При мысли о той «другой» или, еще хуже, «другом», который будет к нему прикасаться, стало еще более невыносимо. И я принял рюмку, участливо протянутую Игорем. Охмелел в один миг, пить я никогда не умел, докачался до дивана и, рассевшись на мягкой обивке, потребовал еще. И потом еще. И еще. А Игорь только и рад стараться.
А дальше как в тумане. И как он тащил меня от дивана к кроватикак в тумане. И как задержался на миг, потом посмотрел мне в глаза, поцеловал в губытоже как в тумане. И как я ответил на поцелуй, властно притянув его за талию, и как сорвал с него штаны, благо, что домашние, на резинке, скользнув ладонью между ягодиц.
Игорь выгнулся и застонал. А потом и зашипел, когда я его перевернул властно на живот, коленом разводя его ноги в стороны.
Вот урод же!вырвался из-под меня Игорь.Хрен тебе без подготовки!
Я был слишком пьян, чтобы дать отпор и продолжить. Вообще среагировать. Я слишком хотел спать. Последнее, что я помню, полные сожаления глаза Игоря и его тихий шепот:
Если ты так же со своим милым, то я не удивляюсь, что он от тебя бегает.
Мне снился тяжелый сон. Снилось мое прошлое. А продрав глаза я с удивлением посмотрел на спящего рядом Игоря и протопал в гостиную. Был поздний вечер. Ужин ждал на столе, красиво завернутый в пленку, Аврора все еще боязливо косилась в мою сторону. Бутылка водки, почти пустая, тоже стояла на столе, и наполнив рюмку, я осушил ее одним залпом. Болела голова. Нестерпимо. А еще большесовесть.
И все же это я виноват. И все же это я испортил ему жизнь. И себе. Не стоило. Надо было все оставить как есть, замять, забыть, надо было не расцарапывать себе до крови душу. Надо было как и всегда... не высовываться. Но...
И я вновь сел за компьютер.
«Когда я проснулся утром, его уже не было, а на белой простыне остались следы крови. Мне до сих пор стыдно. Я до сих пор считаю себя виноватым, до сих пор не могу себе простить той неосторожности.
Обнаружив на столе билет и приглашение на концерт, я сильно удивился. Поздним вечером приоделся слегкачерт знает, в какой одежде на эти концерты ходятзаказал такси и приехал к огромному дому культуры, ярко освещенному, с окнами на всю стену и с начищенными до блеска, полными людей зеркальными залами. Я чувствовал себя тут неудобносмокинги, вечерние платья, блеск драгоценностей. И место на первом ряду, для меня скромного, тихого и напуганного.
Сцена казалась огромной. Жюри, сидящее чуть позади меня на возвышениистрашно строгим. А потом на сцену начали выходить танцоры. Они были разными. От красиво одетых пар, кружащихся в вальсе, до полного энергии уличного танца. А потом вышел Игорь. С прилизанными волосами, в обычной майке и обычных светлых штанах да в кепкехрен отличишь от прохожего на улице
Но когда он начал танцевать
Я до этого не знал, что такое поппинг. Я вообще, оказывается, не знал, что такое танец его тело двигалось в такт музыке, оно само было музыкой и было подобно водяному потоку, оно пульсировало энергией, оно заставило душу мою дышать в такт дыханию мелодии. Я и не думал, что человеческое тело может быть на такое способно... ну не может, честно не может!
И вдруг музыка закончилась, свет погас, и я вспомнил, что мне полагается дышать. Зал взорвался аплодисментами, а когда сцену вновь осветлили, Игорь лежал на полу его звали. Он не двигался. Вокруг меня начали шептаться, кто-то выбежал из-за кулис, потряс Игоря за плечо и закричал неожиданно громко в повисшей над нами тишине:
Скорую вызывай! Живо!
Игоря подняли на руки и унесли, а на сцену вышел новый участник. Только я не мог уже на это смотреть. Не обращая внимания на возмущенные возгласы, я встал и пошел домой.
Дома оказалось, что родители уже вернулись. Мама, оживленная, радостная, спросила, где я пропадал, попросила дыхнуть, удовлетворилась ответом «гулял с друзьями» и отпустила меня в мою комнату. А я свернулся клубком на кровати и ждал беды.
Беда пришла ближе к ночи. Родители уже успели улечься, как по квартире разнеслась требовательная трель звонка, а потом из прихожей послышалась ругань.
Твой ублюдок изнасиловал моего сына!
Я хотел закрыть уши и не слушать. Но не мог. Мама влетела в мою комнату, сорвала с меня одеяло и приказала:
Одевайся!
Мне почему-то не было страшно. Быстро одевшись, я вышел в ярко-освещенный коридор и встал перед разгневанным мужиком в смятом смокинге.
Убью щенка!закричал он, рванув ко мне, но остановился, когда между мной и им встал мой немалого роста отец:
Скажи, что это неправда,тихо попросил он.
Я никогда не умел врать. Нет, больше, я не хотел врать. И я сказал то, что должен был сказать:
Да, я с ним спал. Но не насиловал.
Отец тихо ухнул, схватившись за сердце, мать отвесила мне пощечину и тихо прошептала:
Проваливай!
Я вздрогнул. Посмотрел ей в глаза, схватил куртку и, пройдя мимо замершего отца Игоря, "провалил". Кажется, она выбежала за мной на лестничную клетку, кажется, что-то кричала вслед, я не слышал. Я бежал вниз, в холод майской ночи, под проливной дождь. Бежал, не думая ни о чем, не зная, куда бегу. Я знал, что мне никто не поверит. Что гейзначит извращенец, а потому прав ангелочек Игорь, а не я. Я не винил своего первого и единственного любовника, я понимал, что иначе и быть не могло. В больнице врачи быстро выяснили, почему он потерял сознание, родители устроили допрос, Игорь ответил, что ответил. А я? Я действительно был виноват. Был!
Я всю ночь бродил по залитому дождем ночному городу, не зная, куда идти и зачем. Друзей у меня не было, да и знал я цену этой дружбы. По Игорю видел. Вчера ты друг, сегодня ты извращенец.
Под утро, когда дождь закончился, а рассвет развеял серые сумерки, я вышел к могиле недавно умершей бабки. Вспомнил ее морщинистые руки, ее ласковые глаза, вкус ее варенья. Вспомнил, как она ворошила ладонью мои волосы и тихо спрашивала: «Когда же ты вырастешь, мой медвежонок?» А потом сладко-горький запах траурных венков, длинный похоронный кортеж и песчаный холмик Может, хорошо, что она не дожила чуть не дожила, всего месяц
Я уже вырос, ба?
Если бы ты знала, ты бы тоже возненавидела?
Глаза бабки укоряли с прислоненной к кресту фотографии. Остатки венков вяли на могильном холмике, песок темнел после дождя и был мокрым, но мне было все равно. Я сел прямо на землю, закрыв лицо ладонями.
Может, мне лучше теперь просто умереть?прошептал я.
Не смей так говорить,сказал за спиной голос брата.
Я мысленно сжался, ожидая новой волны ненависти, но Алеша лишь опустился передо мной на корточки, достал из кармана завернутый в газету бутерброд и сунул его мне в руки:
Мама сделала,сказал он.Умоляла тебя найти. Плакала.
А потом внезапно:
Что же ты делаешь-то, Паша? Дурак, что же ты делаешь? Так боялся, что ты
Голос его задрожал, ладони, сжимающие мои, были такими холодными, а шоколадные глаза подозрительно блестели.
Я его не насиловал,прохрипел я.
Знаю. Мальчишки,обнимая меня, ответил Алеша.Вы глупые мальчишки. Что же вы себе так жизнь поганите? А ну живо вставай и пойдем!
Мне некуда идти
По морде хочешь? Покуда я жив, тебе будет куда пойти! А умирать я в ближайшее время не собираюсь. Встал и пошел. Вымок до нитки, дрожит, а еще препираться тут вздумал!
Он отвез меня в пустующую бабкину двухкомнатную квартиру, заставил принять горячую ванну, укутал в пушистое бабкино одеяло, усадил в ее кресло и до отвала напоил чаем с лимоном. В квартире пахло мокрым деревом, старостью и нафталином. Мама говорила, что они правильно сделали, что еще при жизни бабки переписали квартиру на меня. Действительно, правильно. Теперь мне было где жить.
Отец в больнице с сердечным приступом,сухо начал Алеша.Выкарабкается, не смотри на меня так. Но видеть тебя больше не хочет. Пойми, прошу
Про отца я уже и так понял. И даже смирился. Меня интересовало другое:
Ты ты меня тоже презираешь?
Глупый,прохрипел Алеша.Ну да, это сложно: узнать, что твой младший не такой, как все. Очень сложно. Но как-нибудь переживу. И хорошо, что ты хотя бы сверху.
Не шути так, и без того тошно.
Не буду.
Больше мы с ним на эту тему не разговаривали. Я успешно сдал экзамены, получил аттестат и поступил в местный университет. Мне было все равно в какой поступать. Выбирал Алеша. Заставлял меня жить и дышать Алеша. Выводил меня из депрессиитоже Алеша, который на время поселился в моей квартире. Он же отвел меня в университет, настоял, чтобы я подал документы, поднимал меня утром и подвозил вечером после лекций.
Родители Игоря согласились заявление на меня не писать, чтобы не портить репутацию и нервы единственному сыну, находящемуся на грани срыва. За деньги моего отца Игоря устроили в какую-то там дорогущую танцевальную школу, адвокаты и правильно поданные взятки замяли дело. Иногда хорошо быть сыном богатых родителей.
Мама приходила часто. Отец вышел из больницы после инфаркта и запретил при нем упоминать мое имя, но деньги на мой счет переводил исправно. Хотя, наверное, не он, а его секретарша, я же не знаю, но обо мне все же заботились до поры и времени. Через каких-то полгода я успокоился, смирился, и Леша, потрепав меня по щеке, укатил, наконец-то, в свое любимое общежитие. А я смог жить спокойно.
Меня устраивала моя жизнь. Лишь иногда я сходил с ума по вечерам, запертый и одинокий в квартире, хватал тогда куртку, натягивал пониже капюшон и приходил к нашему дому. Долго смотрел на третье окно справа на четвертом этаже, за которым, наверняка, возится на кухне мама. А отец сидит на табурете и читает газету. Или о чем-то вполголоса говорит, и огромный кот, устроившись на его коленях, тычется мордой в ладонь. Я скучал по шкодливому коту. Скучал по запаху свежей выпечки, по вечерним чаепитиям и тихому смеху матери. Скучал по нашей спокойной, тихой овчарке Альфе интересно, она меня помнит? Три года же прошло.
Вокруг источали сладкий аромат липы. Учеба закончилась, и оттого я чувствовал себя еще более одиноким, чем обычно. И ночь дышала прохладой, столь долгожданной после жаркого дня, и дома было сидеть невыносимо. И опять, сам того не замечая, я оказался под тем же окном, у каменного забора, окружающего спящий в свете фонарей сквер.
Ба, какие люди!раздалось за спиной.
Я обернулся и, увидев Андрея, передернулся. Когда я его в последний раз видел? В тот день, когда он и его дружки издевались над Игорем.
Дружки, впрочем, никуда не делись. В майках, с мускулистыми руками, раскрашенными до плеч татуировками, с непробиваемыми лицами. Жалкое зрелище в свете фонарей.
А ты, говорят, того?сказал Андрей.Как Игорек. За это родители из дома и выперли.
Просто учусь, далеко ездить.
А под окнами чего тогда торчишь пидор.
Я не заметил, когда он достал нож. Я видел лишь отблеск фонарного света на лезвии, а потом боль, сильная боль в боку. И мальчишеский почти, срывающийся на визг, крик:
Я на убийство не подписывался!
Тише, тише,успокаивал его Андрей.Сейчас добьем и никто не узнает.
Он попятился, когда вылетела из сквера серая, рычащая тень и разлился по пустынной улице злой лай. Альфа. Девочка моя. Ты чего скулишь, родная, не бойся Альфочка хорошая моя, все же помнишь
Ты живой?
Не узнал. Последнее, что я подумал, прежде чем потерять сознание наверное, я вновь доведу отца до сердечного приступа.
Очнулся я в больнице, отупевший после анестезии. Отец был рядом. Серьезный, поседевший. И глаза у него так же блестели от слез, как у Лешки тем рассветом на кладбище.
Живешь, сыноксказал он.Прости, прости дурака.
Я выжил чудом и полгода провалялся по больницам. И моя семья была со мной. Вся».
Я оторвался от компьютера. Игорь, потягиваясь, появился в салоне и, устроив на коленях вазочку с орешками, принялся смотреть телевизор. Когда он появился неделю назад на пороге моей квартиры, я глазам своим не поверил. Мой первый любовник. Человек, обвинивший меня в изнасиловании. Наглый ангелочек, который считал, что одного слова «прости» хватит и его-таки пустят пожить на месяц-другой.
Хватило. Потому что я понимал и простил. Потому что мне почему-то хотелось знать, что у него все хорошо. И потому, что у нас была общая тайна и общая беда.
Я не знал, почему он пришел ко мне. Не знал, от чего он бежал. Я ни о чем не спрашивал может, боялся?
Паш, иди сюда, классный фильм!позвал Игорь.
И я пошел. И мы сидели втроем на диванея, Игорь и довольно тяфкающая Аврора и смотрели какую-то глупую бессмысленную комедию. Саша в тот вечер не позвонил. А мне было хорошо и спокойно, впервые за долгое время.
Глава 4
Воскресенье мы провели с Игорем вместе, как любящая парочка. Мы удобно устроились на диване, этот миленький засранец использовал мои колени как подушку и требовал кормить его виноградом, а Аврора посматривала на нас с подозрительным прищуром, сидя на моем пуфике.
Прелесть да и только.
Мы как два дурака смотрели романтические комедии, смеялись над глупыми шутками. Вместе пили чай на кухне, наслаждаясь свежим рассыпчатым печеньем, вместе пошли на долгую прогулку в залитый золотым светом парк, где Игорь скинул ботинки и босиком танцевал на свежесброшенных кленами листьях. Он был так прекрасенгибкий, тонкий, нереально красивый в золоте осени. Он останавливал на себе взгляды и больше не отпускал, он ловил восторженные аплодисменты и полные муки просьбыеще, еще Талантище же. Соблазнительное талантище.
Я был почти счастлив. Я вдруг понял, что у меня и не было никогда этих самых нормальных отношений. И свиданий с любимым не было, и заглядываний в глаза друг другу над бокалами с ярко-красным вином, и даже таких вот тихих, спокойных вечеров, когда дорогой человек сидит на диване, скрестив ноги, смеется над какой-то странной, непонятной комедией, а ты можешь любоваться его тонким профилем, выбившимися из хвоста прядями, его совсем не женственным, острым взглядом, и знаешь, что он никуда не спешит, что он останется со мной, что утром проснется в твоей квартире. Пусть даже не в твоей постели.
Голый секс вот у меня был. Приходящие и сразу же уходящие партнеры, запах мокрых после душа волос, чистота и стерильность чувств. А вне кроватиу каждого свои дороги, у некоторыхжены, дети, «любимые» девушки, и другая, «правильная» жизнь. И лишь иногда на них находит, когда до одури хочется не женских, а мужских объятий и сносит крышу от желания. И тогда раздается в ночи звонок, и очередной, готовый на безумие партнер стонет подо мной, плавится в моих объятиях, чтобы вновь уйти в ночь, кинув на прощание: «Дома ждут». У них всегдадом. У меняхолодная, одинокая квартира, погруженная в тяжелую тишину и выбранное мной одиночество.
А зачем мне теперь женщины? Притворяться перед родными больше не надо, а неродные меня как-то и не интересуют. Жить же с женщиной, которую я никогда не полюблю, это невыносимо. Нет, я ничего не имею против женщин, но все же невыносимо.
До недавнего времени меня все устраивало, и лишь в последние дни я начал ловить себя на мысли, что возвращаюсь не куда-то, а к кому-то. Не в пустую берлогу, а к ждущему меня Игорю, к его глуповатой, уже переставшей на меня ворчать Авроре. И звоню ему, и спрашиваю, что купить по дороге, и слышу в ответ тихий смех и шуточный приказ тащить домой задницу, а не шататься в одиночестве по кабакам. «Напиться ты можешь и со мной». Боже, кто же знал, что это так здоровоиметь возможность напиться дома, да не в одиночестве.
Вечер пришел незаметно. Игорь опять заснул на диване, Аврора свернулась калачиком у его бока. Я тихонько вздохнул, выключил телевизор, приподнял его аккуратно за плечи и подсунул под него подушку. Игорь простонал во сне, выдавил имя: «Миша». Вот как, Миша усмехнувшись, я укутал его одеялом, взял ноутбук и ушел в спальню.
Писать для кого и зачем?
«Я выздоравливал долго и мучительно. Реабилитация казалась бесконечной, собственное телонепослушным, и почти полгода мне пришлось проваляться сначала по больницам, потом по каким-то крутым центрам, потом по санаториям, благо что спонсировал меня отец от души. Вернулся в родной городок я где-то в середине апреля, когда вокруг вовсю дышала горечью сирень.
Впервые за несколько лет я вошел в родную сталинку, медленно поднялся по побитым временем ступенькам, вошел в родительскую квартиру, которая казалась теперь чужой. А ведь ничего не изменилось: ни кутавшийся в полумрак длинный коридор, ни обширная, завешанная коврами и вечно тихая гостиная, ни моя спальня И плакат Rammstein со стены не исчез, и книги никто не трогал, и мои диски как и стояли ровной стопкой на полке, так и продолжили стоять. Даже одежда в шкафу осталась на прежнем месте, будто меня ждали. Смахивали пыль с письменного стола, проветривали комнату и надеялись, что вернусь.