными рывками, если она злилась. Сегодня из-под пальцев лилась музыка тревожная, с отчетливыми нотками грусти и тоски.
Окружающий мир размывала солоноватая печаль, оставляющая дорожки на коже. И все же Сольвейг разглядела снежную лилию, что появилась на подоконнике, будто принесенная ветром. Неуверенно приблизилась, не переставая играть, и увидела цветок с такими же светлыми, будто посеребренными инеем, лепесткамино уже под окном дома. Стоило Сольвейг в недоумении опустить скрипку, как снежная лилиялюбимый цветок Леттыисчез.
Дух зимы играл с ней. Но что еще ей оставалось делать, как не принять правила его игры?
Сольвейг торопливо спустилась вниз, сжимая в руке смычок и скрипку. Выскочила из дома, забыв накинуть брошенную в комнате шубку. Остановилась неподалеку от того места, где видела снежную лилию, и снова заиграла. Как только цветок проявился снова, Сольвейг шагнула к нему. Еще один расцвел в шаге от нее, за нимвторой, третий, четвертый. Не оставалось никаких сомнений: дорога из цветов вела к еловому лесу, что прятал в складках игольчатого зеленого одеяния Ледяной Венец.
Игра на скрипке странным образом превратилась в игру с духом зимы. Отыскивая путь по снежным лилиям, Сольвейг знала, куда он ее приведет. Страх делал деревянными, негнущимися ее пальцы но играть она не переставала. Ноги увязали в выпавшем за ночь снеге, ничуть не подобревший ветер хлестал Сольвейг по лицу. А она даже не могла попросить Белую Невесту чуть поумерить свой пыл, чтобы позволить ей быстрее добраться до Летты.
Сольвейг поморщилась, прогоняя слезы. Как же горько сирене разучиться не то, что петьговорить.
Свежий морозный воздух разбавил тонкий шлейф духов вечнозеленого леса. Вскоре она уже шла, ведомая духом зимы, по тропинке между стволов. Лапа ели мягко касалась ее голых плеч, тянулась к щекам. Дух зимы все ронял снежные лилии, и Сольвейг уходила все дальше в чащу. В какой-то момент в нескольких шагах от себя вместо цветов она увидела знакомый до боли девичий силуэт, что выскользнул из просвета между деревьями.
«Летта», быстрее молнии промелькнуло в голове.
Сольвейг
Голос ее упал до едва слышного полушепота, полустона, но не узнать его было невозможно.
«Летта!»
Внутри Сольвейг кричала, наружу вырвался лишь сдавленный хрип, что разбередил горло, вонзил в него невидимые клыки. Сольвейг отмахнулась от этой болиглавное, она нашла сестру. Но что Летта делает здесь? Как, похищенная Дыханием Смерти, оказалась так близко к дому? И почему тогда не вернулась, призвав на помощь голос сирены?
Все те же светлые волосы, все те же инеевые прядки в волосах. Но что-то в Летте казалось неправильным. Что-то царапало сознание, не давало покоя, как заноза в ладони. Сольвейг застыла на полпути к сестре, озаренная пониманием. Следы в рыхлом снегу оставляла только она. За спиной Летты виднелся ровный, не потревоженный снег, и сама она будто парила над ним, невесомая, словно снежинка.
А еще у нее оказались мертвые глазакусочки льда, втиснутые в пустые глазницы.
Летта откинула голову назад, расхохоталась. И вдруг начала танцевать. Это был причудливый, диковатый танец, который ейнежной, женственнойнисколько не подходил. Поглощенная этой мыслью, Сольвейг не сразу заметила, что и без того светлая кожа Летты стремительно бледнеет, от нее начинают отделяться белые хлопья. Хлопья, слишком сильно похожие на снег
Летта развоплощаласькак делали это тилкхе, уходя в свой призрачный мир. Она танцевала все быстрей и быстрей, и медленно исчезалабудто таяла в солнечном свете. В конце концов от Летты не осталось ничего, кроме порхающих в воздухе снежиноккрохотных зимних мотыльков.
Сольвейг вспыхнула. Как она могла быть такой глупой! Ее обманула пурга-пересмешницата, что овладев мастерством притворства, могла принимать любую форму. Та, что прикрывала мертвую душу масками из людских личин.
Ненависть к духам зимы и злость на собственную доверчивость сплелись воедино, и что было сильнеене разобрать. Однако жалеть или клясть себя было некогдахлопья снега, только что бывшие Леттой, ринулись к цепочке оставленных Сольвейг следов. Снег кружил и вьюжил, заметая их. Отрезая ей путь домой.
«Нет!»
Сольвейг бросилась назад. Пересмешница швырнула снегом в глаза, ослепляя. В тишине леса снова раздался хохотнезнакомый, чужой, так не похожий на мелодичный смех Летты. Сольвейг замахала руками, отгоняя духа зимы, что волчком крутился у ее лица. Слишком много времени ушло на то, чтобы снова начать видеть. Когда пурга улеглась, перед Сольвейг простиралось ровное снежное полотно. Она обессилено опустилась на него. И как ей теперь отыскать дорогу к дому?
Смех пурги-пересмешницы продолжал звучать в ее головеназойливой мелодией, сводящим с ума скрипом ногтя по стеклу. «Замолчи», взмолилась Сольвейг, зажимая ладонями уши.
«Он такой милый парень! Рыжий, с веснушками. Он так смущается, когда видит меня». «Родная, это лучший твой наряд». «Помни: ты не одинока».
Сольвейг всхлипнула. Всюду ее окружал голос Леттынастоящий, повторяющий уже когда-то сказанные слова. Пурга-пересмешница кружила вокруг нее стаей снежинок, воем ветра подражая Летте.
«Подожди, пока не надевай!» День, когда она подарила Сольвейг льдисто-костяное ожерелье. Горькая, злая ирония: день рождения младшей сестры перетек в ночь исчезновения старшей, что располовинила и без того маленькую семью.
«Они живы, пока ты помнишь». Летта, конечно, говорила о родителях.
Слезы навернулись на глаза, но, странное дело, Сольвейг стало чуточку легче. Она отняла от ушей ладони, прикрыла глаза. И пускай это лишь пурга-пересмешница говорила с ней голосом ветра, шелестом, свистом и воем, облаченными в иллюзорные, хрупкие слова, так приятно было представить, что Летта сейчас рядом с ней.
В памяти ожил ее образ: светлый, чистый, всегда будто искрящийсяэнергией, жизнелюбием, силой ледяных сирен, что переполняли Летту.
Она вспоминала, как спорилась работа, когда они делали ее вдвоем. У Летты хорошо получалось украшать лентами и бусинами сшитые Сольвейг платья. Она даже наловчилась делать это с помощью дара сирен: словно плененная ее Песнью, ледяная игла аккуратно оставляла стежок за стежком. Сольвейг вспоминала их вечера у разожженного камина. Мелодию скрипки, что лилась из-под пальцев, очарованный взгляд сестры. Этот взгляд, отраженный в ее собственном сознании, позволил Сольвейг увидеть себя глазами Летты. Он вдруг открыл ей простую истину, что пробрала ее до мурашек.
Летта гордилась ею.
Сольвейг настолько боялась разочаровать сестру, что не замечала очевидного. Когда остальные видели в ней незадачливую ледяную сирену, Летта восхищалась ее талантом. Пусть он и не был связан с родовым даром, но разве это важно, когда страсть, что приносит тебе счастье, вызывает улыбку на чужом лице?
«Когда я найду ее, когда вернусь с ней домойя сделаю все, чтобы стать лучшей во всем Крамарке скрипачкой. Поеду в Нордфолл, найду лучшего учителя и буду учиться музицировать. Буду играть прекрасные мелодии и может даже создавать свои»
По легендам, бытующим среди жителей Крамарга, пурга-пересмешница заманивала доверчивых путников в гущу леса лишь для того, чтобы выпить их тепло. Чего дух зимы никак не мог ожидать, так это того, что его чары вдохнут в Сольвейг новые силы, придадут ей так необходимой сейчас решимости.
«У тебя не выйдет меня заморозить. Ледяная стихия есть и в моей крови».
Сольвейг медленно поднялась, отбросила на спину белоснежные волосы. Она вернет свой голос. Она найдет сестру. Она докажет, что никаким силам их не разлучить.
Даже свите Белой Невесты и детям Хозяина Зимы.
Глава шестая. У судьбы огненные крылья
Чертов везунчик, пробормотал Нильс.
Морщась, он поднялся на кровати. Поврежденную руку ему перебинтовали лоскутами ткани, смоченными в специальном отваре, который был призван вытянуть магию Хладного. Но пока на теле все еще выделялись ярко-голубые, выпуклые вены, что под кожей стали стеклянными и наверняка причиняли ему сильную боль. Однако Нильс отчаянно храбрился и, кажется, искренне расстроился, когда понял, что несколько дней ему придется соблюдать постельный режим и копить силы для нового патруля.
Ты о чем?
Брось, малыш-феникс, фыркнул Нильс. Она, как и ты, огненный серафим. У тебя проблемы с пламенем, а она чихать хотела на проблемы с пламенем. Она огнеустойчива, понимаешь?
Эскилль отвел взгляд. Конечно, он не мог не думать об этом. Откровенно говоря, это все, о чем он мог думать со вчерашнего дня. Бессонная ночь, одни и те же мысли по кругу. Аларика прекрасна и онаогненный серафим. Единственная, кто может выдержать противоестественный жар его касания.
Судьба?
Счастливая случайность?
В палатах крепости Огненной стражи царила тишинабольшинство больных и раненых спали. Эскилль нарушать ее не спешил, но под испытующим взглядом друга сдался.