Море встретило Дису приветливо и шумно. Вдоль берега выстроились в ряд деревянные балки, на которых болталась обезглавленная треска. Рыбу вывесили совсем недавно, и мясо еще не успело пожелтеть. Несколько дней назад резко похолодало, а значит, вкус у трески будет свежим и приятным, как говорили рыбаки. Они должны были скоро вернуться. Рыболовный сезон закончился еще в прошлом месяце, но погода стояла хорошая, и многие до сих пор ходили в море.
От кромки воды девочку отделяли островки черной застывшей лавы и замерзшие озерца между ними. Ловко проскакав по камням, Диса пробралась к морю и вдохнула полной грудью. На берегу было ветрено, и она все-таки промочила ногив пятках хлюпало, и каждый раз, как юбка задевала щиколотки, становилось зябко. Зимой, в месяц мозгосос, море скучало, как и сама Тоурдис: ни тебе китов, ни дельфинов, ни касаток, ни тупиков Лишь едва заметная линия горизонта указывала на место, где волны соединялись с серым небом.
Дису утешала близость воды, как иных детей успокаивает присутствие родителей. Море было мутно-золотистого цвета от поднятого со дня песка и суглинка. Откуда-то с западной части берега из-за большого валуна доносился длинный протяжный звук: не то вой, не то мычание, а следом будто перестук мелких камушков, спрятанных в мешочек. Рев и щелканье поймали девочку на полушаге, и Тоурдис замерла, балансируя на кончиках пальцев. Потеряв равновесие, она наступила в воду, но проворно выпрыгнув, замерла, прислушиваясь.
Море издает разные звуки. Иные из них быстро становятся знакомыми, хоть и кажутся поначалу чуднымикак вой ветра в скалах или крики чаек. Другие же удавалось услышать лишь раз, и они так и оставались для Тоурдис загадкой. Она бережно хранила в памяти каждый, а особенно странные выцарапывала на кусочке плавника и прятала в тайнике под порогом. Писать ее научила матушка, а туее матушка. Отцу грамотность дочерей была не по душе, но если Хельга Тейтсдоттир что-то решала, то стояла на своем до конца.
Нынешний вой могло издавать животное, выброшенное на берег и не способное вернуться в море. Но Диса не спешила с выводами. Она выросла рядом с большой водой и знала, как обманчива та бывает и как легко выдает неживое за живое. Нужно было дождаться, пока звукидлинный негромкий рев и щелчкиповторятся. Девочка огляделась, чтобы убедиться, что никто не помешает, а потом осторожно подошла к валуну. Его облюбованная рачками поверхность была пористой и неровной, будто кто-то откусывал от камня по кусочку, пока не обгрыз его со всех сторон.
Валун можно было обойти по пляжу или по воде, намочив и вторую ногу, но Тоурдис выбрала третий путь. Подоткнув юбку за пояс, она полезла прямо на камень, цепляясь пальцами за острые выступы. Отсюда девочка уже слышала плеск воды, как будто кто-то решил искупаться. Она добралась почти до верха, когда мужской голос окликнул ее. За камнем раздался отчетливый «плюск», который мог означать, что существо вернулось в море, оставив ее в неведении.
Чьи-то крепкие руки подхватили ее под мышки и, сняв с валуна, поставили на островок. Ничуть не смутившись, Диса одернула юбку и недовольно обернулась. Двое мужчин тянули лодку к берегу, стоя по колено в ледяной воде, а третий, Гисли, как раз и прервал ее приключение. Гисли работал на ее семью задолго до того, как Тоурдис появилась на свет, и был для нее кем-то вроде няньки: именно от него она узнавала все истории о морских чудищах, призраках и пиратах.
Гисли был немного старше отца Тоурдис, но коренастее и шире в плечах. Его обветренное лицо с небольшим белым шрамом под глазом наполовину закрывала светлая борода, в которой поблескивала рыбья чешуя. Гисли любил говорить, что, если покопаться в его бороде, можно найти настоящее сокровище.
Ты мне помешал! сварливо заметила девочка, подходя вместе с ним к лодке. На деревянном дне подпрыгивала, извиваясь, рыба. Некоторые рыбешки под грудой своих сородичей уже и трепыхаться не могли, а вот свежевыловленная треска еще билась в надежде на спасение. Тоурдис с усмешкой оглядела улов. Поймал что-нибудь интересное?
Ничего особенного. Зато мы своими глазами видели Хавгуву. Знаешь, кто это?
Диса поджала губы. Она не любила, когда ее держат за дурочку.
Если бы ты видел Хавгуву, Гисли Оулавссон, она бы утопила лодку, не успели бы вы и глазом моргнуть, вот так! Девочка с удовольствием изобразила, как лодка идет ко дну, пока рыбаки воздевают руки к небу и умоляют Бога сохранить им жизнь.
Очень похоже! одобрил Гисли, когда смех рыбаков стих. Они уже вытащили лодку на берег и сматывали удочки. Пальцы у всех покраснели от холодной слизи. Но почему ты думаешь, что хозяйка водных монстров такая злыдня? Может, она бы подплыла к нам и указала, где затонул пиратский корабль с сокровищами! Мы бы выловили сундук и разбогатели.
Вот ты чудной! изумилась Тоурдис. Во-первых, с чего Хавгуве, пожирающей китов и корабли, показывать тебе клад? Во-вторых, найди вы сундук с золотом, зачем бы вы вернулись сюда? Надо было отыскать порт, купить себе корабль и уплыть в Гренландию или Данию. Кто захочет оставаться слугой, когда у него есть сундук с сокровищами?
Рыбаки вынуждены были признать, что ее слова разумны. Оставив мужчин расправляться с уловом, Гисли повел Тоурдис домой. По пути она размышляла, стоит ли говорить о странном вое за валуном, но решила промолчать, пока не выяснится, кто это был. Тем временем Гисли стал расспрашивать, как поживает матушка, и Диса рассказала ему о дурацком ребенке, который орет целыми днями и ночами, не давая спать всему дому. От этого мама сама не своя, все забывает и дремлет на ходу. Про себя Тоурдис думала, что лучше бы этого ребенка унесли аульвы, да вот только в Стоксейри их не водилось. Быть может, с Рождеством, когда аульвы переезжают, кто-нибудь поселится поблизости, но до тех пор оставалось еще две недели.
Похоже, Гисли опечалила и встревожила история о плаксивом ребенке. Наверное, его тоже удивляло, как в одной и той же семье могут рождаться такие крепкие дети, как Диса и Бьёрн, и такие хлипкие, как ее сестра и младший брат. Маленькая рука Тоурдис тонула в его большой шершавой ладони. Мрачность Гисли словно передалась ей вместе с сумерками, наползающими на берег.
* * *
Матушка встретила Тоурдис хлесткой затрещиной. Она же велела не уходить! Предупреждала, что понадобится помощь с младшими детьми!
Почему ты никогда не слушаешь? Тебе наплевать?
Тоурдис и вправду не слушала, и ей действительно было немножко плевать, но Хельга выглядела такой уставшей, что Диса прикусила язык, лишь бы не схлопотать еще одну затрещину. Оставив мать с Гисли, она юркнула на кухню. Младенец от коровьего молока все-таки успокоился и задрых. По пути на кухню Диса заглянула в его колыбельку, но Кристин предостерегающе замотала головой и зажала нос. Солома под ребенком пованивала.
Зато приятно было в кои-то веки побыть дома в тишине. Пока служанки на кухне накладывали в глубокую миску скир, наливали в кувшин кислую сыворотку и выуживали из котелка сваренное баранье мясо, в бадстове загрохотали ботинки. Значит, вернулись мужчины, и пора было подавать еду. На кухню вошла мать, чтобы разделить мясо на порции для каждого гостя и члена семьи. Тоурдис осторожно высунулась из-за занавески, чтобы посмотреть, кто пришел. Кроме брата и отца, явился преподобный Свейнн с женой Тоурой, такой же скучной и неприятной, как он сам. Она всегда повязывала шаль так туго, что на пузе появлялась пара лишних складок.
Отец, сидевший на кровати с широко расставленными ногами, выглядел довольным. Пабби повсюду сопровождал запах молока, пота и браги, руки у него были горячими, а сквозь волосы на голове просвечивала розовая кожа. Тоурдис нравилась отцовская фигура, которая занимала весь дверной проем, когда он появлялся на пороге. Его живот рос с каждым годом, как у женщины на сносях. Когда Диса была маленькая, она спрашивала, появится ли у нее еще один братик или сестра. Пабби хохотал в ответ и сажал ее себе на шею, придерживая за ногу, чтобы не свалилась. Сложно было найти человека, который смеялся бы так же много, как пабби. Он называл себя самым веселым окружным старостой во всей Исландии. Наверное, за это мама его и полюбилаза то, что он всегда знал, как ее развеселить.
Впрочем, даже его веселость как ветром сдувало, когда являлся преподобный Свейнн. Из-за визита пастора все ужинали в тяжелом молчании, сидя каждый на своей постели и держа миски на коленях. Невысушенные ботинки Тоурдис неприятно хлюпали. Когда трапеза закончилась, зажгли больше ламп, и все устроились за работой: отец принес из сарая ножи для разделки рыбы и брусок для заточки, а мама взялась за прялку. Младенец снова раскричался, и Кристин пришлось взять его на руки, чтобы успокоить и поменять одеяльце. Дисе и батрачкам велели вязать. Это было лучше, чем чесать шерсть, но все равно тоскливо. Не будь на посиделках преподобного Свейнна, мать разрешила бы им спеть римы или рассказать сказки, но в присутствии пастора иных развлечений, кроме бесконечного повторения Слова Божия, не полагалось. Жена пастора принялась давать Хельге советы, как сделать, чтобы малыш не плакал. Мать слушала с вежливой улыбкой и продолжала прясть, изредка кивая, но ничего не отвечая.
Пришла также пасторская дочь, Сольвейг, старше Дисы лет на пять, с недобрым взглядом и толстой темной косой. Коса выглядела как живая, словно на плече у Сольвейг задремала кошка. Девочки никогда не заговаривали. Диса вообще не видела, чтобы Сольвейг говорила с кем-то, кроме своей матери.
Сама Диса попыталась целиком уйти в вязание, но пальцы у нее были неуклюжими, и спицы то и дело норовили сбросить нитку. Рукоделие вообще давалось ей с трудом: когда она чесала шерсть, то умудрялась все руки исколоть об чески, когда пряла, нить получалась то тонкой, то толстой, а вязаное полотно и вовсе выходило неровным и с дырками от пропущенных петель. Тоурдис знала, что нужно просто привыкнуть и руки сами возьмутся за дело, но сиплое дыхание священника и запах тухлой рыбы сбивали ее с толку. Она незаметно скинула мокрые ботинки и поджала под себя ноги, спрятав их под юбкой. Останавливаться было нельзя. Работы в рождественский пост всегда много: требовалось наделать целую гору варежек, кофт, чулок и шапок для каждого члена семьи и на продажу
Странный рев, что она слышала на берегу, никак не шел из головы. Тоурдис уже голову сломала, раздумывая, что это могло бы быть, но в конце концов решила, что издавало его морское чудовище. Погрузившись в свои мысли, она перестала вязать. Такое с ней случалось: стоило о чем-то крепко задуматься, как тело замирало и взгляд устремлялся куда-то вдаль. На сей раз вместо маминого окрика раздалось раздражающее покашливание преподобного Свейнна.
Кто из вас помнит Второе послание апостола Павла к Фессалоникийцам? Позвольте «Вы сами знаете, как должны вы подражать нам; ибо мы не бесчинствовали у вас, ни у кого не ели хлеба даром, но занимались трудом и работою ночь и день, чтобы не обременить кого из вас» Не обременяешь ли ты свою семью, дитя мое?
Диса встрепенулась и подняла взгляд на преподобного Свейнна. В сумеречном свете ламп его лицо казалось вздутым, как голова утопленника. Мерещилось, что пастор лопнет, если проколоть его спицей. Тоурдис перевела взгляд на его большие ладони, лежавшие на коленях, и долго их рассматривала.
Не обременяю, решительно ответила она и приподняла свое вязание. А вот ваши руки в праздности, преподобный Свейнн.
Она еще никогда не видела, чтобы люди так раздувались! Казалось, что щеки пастора вот-вот порвутся от напряжения. Шея пошла красными пятнами, заметными даже в свете лампы. Зато Сольвейг неожиданно улыбнуласьедва заметно, но Диса гордилась тем, что ей удалось заслужить одобрение этой молчаливой красивой девочки.
Разумеется, ей досталось. Ничего другого Диса и не ждала, но ей так хотелось дерзко ответить, что это стоило пары оплеух. Отец пытался заставить ее извиниться перед пастором, но она лишь сжала губы и смотрела с вызовом. Ни уговоры, ни подзатыльники на нее не подействовали.
Перед уходом преподобного Свейнна родители пообещали, что проучат ее как следует. Однако, к удивлению Дисы, особой взбучки не последовало: шлепнули пару раз и снова усадили за работу. Матушка лишь пригрозила, что, если Тоурдис будет отлынивать, она достанет свой «пробуждающий колышек» палочку, которую ставят между веками ленивым слугам, чтобы те не могли закрыть глаза. Диса много слышала о таком колышке, но ни разу в жизни его не видела. Как-то она спросила о нем Гисли, но тот лишь посмеялся и сказал, что все это страшилки. Правда, услышав, что о колышке упоминала Хельга, припомнил, что видел, как таким наказывали особых лентяев.
Спать тем вечером легли поздно. Ворочаясь с боку на бок, Диса чувствовала, как от вязания сводит пальцы.
* * *
Проспать до утра ей так и не удалось. Диса сразу поняла, что ее разбудило, но поворачиваться лицом к бадстове не спешила. Родители снова ругались, а малыш Арни заливался плачем. Он перебудил весь дом: Кристин, спавшая рядом с Дисой, глубоко вздохнула и сжала руку сестры под одеялом.
Отец хотел, чтобы мать накормила младенца жирными сливками и тот унялся. Сказал, что их соседка Тоура жевала для своих отпрысков рыбу и вкладывала им прямо в рот. Когда он это произнес, Кристин изобразила, как будто ее тошнит. Мать на это ответила, что Тоура загубила больше детей, чем родила! Диса и не догадывалась раньше, что Тоура губила каких-то детей, хотя ей было известно, что сыновья пасторши время от времени умирали. Ей нравилось смотреть на деревянные гробики, которые опускали в маленькие могилки. Наверняка младенчикам там было приятно и уютно.
Укрывшись с головой, они с сестрой лежали и слушали, как мать меряет шагами бадстову, а сонный и раздраженный отец жалуется, как он измучен. Пабби повторял, что целыми днями трудится, но уже которую ночь не спит. Если из-за его рассеянности случится несчастье, что Хельга тогда будет делать?
А что ты предлагаешь, Маркус? громким шепотом спросила мать, хотя понижать голос не было никакой необходимости. Крики ребенка все равно все заглушали. Думаешь, я не устала? Или я не тружусь? В чем ты меня обвиняешь?
Весь дом страдает от того, что ты не знаешь, как обходиться с собственным ребенком! Тымать, сделай что-нибудь! Я так больше не могу, Хельга, я не выдержу! Он орет и орет как оглашенный. Может, это вообще не наш сын?
Шаги матери остановились. В перерывах между детскими воплями было слышно, как она тяжело и шумно дышит.
Что ты этим хочешь сказать? прошипела Хельга, и голос ее звучал как вода, попавшая на раскаленные камни.
Может, он подменыш, может, это аульвы нам его подбросили, а нашего ребенка забрали к себе! Я слышал тысячи таких историй!
Диса зажала себе рот, чтобы не засмеяться в голос. Отец мог бы знать, что в этих краях аульвы не водятся, а до ближайшего их жилища несколько дней пути. Захоти они украсть ребенка, могли бы найти хутор поближе. Но пабби никогда не интересовался, где живут аульвы, и смеялся над историями о них, которые слышал от работников. Теперь же хватило нескольких ночей без сна и одного орущего младенца, чтобы он внезапно во все поверил.
Что за бред ты несешь, Маркус, да ты не в себе! Господь с тобою, хорошо, что этого не слышит преподобный Свейнн Ребенок просто болен, я это чувствую. Стоит выпустить его из рук, он начинает орать.
Так сделай что-нибудь или я свихнусь! зарычал отец.
Хельга ушла на кухню. Тоурдис услышала мамину возню, клацанье глиняных кувшинов и скрип стула, на который тяжело опустилась женщина. Кристин уснула, едва стихли крики, вскоре захрапел и отец. Диса тихо выбралась из-под шерстяного одеяла и, сунув ноги в ботинки, прокралась за занавеску.
На кухне горела лампа. Ветер хлопал в окно. Хельга сидела за столом, держа Арни одной рукой, а второй прикладывая к его губам клочок ткани, смоченный сливками. Малыш причмокивал, выжимая губами все до последней капли, глаза его были блаженно прикрыты. На краю стола стояла склянка.
Хельга выглядела совершенно изможденной. Лицо у нее осунулось, и Диса подумала, что матушка не спала гораздо дольше отца. Когда она вошла на кухню, Хельга дернулась, как будто готовясь к новой стычке, и расслабилась, только разглядев дочь.
Я правда не знаю, что делать, шепотом призналась она, раскачиваясь на стуле. Он кричит, даже когда сытый. Мучает меня ужасно. Иногда я думаю, что Господь наказывает меня за
Она замолчала, не договорив, и Дисе показалось, что Хельга плачет. Она тронула мать за рукав.