Тебе нужны новые доказательства преступных деяний Церкви Трех, глава городского совета? Онитам, под развалинами, в целости, несмотря на обвал.
Тут на лице владыки Раонета впервые отразились сомнения. Мендельн тоже был здорово впечатлен. Если понимать слова брата так же, как местный правитель, выходит, что Ульдиссиан, хоть и позволил храму обрушиться, а внутренние покои от множества тонн битого камня уберег. Поразительный, невиданный подвиг и, кажется, совершен он был недаром.
Возможно, так оно и есть, помолчав, продолжал Раонет. Но обвинений с тебя, Ульдиссиан, сын Диомеда, все это само по себе не снимает.
Ульдиссиан не злодей! раздался сзади голос, очень похожий на голос Рома.
Из темноты вылетело нечто увесистое, нацеленное во владыку Раонетапрямо в ничем не прикрытый лоб. Глава городского совета только и успел, что замереть, в изумлении разинув рот
Однако за миг до того, как раскроить ему череп, снаряд упал наземь, к его ногам, точно отраженный какой-то незримой преградой.
Прошу простить меня, повелитель, с безмерной усталостью в голосе пробормотал Ульдиссиан.
Импровизированный снарядострый, величиной с яблоко осколок одного из углов храмарассыпался, обернувшись кучкой невесомого пепла у самых носков сандалий почтенного старца.
Во имя начал было старик, но сразу же прикусил язык.
Следовало полагать, он, подобно множеству тораджан, собирался воззвать к Трем к Мефису, Бале и Диалону, однако исключительно по привычке. Ни единой крупицы тьмы, присущей истинным адептам Церкви Трех, Мендельн в главе городского совета не чувствовал. Подобно многим другим, Раонет был всего лишь ни в чем не повинной жертвой обмана
Прошу простить меня, повторил Ульдиссиан и повернулся к последователям.
Взгляд брата скользнул разом по всей толпе, но Мендельн нимало не сомневался: тот, кто воспользовался полученным даром, дабы швырнуть в Раонета камнем, сейчас чувствует себя так, будто все внимание Ульдиссиана сосредоточено только на нем одном.
Пусть это больше не повторится, продолжил старший из Диомедовых сыновей. Дар наш совсем не для того. Биться за правдуда, биться за право быть теми, кем нам суждено бытьда, но не для кровопролития и душегубства иначе чем мы с вами лучше Церкви Трех?
С этим он вновь повернулся к главе городского совета, только теперь оторвавшего взгляд от кучки пепла у ног. К чести владыки Раонета, минутное замешательство, овладевшее им перед лицом неминуемой гибели, вновь уступило место твердой решимости защитить свой город и свой народ.
Но Ульдиссиан заговорил прежде, чем он успел вымолвить хоть слово.
Мы покидаем Тораджу, владыка. Остаток ночи проведем, встав лагерем за стенами города, а назавтра уйдем. Пришел я сюда, чтоб нести людям добро, однако добру этому сопутствует то, что оба мы полагаем отвратительным. Такого я не хочу такого я совсем, совсем не хочу.
Глава городского совета слегка склонил голову.
С тобой, асцениец, мне не совладать. За то, что ты покидаешь Тораджу, не чиня разрушений сверх тех, что учинил этой ночью я могу лишь возблагодарить звезды. Оружия на тебя и тех, кто решил идти за тобой, ни один из солдат не поднимет, не то будет держать ответ передо мной. Кровопролития я больше не потерплю.
И еще одно, владыка Раонет.
Старик заметно насторожился.
Церкви Трех здесь больше нет. Если она снова взрастет в Торадже, подобно сорной траве я вернусь.
И вновь Раонет сурово поджал губы.
Если зло сие таково, как ты говоришь, этот сорняк я дочиста выполю из тораджской земли собственными руками.
Этим брат Мендельна остался вполне доволен. Не глядя на соратников, Ульдиссиан попросту двинулся к владыке Раонету, а остальные, в свой черед, хлынули следом за ним. Куда более многочисленная, толпа за спиной главы городского совета поспешно раздалась в стороны, не сводя глаз с идущих мимо, некогдадрузей, соседей, родных. В сотнях взглядов, на сотнях лиц отражались самые разные чувства, а тораджане, следовавшие за Ульдиссианом, взирали на соотечественников не менее пристально, однако их лица сияли уверенностью, непоколебимой целеустремленностью новообращенных. Упрекнуть их в неверном выборе и в голову бы никому не пришло.
Когда Ульдиссиан поравнялся с главой городского совета, Раонет вновь склонил голову, и сын Диомеда кивнул старику в ответ. Оба хранили молчание: слов здесь больше не требовалось. На ходу Мендельн исподволь пригляделся к предводителю тораджан. Да, Раонет был персоной весьма, весьма интересной: тени умерших так и клубились вокруг него, но кто это, родные, или врагиразбираться в том не было ни времени, ни нужды. Главноеих количество, свидетельство недюжинной силы воли и личного обаяния. Следовало полагать, согласившись по примеру множества горожан принять сокрытый в нем дар, Раонет быстро сделался бы одним из самых многообещающих среди Ульдиссиановых учеников.
«Однако с нами он не пошел и это, пожалуй, к лучшему, рассудил младший из Диомедовых сыновей. Привыкший к первенству, Раонет вряд ли смирился бы с необходимостью повиноваться».
Толпа впереди расступалась и расступалась. Единства чувств не было даже среди солдат: одни смотрели на идущих с откровенным недоверием, другиес огромным любопытством.
«Число наше будет расти, вдруг осенило Мендельна, да и Ульдиссиан это тоже, скорее всего, понимал. Число наше вырастет еще до того, как эти толпы останутся позади. А за ночь наверняка еще многие выскользнут из города и присоединятся к лагерю за городской стеной».
Следовало полагать, все понесенные сегодня потери не просто восполнятсявосполнятся десятикратно.
Сколько же их, пробормотал Мендельн.
Да сколько же их, откликнулся Ульдиссиан.
В эту минуту братья, сколь бы ни изменился каждый, понимали друг друга с полуслова. Видя, как идет в рост начатое Ульдиссианом, оба сознавали: каждый новый день приведет в их ряды еще многих и многих.
Сознавали оба и то, что всех этих новых живых душ вполне может оказаться мало что все, кто идет за ними сейчас, и все, кто примкнет к ним после, в итоге могут просто погибнуть.
Глава четвертая
Видимых глазу изъянов Пророк не имелни единого. Приверженцам он казался невообразимо юным, однако ж мудростью речей превосходил любого из древних мыслителей. Голос его звучал, точно нежная музыка. Лицо юноши, едва-едва распрощавшегося с порой детства, не оскверняло ни единой щетинки. Удостоившиеся увидеть его вблизи неизменно сохраняли в памяти его миловидные, граничащие с прекрасным черты, однако описывали их всяк по-своему, сообразно собственным вкусам. Сходились все на одномна том, что кудри Пророка, волнами ниспадавшие много ниже плеч, золотятся, точно само солнце, а глаза сияют небесной синью пополам с серебром.
Телом Пророк был гибок и мускулист, под стать акробату или танцору. Двигался он с изяществом, недоступным самой гибкой из кошек, носил белые с серебром ризы Собора Света, а обувался в сандалии.
Только что окончивший проповедь, в эту минуту Пророк возвышался во всем своем великолепии над более чем тремя тысячами паломников. За спиной его хор из сотен двух певицкаждая совершенна лицом и фигурой, насколько это возможно для человекапел завершающий службу гимн, а прихожане, как всегда, замерли в немом восхищении. Храмы у секты имелись повсюду, но в главный собор, что к северу от столицы, вдобавок к местным прихожанам, постоянно стекались новоприбывшие. В конце концов, именно здесь жил сам Пророк. Именно здесь любой мог услышать слова его собственными ушами.
«А вот это необходимо исправить, думал Пророк, принимая поклонение паствы. Слышать меня собственными ушами должен каждый. Скажем, посредством какой-нибудь сферы, в час проповеди поднимаемой жрецами всех храмов повыше над головой»
Но эту идею он приберег до другого раза: сейчас его куда больше интересовали иные материи, безмерно далекие от храмовых дел.
Смертный по имени Ульдиссиан уль-Диомед и его разношерстное воинство снова двинулись в путь.
Длинные золотые рога затрубили, возвещая его уход с возвышения, и хор плавно, не сбившись ни на единой ноте, завел новую песньпрощальную. Певицыдочери всех каст, всех рас, какие только сыщешь на свете, лучились столь единообразным, столь гармоничным счастьем, что отличить их друг от дружки стоило превеликих трудов.
У подножия возвышения Пророка встречали двое из высших священнослужителейГамуэль и Орис. Волосы Орис были собраны в пучок на затылке, и, хотя с виду она годилась Пророку в бабки, округлое лицо ее сияло нескрываемой пылкой любовью. Пророк ясно видел: некогда это лицо вполне могло соперничать красою черт с лицом любой из юных хористок, но как и в их случае, никакого интереса к жрице он не питал сейчас и не питал бы прежде. Мужская краса наподобие той, какой отличался могучий Гамуэль, его, разумеется, тоже нимало не привлекала. Нет, нет, пробудить его страсть удавалось лишь одному живому созданию, лишь одной особи одной особи, ныне ему ненавистной.
Захватывающе, великолепно, как и всегда, проворковала Орис.
Несмотря на манеру держаться при нем, жрица была одной из самых толковых его служителей. Кроме того, ее восхищение Пророком вряд ли заслуживало порицания: ведь она всего-навсего смертная, тогда как оннечто гораздо, гораздо большее.
Сколь ни ужасно, сколь ни излишне повторять ее похвалы, о великий, боюсь, я вынужден вновь с ней согласиться! с низким поклоном добавил Гамуэль.
Некогдавоин, он в полтора раза превосходил господина шириной плеч, однако всякий с первого взгляда понял бы, кто из двоих сильнее. Высокого положения Гамуэль был удостоен за то, что сей смертный, пусть в самой отдаленной манере, более всех остальных напоминал истинную сущность, истинное «я» Пророка.
В самом деле, получилось неплохо, признал их господин.
По меркам жрецов каждая его речь являла собою само совершенство, но сейчас даже он вынужден был признать: сегодняшняя проповедь удалась ему чуточку лучше большинства прежних. Возможно, причиной тому послужили недавние перемены: привычное положение дел вдруг изменилось до неузнаваемости. Сказать откровенно, это и приводило в ярость и в то же время прельщало, ввергало в соблазн.
А как изменилось настроение, когда речь зашла о Церкви Трех, продолжала Орис, брезгливо сморщившись при последних словах. Ходят слухи, будто с недавнего времени на них ополчился какой-то фанатик из асценийских краев.
Да, а зовут его Ульдиссианом уль-Диомедом. В Торадже он нанес Церкви немалый урон. Полагаю, в самом скором времени нас известят об этом официально.
Особого удивления его осведомленность ни одному из жрецов не внушила. Оба состояли при нем с давних пор и знали: Пророку ведомо то, чего им даже не вообразить. Однако он неизменно требовал от них доклада обо всех новостяххотя бы просто так, для проформы. В конце концов, как ни малы на то шансы, что-нибудь могло ускользнуть и от его взора.
Так близко, покачал головой Гамуэль. А не намерен ли этот этот Ульдиссиан объявить войну и Собору?
Вполне возможно, сын мой.
Тогда нам следовало бы выступить против него
Пророк одарил жреца взглядом, каким добрый отец мог бы пожаловать наивного, однако любимого сына.
О нет, добрый мой Гамуэль, нам следует поддержать его.
Святейший?..
Ни слова более не говоря, Пророк отвернулся от высочайших из своих присных и направился к личным покоям. Следом за ним не пошел никто: сиятельный повелитель Собора Света настрого запрещал служителям являться к нему незваными и оставаться при нем без его повеления. Вопросов сия причуда не вызывала ни у кого: слишком уж все вокруг были очарованы его богоподобием.
В угоду церемониалу, а также ради спокойствия присных, у двустворчатых дверей, украшенных затейливой резьбой, несли караул воины в латах и шлемах. При виде приближающегося Пророка все шестеро замерли, точно статуи.
Ступайте с миром, сказал им Пророк. На сегодняшний вечер вы от службы свободны.
Начальник караула немедля пал на колено.
О святейший, нам не положено покидать пост! Твоя жизнь
Разве поблизости есть те, кто в силах ей угрожать? Разве поблизости есть хоть кто-нибудь, кого мне следует опасаться?
С этим стражники спорить никак не могли. Все они знали: силы Пророка невообразимы. С любой напастью Пророк мог справиться куда лучше них. Да, караульные прекрасно понимали, что службу здесь несут только для видимости, однако из преданности господину всякий раз уходили с поста неохотно.
Ступайте и будьте благословенны, провозгласил лучезарный юноша, одарив стражников благосклонной улыбкой, дабы те не задерживались. Ступайте и помните: каждый из васв сердце моем
Раскрасневшиеся от гордости, караульные пусть нехотя, но повиновались. Даже не оглянувшись им вслед, Пророк подошел к дверям, створки коих сами собой распахнулись и накрепко затворились, как только он переступил порог.
Роскошные во всем остальном, меблировкой покои Пророка отнюдь не изобиловали. Спал он, как полагали приверженцы (точнее, те из приверженцев, кто допускал, что Пророк хоть когда-либо спит), на невысокой тахте, обитой бархатом. За тахтой возвышалось с полдюжины суженных кверху мраморных пьедесталов, увенчанных весьма завидной коллекцией изысканных ваз и стеклянной скульптуры со всех уголков Санктуария. Стены были увешаны гирляндами из свежих цветов, а большую часть сверкавшего мрамором пола устилали трапециевидные, весьма искусной работы узорчатые ковры. Кроме гирлянд, на стенах висели картины, изображающие красу природы любых мыслимых стран, и каждый пейзаж был описан самым разным мастерам кисти лично златоволосым хозяином.
Но то, что почиталось среди немногих удостоенных чести входить в святая святых Пророка наиглавнейшим, находилось над головой. Свод потолка от края до края покрывала необъятная фреска, и сколько же на ней изображено было разных чудес! Существа, якобы живущие только в легендах, пейзажи словно из волшебных сказок, а самое главноесонмы во всех подробностях выписанных бесплотных, богоподобных созданий, парящих над всем этим великолепием при помощи огромных, покрытых перьями крыльев, растущих за спиною, от самых плеч. Кто в женском образе, кто в мужском, все они были облачены в невесомые полупрозрачные ризы, а чертам лиц их могли позавидовать прекраснейшие из принцесс и самые неотразимые принцы. Вдобавок, внимательным зрителям сразу же становилось очевидно: онине просто часть общей картины, именно они ее и создают.
Все это были ангелыпо крайней мере, такие, какими изображают их люди.
Мудрый, многое ведающий, Пророк оценил недюжинность достижения живописца весьма высоко, но, по большому счету, достиг тот не слишком-то многого: где уж простому смертному уловить истинную суть подобных существ? Как простой смертный может вообразить себе тех, кто от природы нематериален, кто создан из гармонических колебаний света и звука?
Да, представить себе ангелов такими, как есть, смертному не по силам а вот Пророкувполне.
В конце концов, не его ли некогда почитали одним из величайших средь ангелов?
На миг в тысячу крат мимолетнее мгновения ока покои озарил ослепительный свет. Стены вокруг вздрогнули, словно под натиском буйного ветра, зародившегося в том самом месте, где стоял златовласый юноша. Миги Пророк, при всем своем совершенстве являвший собою лишь тень потрясающей истины, исчез без следа. На его месте высился некто в долгополых одеждах с капюшоном, широко распростерший в стороны огненные крылья. Лицо ему заменяло сияние, состоявшее из совокупности света со звуком, столь дивное, что большинство смертных сочло бы его едва ли не ослепляющим. Нечто, с виду подобное длинным, серебристым волосам, обрамлявшим «лицо», также было не более чем сочетанием чистого света со звуком.
Облачение его состояло из сияющей медью кирасы и риз, словно бы сотканных, ни много ни мало, из лучей самого солнца. В понимании смертных, теперь бывший Пророк куда больше походил на какого-то богоподобного воина, и, правду сказать, на своем веку ему довелось повидать немало жестоких битв с демонами Преисподней.
Немало а вернеетак много, что в итоге ангел этот, Инарий, отрекся от бесконечной войны Небес с чудовищными врагами и принялся подыскивать себе место подальше от схватки. С собою он взял единомышленников, коим тоже наскучило, побеждая в одном сражении, проигрывать следующее, и так без конца, без конца, без конца.
«Я ИСКАЛ МИРА, ПОКОЯ, А ОБРЕЛ ЛИШЬ ЕГО ВИДИМОСТЬ, с горечью думал Инарий. СОТВОРИЛ СЕБЕ САНКТУАРИЙ И НАЗВАЛ ЕГО ТАК ОТТОГО, ЧТО»