Ничего себе, буркнул Раф, с трудом проглотив кусок, чудом не застрявший в горле от неожиданного появления.
Вы когда-нибудь пробовали особую императорскую кить? спросил новоявленный отцовский наймаст. Только сейчас принц заметил в руках Вансинга кожаные мехи, в которых что-то булькало при каждом движении. Кажется, император Таифа не склонен с кем-либо делиться напитком особой отгонки
Раф покачал головой. Это можно было принять и за «да», и за «нет», причём по обоим пунктам. Несмотря на благодушие от опьянения, ему совсем не хотелось общаться с отцовским прихвостнем.
Ваше высочество, синг чувствовал вскипающую в принце неприязнь, и тон его вдруг превратился из нагловато-заискивающего в искренне-проникновенный. Пожалуйста Выпейте со мной, очень прошу. Умоляю.
В голосе Вансинга прорвалась такая тоска, что Рафу и в самом деле стало немного жалко его, а ещё немногожутко. Он поёжился:
Ладно
В конце концов, ничего с ним не случится от глотка знаменитого элитного пойла. Синг, не торопясь, но как-то очень ловко присел рядом, прищёлкнул пальцами, и из темноты тут же появились две чистые чаши. Широкие по краямРаф знал, что кить пьют именно из таких.
Он никогда раньше не пробовал молоко жикоров, даже во время военного похода. Принцу, любителю лёгкихпод его характер, фруктовых вин, никогда не нравился даже вид кити: белоснежная, тягучая, как сбитое в сливки молоко. Но сейчас, с отвращением пригубив эту вязкую жидкость, Раф вдруг с удивлением обнаружил, что ему и в самом деле вкусно.
Это неплохо, поделился он своим открытием.
Пейте, ваше высочество, синг залпом опрокинул в себя всю чашу. У меня в палатке есть ещё.
Тыэ-э-э, Вансинг, не боишься, что поутру рука не будет тверда? Я слышал, что китьчрезвычайно крепкая, долго не отпускает.
Зовите меня Ваном, попросил синг.
Хорошо, кивнул резко подобревший Раф. Так ты, Ван, не боишься завтра на охоте опозориться перед его величеством?
От императорской кити похмелья не бывает, обнадёжил синг.
А потом вдруг добавил задумчиво и совершенно непонятно:
А даже если и так, то Вдруг это не будет иметь никакого значения? Простая головная боль с похмелья? И Для всех ли будет завтра?
Что? принц совсем его не понял.
Я имею в виду, все ли завтра останутся прежними? А если кто-то станет другим, то останется ли похмелье прежним?
Всё, что я думаю об этом вопросе, глубокомысленно ответил Раф. Это то, что тебе, Ван, кажется, уже хватит
Но тот даже не услышал его.
Завтра уже наступило, произнёс всё тем странным тоном, словно был где-то в совсем другом месте. И оно есть сегодня. То есть сегодня уже всё изменится. Если кто-то станет другим, то останется ли мир прежним? И вы, ваше высочество, останетесь ли прежним, если кто-то возле вас станет другим?
Останусь, успокоил его Раф. Иди ты, Ван, себе спать.
Благодушие, нахлынувшее на него после нескольких глотков кити, разбилось о странные и нудные слова этого синга. Он сам пришёл к его костру, сам предложил разделить чашу, а теперь превращает такую чудесную ночь Только зверь Ниберу знает во что!
Да, неожиданно легко согласился Вансинг. Я пойду, пожалуй. Наверное, мы с вами, ваше высочество больше и не увидимся. А вы мне всегда напоминали кое-кого.
И кого же? мысль о том, что он на кого-то похож, совсем Рафу не понравилась.
Очень близкого. Но давно. Очень давно.
И где же он сейчас? Тот, кого я тебе напоминаю.
Надеюсь, что ушёл на ту сторону тени.
Раф промолчал. Синг казался всё страннее и страннее.
Просто я надеюсь, что мне не придётся его отправлять туда самому, объяснил Ван. Очень надеюсь. Я бы никогда не сделал Не пошёл бы на Но он такой же, как ты. Наивный щенок. Слишком чистый и несгибаемый. Не удержит, погубит. Наступает перелом. Интересно, я буду помнить этого малыша, после всего? Оно изменится ещё больше, так ведь?
Ты уже говорил это, напомнил Раф. Про то, что мир изменится.
Я всегда хотел быть кем-то важным, опять невпопад сказал Ван. Чтобы по осанке и одежде все в Таифе издалека видели: это Вансинг, не только великий воин, но и знатный вельможа. Не очень люблю степь, стоянки кланов Это вот сильно Тан любил. И малыш Ринтоже Наверное, уже любил. А я хотел, чтобы все мне кланялись, расшаркивались и лебезили. Это то, чего нет в степных существах Ошиаса. Я был готов ко многому, но Моё приближение к императору оказалось совсем не таким, как я представлял. Наверное, до сегодняшней охоты. Так ведь? Ладно, не отвечайте, не нужно. В любом случае, не подходите ко мне после охоты, если увидите
С чего это мне к тебе подходить? удивился Раф.
Он никогда не изъявлял желания не только сближаться с отцовским наймастом, но и даже здороваться мимоходом.
Ну, мало ли
Голос внезапно стал таять, донёсся издалека. Только что это Вансинг сидел рядом, вцепившись в свой бурдюк с китью, а теперь Раф опять оказался у костра совсем один.
«Кажется, он собирался меня о чём-то предупредить. Но о чём?», подумал Раф, всматриваясь в непроглядную тьму, где моментально исчез ловкий и бесшумный синг. И Ван совсем не пьян.
А вот Раф, очевидно, всё-таки был пьян. Потому что в эту ночь к нему пришёл тот, второй, самый ужасный кошмар. И утром он помнил его до мельчайших подробностей.
В этом сне Раф оказывался на какой-то простирающейся во все стороны хрустальной равнинебесконечной, ничем не сдерживаемой высотой. Прозрачное небо, сквозь которое просвечивало следующее хрустальное небо, что в свою очередь пропускало сияние ещё одного, что находилось выше. И такдо бесконечности.
Огромный зал без потолка и стен, и, кажется, даже без пола. Без горизонта: нигде не сливались стеклянные слои матового неба с хрустальной пеленой, что светилась под ногами.
Прозрачные колонны, которые поддерживали непонятно что: они терялись верхушками в той самой молочной беспредельной голубизне, незримо очерчивали пространство, в котором был заперт Рафаэль. Оно ничем не отличалось от того, что светилось за каждой из этих колонн (безликих, точных копий друг друга): бесконечное пространство ровных хрустальных плит, которые тянулись во всех направлениях. Сверкающее великолепие тишины, не нарушаемое ни единым шорохом. Безмолвное, холодное и пустынное место.
Рафаэль уже долго ждал Чего? Или кого?
Сколько времени он томится здесь, ожидая решения своей судьбы?
Рафаэль осторожно пошевелился. То, что происходило сейчас с ним, неправильно и очень плохо, и ощущение это было невыносимо. Его обездвиженность в этом ожидании. Все потоки, наполняющие его тело пламенным полётом, перекрыты, они застаивались, как цветущие в неподвижной зяби воды. Закупоривались сгущающейся слизью, усиливая гнев и раздражение.
Оно достигло наивысшей точки, когда фенир уловил неясное мерцание: на прозрачном фоне мелькнула светлая тень. А потом ещё одна. И ещё. Это было даже не самим движением, а только намёком на него, но сверхчувствительная мана локи задрожала от неприятных вибраций. Высший, разделившись, спорил с собой. Он не скрывал от заключённого смысл спора, но и не старался, чтобы Рафаэль ясно понимал его суть.
Фенир чувствовал, что мнения разошлись, хотя больше догадывался, чем знал точно. Одна сторона считала, что оставить Рафаэля в этом состояниис перекрытыми потокамина некоторое время будет достаточно для наказания, другая настаивала, что проступок, совершённый стихиалями, не просто дурацкая выходка, а преступление. Наказание или искупление: вот в чём был главный предмет спора.
В споре Высшего присутствовали и ещё какие-то мнения, но они терялась на фоне главного предмета раздора.
Уже в самом этом понимании Рафаэль чувствовал что-то беспредельно ужасное: разлад Высшего. Никогда на памяти фенира он не делился, раздираемый противоречиями.
Стихиаль в значении плазма-эфир, наконец Высший обратился к нему, оперируя знакомыми значениями. Ты принимаешь вред, который нанёс движению всего сущего разрушением низшей локи?
Рафаэль принимал. Он даже искренне каялся, когда понял, что совершил непоправимое. Сама лока, которую они с акватоном ненароком задели, не была особенной ценной, из-за неё он как-то и не переживал. Но преждевременная гибель любой из них влечёт непредвиденные изменения во всех остальных. И в глубь, и в высь, и во все стороны. Колебания, вызванные разрушением, достигнут даже самые дальние. Пусть не сразу и не с такой интенсивностью, но волна непременно накроет и локу стихиалей.
Да, согласился с его покаянием Высший. Кажется, он пришёл к согласию с самим собой, потому что звучал сейчас слаженно и ясно. Что ж, учитывая общелокальный характер последствий инцидента и отягощающие обстоятельства, вынужден признать, что возникла необходимость крайнего вмешательства.
Что он имеет в виду? Какое вмешательство? На Рафаэля надвинулось что-то жуткое в своей неизбежности.
Твоя непомерная гордость, стихиаль, добавил Высший, словно это и было самым главным обвинением. Ты до конца так и не понял, что натворил. Каждая даже самая мелкая сущность, уничтоженная тобой в Ойкумене, полноценная сфера. Не бывает особенно ценных или менее ценных лок. Это всётвоя непомерная гордость
Он померцал немного, чтобы фенир увидел его и понял всю серьёзность момента.
Разлом с последующим отправлением в низшую локу.
Как разлом?! Это единственное, что фенир выхватил из приговора. Вот так просто и разлом? Разве он не применяется только в точке высшего пика кипения? И стихиали осуществляют его добровольно, когда приходит время. Но Рафаэль ещё не дошёл до самосжигающей точки. Он просто Он просто хотел пламенный цветок, что изрыгнула из себя Хтонь.
С особой поправкой, Высший звучал печально, насколько фенир мог это определить. Назад по временному кольцу.
Он просто хотел цветок, а этот ревнивый акватон Винсент отдыхал на золотой катальпе недалеко от нужного места. Это всего-навсего случайность. И теперь Вот это вот всё? Рафаэль никогда не слышал, чтобы стихиалей в разломе отправляли по замкнутому кругу. Почему же его по временному кольцу?
И Он понял временной отрезок. Это же Зачем так долго от точки невозврата?
Всё кончено, подтвердил Высший. Надеюсь, это пойдёт тебе на пользу, Рафаэль. Исправить события в локе. А, кроме того, ты узнаешь, что не бывает мелкого или крупного страдания. Каким бы мелким не было существо, боль, которую оно испытывает, огромна для него. Да, теперь тебе будет больно, и не один раз. Начиная с этого момента.
Фенир даже не успел удивиться, что Высший назвал его по имени. Так как тут же понял, что такое эта самая боль, о которой стихиали никогда не говорили между собой.
Сначаланемного неприятно, когда лезвие Высшего вошло в верхние слои. Но вполне терпимо: там было густо от постоянного соприкосновения с внешним, достаточно плотно, чтобы поддаться нажиму.
Я вполне смогу это вытерпеть, с удовольствием, и даже некоторой гордостью решил Рафаэль.
Но сразу же Лезвие прошло дальше, стремясь в самую его суть, и тут Резкий спазм по всему телу, и фенир впервые вдруг почувствовал. Что оно, это тело, у него есть, и понял через эту боль, что такоеэто самое тело. Остриё коснулось какого-то тут же запульсировавшего узла, застыло на мгновение, словно в последний раз решая: а стоит ли?
«Стоит!», всё-таки решило лезвие. И опустилось, перерубая узел с хрустом. Рафаэль, уже сам не понимая, что делает, забился ставшим реальным телом в прозрачных путах. С отключённым напрочь разумом, с потерей ориентации пространства, с полной глухотой ко всему происходящему вне. Он весь стал сейчас ощутимой точкой, убегающей от беспощадного лезвия, а оно уже нащупало другой узел, хрустнуло, и устремилось к следующему.
Его тело качалось теперь взад-вперёд, и фенир слышал только треск внутри себя. Сводящий с ума треск, до которого замирающему миру не было никакого дела, разрывал его сущность. Выхватывал что-то настолько важное, настолько необходимое, что без него Раф становился неполноценным уродом.
Она Невероятно красива. Раф увидел свою пламенную со стороны в первый раз. И даже забыл на мгновение о безжалостном лезвии, всё настойчивее углубляющемся в его внутреннюю сущностьслой за слоем. Голубой огонь, лишённый ветра, оказался жгуче красным, и она Маленькая, невозможно яркая Эль.
Новый щелчок пронзил его, и уже почти разделённый фенир понял, что отсечённая от воздушной прохлады, его пламенная сгорала сейчас сама в себе, корчилась лепестком прекрасного яркого цветка. Эль хотела этот цветок, всего лишь цветок, но сейчас сжигала сама себя, не в силах совладать с нарастающим жаром. И Раф понял, что у неё, обугленной, не хватит сил, чтобы выйти в той точке закольцованного времени, которое им назначил Высший.
Эль! закричало всё его существо, не отпускай меня! Держись!
В её ладонях вспыхнул последним даром Высшего пламенный цветок, который она так хотела
Глава четвёртая. То, что вызвано из недр
Когда Раф понял, что наконец-то вытащил из густого тумана невнятных кошмаров свой самый жуткий сон, сначала испугался, а потом даже обрадовался. Прозрачный мальчик-ветер терпеть не мог тёмных углов и поджидающих за ними неопределённостей. Теперь скрытое проявилось, а значит, оставалось только понять, какими методами бороться с врагом. Некто забрал у Рафа важную часть его души, так понял наследный принц нависшую над ним тень. И если хорошенько подумать
Конечно, это невыясненные отношения с отцом, вот что! Они тревожили Рафа, запирали его в четырёх стенах под домашним арестом, выжимали досуха, калечили крылья. И сны начались с того самого момента, как Сент отказался от встреч с сыном. Прав был Дарс! Раф в очередной раз поразился мудрости старого дворецкого. Поговорить с отцомвот что нужно было сделать для начала.
Он отогнал навязчивую тоску, связанную с именем, которое он помнил, как наяву, так и чётко услышал во сне. Эль. Девушка, которую он встретил совсем ещё ребёнком в храме Ниберу. Она приходила к нему и во время похода на Тумалу, тоже во сне, как сейчас, и просила спасти. Они летали тогдавысоко и свободно. А потом Раф потерял её на берегу Айу, когда взбесившийся от густого запаха крови альфин напал на наследного принца. Наверное, Эль сейчас опять нужна помощь.
Поговорить с отцом, получить свободу, найти Эль. Всё стало на свои места.
Утро ожидалось туманным, но вопреки прогнозам, наступило радостно ярким. Схватившийся за ночь лёгкий снежок покрыл низину холма, на котором был разбит лагерь, и перед охотниками во всей красе распахнулась чудесная долина, словно выбеленная до хруста скатерть, обшитая золотой бахромой окружившего её края бора.
Императорский жеребец нетерпеливо переминался на самой высокой точке, откуда открывался прекрасный обзор. Вокруг него толпились вельможи, пользуясь случаем попасть на глаза Сенту, к которому в замке приблизиться было совершенно невозможно. Там же ошивался и странный вчерашний Ван, особая броня сингов выделялась в общей массе всадников и коней. Раф смотрел на эту скрытую ярмарку тщеславия со стороны, понимая, что сейчас для разговора с отцом совсем неподходящее время. А вот позже
Но свежесть морозного утра, прекрасный вид и всеобщее волнение перед предстоящим событием, постепенно захватили и наследного принца. Это его первая охота, и предчувствие скорости, азарта, погони, заполнило Рафа радостью. Всё сейчас приобретало какое-то высшее значение. И непривычные высокие сапоги до колен, которые смастерили по специальному заказу для выездки: из каждого голенища виднелось по рукояти ножа-никера для добивания дичи. И кожаная кольчугаплотная и прекрасного качества, в отличие от тяжёлой, военной, что уже была известная Рафу, вся в сложном переплетении ремней, держащих за спиной серебряными бляшками и лёгкий, но дальнобойный лук с колчаном, и ещё два узких меча в ножнах. Более длинныйпод правую руку, и более короткийпод левую. Всё это, непривычное, но такое удобное, давало ощущение свободы, свежести и перемен. То, чего больше хотел уже забродивший нереальными снами наследный принц.
Доезжачий, почтительно перегнувшись почти до самой земли в поклоне, доложил императору, что егеря сообщили: затемно приметили барга на лёжке, и зверь ещё не выходил из круга. Выжлецы, особо вязкие в погоне, выведены в поле, и все ждут только сигнала от его величества.
Самец? на обычно недовольном лице императора появилось непривычное нетерпение. Даже издалека чувствовалось, как загорелись его глаза, и в голосе прорезался азарт.
По следуда, и очень крупный, радостно подтвердил доезжачий. Он приосанился от удовольствия, которое его слова доставили императору, и выглядел сейчас невозможно счастливым.
Спускайте, махнул Сент рукой, и, резко пришпорив жеребца, рванул вниз в белоснежную долину.