На ярмарке было многолюдно. Подруги купили мороженое и ходили между прилавками. Ничего интересного не происходило, и девочки уже собирались домой, когда их окликнули. Это был Алексей Алексеевич, старичок-букинист, у которого они иногда покупали книги. Девушки остановились, разглядывая томики, но шум за спиной заставил их обернуться.
Небольшая группа людей в черном врезалась в толпу покупателей. Все расступались, пропуская Горе. Впереди шла женщина с растрепанными волосами. Ее поддерживал под руку высокий сутулый мужчина с невыразительным лицом и пустыми глазами. Женщина рыдала, спотыкалась, причитала. Вдруг она остановилась и откинула голову. В глазах ее полыхали ненависть и злоба. Глядя куда-то в пустоту, она заговорила, точнее, закричала пронзительным, срывающимся голосом. Она обвиняла войну и всех тех, кто ее допустил, кто принес в жертву Богу войны и алчности ее молодого и ласкового сына.
Алексей Алексеевич положил руку Жене на плечо, и ее вдруг захлестнуло ощущение, что происходящее напоминает хорошо отрепетированный спектакль. Слишком уж театрально причитала женщина, и слишком театрально не вытирала слезы, и слишком растрепаны были ее волосы, и слишком черным было ее платье, и слишком белым было ее лицо. И слишком уж траурно-молчаливы были поддерживающие ее руки.
«Ты наживаешься на моем горе!» крикнула вдруг женщина, вырвав локоть, и резко толкнула прилавок с бижутерией на стоявшую за ним продавщицу. Некоторые люди из толпы стали делать то же самое. Завизжали женщины. Матери потащили детей подальше от истошно орущей толпы. В центре уже завязалась драка. На один из прилавков запрыгнул мужчина с безумными глазами. В руке у него был пистолет. «Убийцы!» заревел он. Но на него, кажется, никто не обратил особого внимания. Люди били друг друга кулаками и ногами, царапались и кусались, таскали за волосы, визжали. Кто-то бил об асфальт фарфоровую посуду, кто-то топтал яркие мягкие игрушки с трогательными глазами-пуговками А мужчина на прилавке стрелял в людей. Женя насчитала три выстрела. Кто-то оглушительно завизжал: «Милиция!». Мужчина выстрелил еще раз, отбросил пистолет и, спрыгнув с прилавка, исчез в безумствующей толпе. Рука на плече Жени вдруг потяжелела, и Алексей Алексеевич, хватаясь за грудь, где расползалось алое пятно, навалился на девушку всей тяжестью своего тела. Она механически отступила, освобождаясь, и старый букинист грузно осел на асфальт. У Жени закружилась голова, перед глазами замелькали лица, в небе заполыхали малиновые пятна.
Женя пришла в себя на проселочной дороге. Шел дождь. Струи стекали по лицу, она упрямо куда-то шла, но сама не знала куда. Следом плелась Оля и речитативом слабо повторяла: «Женечка, не надо, Женечка, не надо». В руке у Жени был пистолет. Кажется, тот самый, из которого неизвестный мужчина с безумными глазами стрелял в обезумевшую толпу, из которого был убит ее другстарый букинист. Глаза щипало от размазывавшейся туши, Женя снова зажмурила глаза, и снова поплыли перед ними радужные пятна. И снова время остановилось.
Женя увидела себя в неизвестном доме: полы немыты, обои потерты, окна задернуты старыми грязными шторами. На полуее любимый Андрей. Его футболкав крови. Рядомраздавленный шприц. В углу, сжавшись в комочек, тихо воет Оля. Руку Жени оттягивает ставший необычайно тяжелым пистолет. Напротивмутное зеркало. Оно сияет, в нем летают багровые искры. И вдруг откуда-то из него выходит юноша. Женя где-то видела его раньше. Он подходит к Оле, трогает ее за плечо. Она поднимает голову и замолкает. Зрачки у нее еще расширены, на лицевыражение ужаса и надежды. Юноша берет ее за руку и ведет к зеркалу. «Это же тот самый Саша, тот, который погиб», осеняет Женю. Она роняет пистолет и, двигаясь, как автомат, тяжело переступая ногами, идет за ними. В голове что-то взрывается, перед глазамимириады звенящих искорок. Они становятся все ярче и ослепительней, а звон становится все пронзительней, он оглушает ее, она чувствует, что снова теряет сознание и куда-то проваливается.
Глава четвертая. Встреча
На главной площади города, в который жители районных центров приезжают, чтобы купить самую модную одежду и самые французские духи, какая-то партия устроила митинг. Разные люди выходили по очереди на трибуну, чтобы рассказать о наболевшем. Того же ожидали и от поднявшейся на возвышение худенькой девушки с рыжими волосами. Но она заговорила о другом.
Вы не знаете меня, а я вас, громко начала она. Но это не имеет никакого значения. Потому что вы все, коммунисты и демократы, верующие и атеисты, умные и идиоты, спортсмены и инвалиды, красавцы и уроды, шлюхи и домохозяйки, воры и менты, все вы умрете, и произойдет это очень скоро. И все вы об этом знаете, потому что этоправда, и нет в мире других истин. Все вы умрете, и ваши тела, которые вы холите и лелеете, будут есть омерзительные черви. Все вы знаете это, но вы трусы, вы каждую секунду дрожите от страха за свою никому не нужную жизнь. И у вас не хватает мужества даже на то, чтобы признать эту истину.
Кто эта ненормальная? нарочито громко спросил кто-то. Кто-то еще громко засмеялся, и смеялся долго, так долго, что от этого стало жутко и противно. Девушка остановилась на мгновенье и покраснела. Но быстро собралась, тряхнула рыжей головой и продолжила, уже более вызывающе:
А, испугались? Хотите скрыть свой страх под маской смеха или объявить меня помешанной? Не выйдет! Себя не обманете. Потому что это правда. Ваши цели призрачны, и все, что вы делаете, напоминает хождение лунатика по карнизу. И потому что все вы сдохните! Все до единого! И сдохните скоро, очень скоро! И следы ваши смоет дождем. И никто не вспомнит о вас. А даже если бы и вспомнил кто-то, что вам от того? Ведь вы даже не узнаете об этом. Потому что вас не будет! Потому что вас съедят черви, эти жирные, противные черви, о которых вы и вспомнить не можете без содрогания.
Грозные речи девушки вызывали только ироничные улыбки и стыдливые смешки. Выглядела она жалко и нелепо.
Надо снять ее с трибуны, сказал кто-то. Разве не видно, что у нее истерика?
Это не у меня истерика, а у тебя, слепой идиот! А ваши партии, и ваши митинги, и ваши войнывот это как раз и есть массовая истерия. И мировое безумие.
Кто-то сзади потянул ее за куртку и попросил:
Успокойтесь и слезайте. Это выступление не по теме.
Девушка дернула плечами, вырвалась и закричала:
Я написала книгу! Мне нужен спонсор! Кто не трус, отзовись!
Кто-то обхватил девушку сзади за талию и стащил вниз. Девушка рванулась, гибко извернулась и укусила обхватившую ее руку. Ее отпустили, и, схватившись за кисть, молодой милиционер непристойно выругался. Другой мужчина больно схватил ее за плечи и зло процедил: «Вы нарушаете порядок».
Тут к ним подошел высокий, на удивление некрасивый, но элегантно одетый мужчина и сказал тихо: «Отпустите ее». Плечи девушки сразу же стали свободными. Некрасивый мужчина взял ее за руку и повел. Она никогда не видела его раньше, но почему-то не стала вырывать руки, а покорно пошла с ним и даже села в его машину.
Что тебе от меня нужно? спросила Ника немного погодя, когда начала успокаиваться. Спросила, стараясь придать голосу презрительный оттенок, потому что слегка побаивалась и ругала себя за то, что села в машину незнакомца.
Это не мне от тебя, а тебе от меня, прозвучал неожиданный ответ.
Как это?
Но ведь это же ты кричала на всю площадь, что тебе нужен спонсор.
Нужен. Но только для издания книги. И никакого секса. Так что ты меня неправильно понял.
А я тебе, кажется, никакого секса и не предлагал.
Но ты же не знаешь, о чем моя книга. Может, она покажется тебе неинтересной.
Это все равно. Главное, что мне показался интересным автор.
А денег у тебя хватит?
Хватит.
Ну, тогда давай познакомимся. Я Ника. А ты кто?
Павел.
А куда ты меня везешь? спросила, наконец, самое для нее сейчас важное и замерла в ожидании ответа.
А какая разница? прищурился, улыбнувшись лукаво. Разве это имеет какое-то значение, если значения не имеет ничего?
Ну ладно, не отвечай, постаралась казаться равнодушной, все равно узнаю, когда приедем.
Никаэто Вероника или Виктория что ли? поинтересовался для поддержания разговора.
Нет, просто Ника. Без приставок. Ничего, если я у тебя здесь курить буду?
Женщинам можно и не спрашивать. Но сигарет не дамне курю.
У меня свои есть.
Ника закурила. Всю остальную дорогу они молчали.
Когда Павел привез ее к себе домой, она не стала спорить, сразу согласилась зайти. Она решила не отступать: будь что будет.
Но ничего особенного не произошло. Сидели, пили кофе и коньяк, Ника курила, болтали о пустяках.
Ника увидела на подоконнике шахматы.
Хорошо играешь? поинтересовалась.
Игратьиграю, а насколько хорошоне мне судить.
Ну, тогда расставляй, я рассужу.
А ты играешь?
Конечно, играю, пожала плечами Ника, как будто он спросил, умеет ли она читать.
А Павел посмотрел на нее еще внимательнее, и интересно стало ему: неужто и впрямь хорошо играет?
Ника и впрямь неплохо играла, но Павел играл лучше. Получив мат, Ника, как капризный ребенок, смешала шахматы: «Не хочу больше!».
Павел аккуратно складывал фигуры в коробку, а Ника ела пирожное. На душе у нее было легко. Павел не приставал, и она совсем успокоилась. К тому же он совсем не был похож на развратника и насильника.
Пирожное было большое и все в шоколаде. И Ника спросила у Павла, так же, как спрашивала у подруг:
Я не испачкалась?
Павел повернулся и, взяв с книжной полки маленькое зеркальце, с улыбкой протянул его Нике:
Посмотри сама.
Но Ника вдруг отшатнулась и резко оттолкнула протянутую к ней руку. Зеркальце выскочило из руки и, стукнувшись об угол стола, разбилось на маленькие кусочки.
Ты что? остолбенел Павел. Зачем? Разбилось вот. Плохая примета.
И хорошо, что разбилось, ответила Ника серьезно, так уверено и серьезно, что Павел тоже подумал, что хорошо, что разбилось, хотя и не понял, почему же это, собственно, хорошо.
Ну и ладно, сел напротив.
Нет, ты выбрось это быстрей, встрепенулась Ника. Ведь я не буду это убирать.
Павел встал, улыбнувшись, стал собирать осколки.
А Ника налила себе в чашку коньяка и выпила, поморщившись. Она не любила коньяк.
Когда Павел убрал осколки, Ника поинтересовалась:
Есть тут у вас ночной клуб?
Разумеется, есть.
Своди меня туда.
Прямо сейчас?
А почему бы и нет?
Рановато вроде бы
Закрыто что ли еще?
Павел глянул на часы.
Да вообще-то скоро уже откроют. В любом случае он мой.
Твой?
Ну да. Тебя это смущает?
Да нет, какая мне разница, какой у тебя бизнес. Главное, чтоб ты мне денег дал. А ты что, и вправду дашь?
Я же сказал. Но, может, все-таки дашь сначала эту твою книгу посмотреть?
Могу дать, хоть завтра. Но только она в рукописи.
А у тебя что, почерк плохой?
Плохой.
Ну, плохой так плохой. Ничего, разберусь как-нибудь.
Так значит в твой клуб?
Тогда собирайся.
Ах да, я же не при параде. А в джинсах что, туда пускают?
Пустят. Вставай, и пойдем.
А не боишься?
Чего не боюсь? не понял Павел. Тебя?
Ну что увидят тебя с глупой девицей, которая прославилась сегодня чуть ли не на весь город?
Мне все равно, кто что говорит.
А ты не женат?
Нет, не женат.
Ника потянулась и пошла к выходу. Павел ей начал казаться интересным. Она вообще очень быстро увлекалась. Но ей не понравилось, что он не сказал ей, что ничего глупого она там, на площади, не сделала. А так получалось, что он тоже считает ее поведение, мягко говоря, неумным. Ника решила ему это потом припомнить. Но сейчас ее волновало другое, и она поинтересовалась, как бы между прочим:
А на чем мы поедем?
На том же, на чем приехали, на чем же еще? удивился ее вопросу Павел.
А как же коньяк? Ты же пил.
А, ты об этом. Не волнуйся, меня не останавливают.
Ника говорила не об этом, но уточнять не стала, а вздохнула только: «Тогда я на заднем сидении».
Дорогой Павел неожиданно заговорил о книге.
Давай, пока время есть, поговорим о деле, начал серьезно, почти совсем по-деловому.
О каком деле? не сразу поняла Ника.
Ну, о книге твоей. Она что, о смерти?
Что-то вроде того.
Любопытно. И большая?
Достоинства книги оцениваются не по ее объему.
Значит, все-таки маленькая.
Общая тетрадка в клеточку. Школьный стандарт.
Интересно, как можно целую тетрадку исписать, описывая смерть. Так многои не о чем.
Она тоже заслуживает внимания. Как можно писать о жизни, если есть она? Жизнь конечна, временна и так далее, а онавечная.
Ты ее боишься?
Удивленно вскинула голову, собралась было заметить, что это к делу не относится, но почему-то захотелось ответить честно и откровенно. Может, потому что он сам заговорил об этом, значит, хотел понять, и потому еще, что устала Ника носить это в себе.
Да, боюсь, призналась тихо.
И захотелось сильно заглянуть ему глаза, но он сидел впереди и смотрел на дорогу.
А ты боишься?
Нет, ответил уверенно, не боюсь.
Не обманывай, зачем? Ее все боятся. Я же с тобой откровенно, обиделась даже.
А если я и вправду не боюсь? Да, я знаю, что не минуешь ее. И в бессмертие души не верю. Но не боюсь почему-то.
Машина остановилась у светофора, и он обернулся на мгновенье. Нике удалось заглянуть ему в глаза, и она поняла, что он не лжет.
Почему? спросила изумленно.
И захотелось что-то сделать, прикоснуться к нему, что ли, чтобы перенять часть этого спокойствия перед той, кого боялась Ника очень, даже забыть не могла: что бы ни делала, всегда в мозгу молоточками: «А ведь ты скоро умрешь. Для тебя не будет ничего. Тебе будет никак, ни плохо, ни хорошо. Она приближается, слышишь? С каждой секундой она все ближе и ближе. И тебя, Ника с каждой секундой все меньше и меньше».
А Павел впервые видел человека, который был молод, красив и, по всей видимости, здоров, а думал о смерти.
То, что я не боюсь, это естественно, Ника. Потому что естественно жить и естественно умирать. Всему свое время, понимаешь? И для меня, видимо, сейчас время наслаждаться жизнью.
Я понимаю. Ты просто стараешься не думать об этом, ты можешь забыть. Научи меня забыть, попросила, и коснулась лбом его плеча. Коснулась и выпрямилась тут же, и неловко за себя стало, даже стыдно.
Сделал вид, что не заметил ничего. «Кури», предложил Нике.
Они замолчали надолго, и думали они друг о друге.
«Вероятно, она все-таки больна, психически больна. Не в том смысле, что шизик, а все-таки это ненормальнов ее возрасте так много думать об этом, так бояться смерти. Такое обостренное восприятие мимолетности жизниявный признак нервного расстройства», думал Павел о Нике. И хотелось ему обнять ее крепко, успокоить, спасти от этого страха, оберегать ото всего. Хотелось сделать что-то, чтобы забыла эта хрупкая девушка о смерти, и чтобы поверила, что он ее ото всего защитить сможет, даже от этого.
А Ника завидовала спокойствию Павла, уверенности в себе и силе, которые ощущались ею идущими от него даже физически как нечто теплое и уютное. И доброе, конечно же. И очень не хотелось ей потерять все это.
Но подумалось вдруг, что вот едут они, молодые и здоровые, говорят о чем-то. И кто-то еще тоже едет, и тоже перед этим праздновал что-то, и тоже пил коньяк. Едет этот кто-то, вспоминает о вкусном обеде, которым его только что накормили, и спешит к женщине, которая ждет его, и с которой ему не терпится заняться любовью. И не смотрит на дорогу, а если даже и смотрит, то видит не светофоры и бегущие навстречу машины, а эту женщину: красивую, стройную, гибкую, обнаженную, сгорающую от страсти. И все может произойти. Потому что ни о ком не забывает та, о которой сейчас все забыли.
Жутко стало Нике, жутко и страшно, даже мурашки по спине побежали. И не хотелось ей снова в одиночестве переживать этот ужас. И сказала она громко, но неуверенно:
Паша, а что, если сейчас вдругавария, и погибнем совсем.
Так сказала, что даже ему стало жутковато. Захотелось успокоить, и не находилось слов. Предложил только:
Если хочешь, то обратно на троллейбусе поедем. Или вообщепешком.
Да нет, не надо пешком, улыбнулась печально, от судьбы не убежишь. И с пешеходом много чего случиться может.
В ресторане Павел совсем не пил, и Ника поняла, что это из-за нее. Сама же Ника пила много, потому что вино было вкусное, а она любила вкусное вино. И много курила. Павлу, кажется, не очень нравилось, что она так много курит, но он сам купил для нее дорогие сигареты, и каждый раз протягивал горящую зажигалку, как только в руке у Ники оказывалась новая сигарета.