Директор шпионил за ней и пел зловещую песню о том, как обманом заставит ее выйти за него замуж. Публика освистывала его стратегию, но аплодировала пению: глубокий баритон актера был совсем не похож на вялый голос, которым разговаривал его персонаж.
Как ни тошнотворна была эта версия Сенлина, он утешался тем, что она также оказалась откровенно ложной. Стоит ли удивляться, что герцог хочет, чтобы предыдущий брак Марии вычеркнули из ее прошлого? Стоит ли удивляться, что аристократ не упустил возможность насадить ее первого мужа на вертел? Но какое Сенлину дело до того, что думает о нем герцог? Пусть этот мелочный человек упивается своей местью! Происходящее ничего не сообщало о чувствах Марии. До сих пор детали этой предположительно «истинной истории» были мелочами, которые можно рассказать даже случайному знакомому. Остальное оказалось обычным враньем!
Поднялось бумажное солнце, и сцена снова изменилась, на этот раз превратившись в два вагона в поезде, разрезанных вдоль, чтобы зрители могли видеть происходящее внутри. Задник двигался. Нарисованные холмы и деревушки, казалось, текли мимо.
Класс Рыбьего Брюха садился в пассажирский вагонвсего шестеро детей, выстроившихся идеальной маленькой лестницей по возрасту и росту. Рыбье Брюхо то ругал, то шлепал учеников, которые все были розовощекими и одетыми в передники. Быстро устав от усилий, Рыбье Брюхо опустился на свободное место у окна, достал книгу и начал читать вслух.
В «Популярном путеводителе», самой надежной книге, когда-либо написанной на эту тему, говорится, что в Башне нам понадобятся только носовые платки!
Человек, сидевший рядом с Сенлином, так расхохотался, что закашлялся.
А как насчет карт, билетов, брони и плана? спросила Сирена, пытаясь загнать детей на скамейки.
По два носовых платка на каждого! заявил Рыбье Брюхо.
Отложив книгу, он встал и раздал смущенным детям белые квадратики ткани, а затем вернулся к чтению, очевидно удовлетворенный исполненным долгом.
Сирена, которая, казалось, с каждой минутой становилась все взрослее, чтобы компенсировать нелепое поведение Рыбьего Брюха, собрала детей в вагоне-ресторане. Директор же продолжил читать, уткнувшись в книгу носом, похожим на клюв.
В вагоне-ресторане проводник сказал, что они не смогут попить чаю, потому что нет свободных чашек. Сирена сказала, что все в порядке, и попросила его принести большой чайник. Затем она открыла красочный саквояж, который всегда носила с собой, и выложила на стол семь чашек. Младший ребенок заметил, что все чашки были разбиты и склеены заново. Когда другой спросил, почему она держит разбитые чашки, Сирена погладила их по щекам, коснулась носов и спела балладу, а они внимательно слушали. Припев ее сентиментальной колыбельной звучал так: «Совершенно нормально быть несовершенным. Скол или трещина тоже могут быть драгоценны».
Эти слова пронзили Сенлина, как копьем. Он закрыл глаза и пожалел, что не может заткнуть уши. Мария рассказала герцогу о любимых семейных ценностях, о его бессмысленной одержимости носовыми платками и идиотской вере в «Популярный путеводитель». Зачем ей делиться такими интимными подробностями, если не для того, чтобы вдохновить на близость? И если она была так откровенна с герцогом, то почему же позволила выпустить на сцену это гротескное чучело, носатого развратного грубияна?
Если только не сочла это справедливым. Если только не сочла это истиной.
Пьеса продолжилась сценами в Цоколе, где Сирена едва спаслась от жуликов и воров, и далее в Салоне, где десятки одинаково одетых мистеров и миссис Мейфер спорили и мирились, танцевали и ласкались, а Сирена плелась между ними, распевая иронические стихи о радостях брака. В Купальнях к ней сразу же подошел горбатый художник в берете и блузе, который заманил ее к себе в студию обещаниями накормить теплым обедом и внимательно выслушать. На месте его гнусные намерения быстро раскрылись. Когда Сирена отказалась раздеться и лечь на жалкий матрас, заваленный грязными тряпками, художник-калека принялся гоняться за ней. Он запел лихорадочную песню о том, какой честью было приглашение «расцвести на моем полотне, а затем изогнуться на ложе».
Как раз в ту минуту, когда гротескный художник с дикими глазами оторвал рукав от платья Сирены и прижал ее к кровати, раздались фанфары. На сцену выбежала толпа мужчин. Их предводитель, красивый блондин с бородой в форме лопаты, обнажил меч. За ним следовал человек в белой пижаме с красными отпечатками ладоней, а позадисолдаты в черных куртках.
Слезь с нее, негодяй! воскликнул красивый предводитель. Зрители зааплодировали. Я герцог кольцевого удела Пелфия, и эта женщина под моей защитой.
Художник резко обернулся, вытаскивая из-под промасленной блузы пистолет. Он выстрелил, и вспышка пороха свалила солдата герцога.
Герцог бросился вперед и сунул меч под мышку художника.
Пощадите, сэр! Смилуйтесь надо мной! Я всего лишь калека! воскликнул тот.
Если ты достаточно здоров, чтобы мучить эту женщину, ты достаточно здоров, чтобы страдать от моего меча.
Красная Рука потащил рыдающего артиста за кулисы, распевая на ходу детскую песенку про ходов и пустоты в земле. Два невредимых солдата унесли павшего товарища, оставив герцога и Сирену наедине.
На них направили луч прожектора. Трагизм сцены сошел на нет. Героиня стояла, опустив голову, и выглядела уязвимой, как ребенок после нагоняя.
С вами все в порядке? спросил герцог.
Сирена обвила его шею руками, поцеловала в щеку и, не переставая всхлипывать, благословила и поблагодарила. Музыка перешла во вступление их теперь уже знаменитого дуэта: «Теряешь сердце, обретая любовь».
Сенлин больше не мог терпеть. Под возмущенные возгласы и бормотание зрителей он протиснулся в конец ряда и вышел в проход. Он бежал из театра, как будто тот был объят пламенем.
Глава пятая
О, как воздухоплаватели любят говорить, что наши звезды не верны! Они называют Природу лучшим художником, забывая, что Природа также украшает наши шезлонги птичьим пометом, а спиныволосатыми родинками. Созвездия Пелфии спроектировала группа известных живописцев и установили мастера-техники, а не нашлепала как попало по небу пьяная Природа. В самом деле, кто сказал, что это наши звезды ошибаются?
Что за человек этот герцог? «Греза» рисовала его красноречивым, очаровательным и всеми любимым. Драматург, стоявший за «Сказкой о Сирене», казалось, был того же мнения. Но как мог Сенлин примирить героический идеал с образом жестокого человека, нарисованным Огьером? Хотя, стоило признать, Огьер не был образцом нравственности: он был вором, фальшивомонетчиком, мошенником, который без колебаний уговаривал отчаявшихся женщин раздеться для него. Возможно, художник и был настоящим злодеем. В конце концов, Сфинкс не утверждала, что Огьерее агент, а это вполне могло означать, что он подчинялся Марату.
Несмотря на все газеты, которые прочитал Сенлин, он все еще не имел понятия, действительно ли герцог любит Марию. Насколько ему было известно, герцог Вильгельм вполне мог оказаться совершенным мерзавцем. Он мог сердиться на Марию за ее любимые книги или цокать языком над ее дурачествами. Возможно, ему не нравилось, что она атакует пианино, как упрямый выдвижной ящик. Герцог, вероятно, из тех людей, которые не получают удовольствия от замысловатых стихов, не стоят перед картиной так долго, чтобы провалиться в нее. Вероятно, он из тех, кто Сенлин осекся, поняв, что делает. Он обряжал герцога в лохмотья собственной неуверенности. Разве не он первым подвел Марию? Разве не он развлекался в Купальнях, когда должен был спешить? Разве не он был ей неверен?
Сенлин выбежал из входного туннеля театра, чувствуя нестерпимое желание снова увидеть улицы. Но обнаружил, что они стерты. За огнями навеса над входом белый город тонул в сером дожде.
Озадаченный муссоном в помещении, Сенлин протянул сложенную чашечкой ладонь, ловя воду, которая хлестала с навеса театра. Дождь был теплым, Сенлин поднес ладонь к носу и почувствовал запах антисептика. Из-за кварцевых кругов на мостовой некоторые лужи светились.
Если хотите отравиться, я бы порекомендовал джин. Это занимает немного больше времени, но на вкус намного приятнее, сказал кто-то пронзительным голосом.
Сенлин обернулся и увидел мужчину, который курил сигарету через мундштук из слоновой кости. Его длинные белые волосы были заплетены в косу так туго, что черты лицаи без того резкиевыделялись еще сильнее. Воротник из черных перьев придавал ему сходство со стервятником.
Почему здесь пахнет, как в пабе? Сенлин стряхнул воду с руки.
Это все этанол. Город получает выпивку каждый месяц независимо от того, нужно ему это или нет. Впрочем, всегда нужно.
Но почему?
Ради борьбы с болезнями, конечно. И чтобы прибраться на улицах.
Но куда все это девается
Вы что, издеваетесь надо мной? «Стервятник» пристально посмотрел на него, прищурив глаза. Удивленный обвинением, Сенлин хотел ответить, но незнакомец уже тараторил дальше: Думаете, я и так не получил достаточной взбучки? Я писал стихи! Оды на века, вот что я писал. Никто о них даже не вспоминает, о нет!
Прошу прощения, но я не знаю, кто вы, признался Сенлин.
Антон Гавелл. Когда Сенлин молча покачал головой, Гавелл дважды повторил свое имя, причем с растущим подозрением. «Популярный путеводитель» вы ведь слышали о нем, не так ли?
Да, конечно. Теперь настала очередь Сенлина прищуриться. Так выавтор?
Гавелл усмехнулся:
О да, я бегал вверх и вниз по Башне десять раз. Обошел все переулки, заглянул за каждый угол и постучал в каждую дверь. Нет, конечно, я не автор! Никакого автора не было. Я был одним из сотен писателей, плохо оплачиваемых писателей. О, не смотрите на меня так! Я знаю, что говорят люди. Но вы забываете, что мы все были очень молоды и честолюбивы и, уверен, немного наивны. Однако не было никакого умысла, чтобы ввести в заблуждение читателей, по крайней мере с моей стороны. Я же не знал, что ошибки коллег и вольности, допущенные редакторами, которые удаляли или выдергивали каждое слово предостережения, каждое предупреждение, потому что они кому-то где-то не понравились; что всю эту коррупцию, обман и некомпетентность припишут мне! Господь свидетель, пятно на репутации нельзя удалить, если оно впиталось. Гавелл затянулся через мундштук из слоновой кости, и его губы сжались в бледную розетку.
В последние месяцы Сенлин не раз мечтал вырвать страницы из «Популярного путеводителя» и скормить их писаке одну за другой. Теперь, стоя лицом к лицу с человеком, который приложил руку к тому, чтобы соблазнить его, позвать в это ужасное место, он чувствовал только жалость.
Сенлин смотрел на залитую дождем мостовую. Если не обращать внимания на едкий запах и мутную воду, картина была знакомоймир сморщился с приходом бури.
Вам тоже не понравилась пьеса? спросил Гавелл.
Нет, она не вызвала у меня сопереживания. Сенлин глубоко вздохнул и проговорил на выдохе: Все персонажи плоские, как пенни.
Писатель выдернул обгоревший окурок из мундштука и бросил его на мокрую мостовую.
Мне даже жаль ту деревенскую девушку, которая вышла замуж за герцога. Гавелл раскрыл черный зонтикстервятник расправил крылья. Кроме той разновидности аппетита, что касается обеденного стола, пелфийцы знают лишь две: одна связана с постелью, другаясо сценой. И зачастую одно не так уж далеко от другого.
И он исчез под проливным дождем.
Дождь сделал то, чего не смог добиться поздний час: разогнал толпу по домам. Водосточные трубы из позеленевшей меди выплевывали воду на пустые улицы. Стоки булькали и жадно глотали воздух, как утопающие. Звезды погасли, и созвездия, которыми Сенлин надеялся руководствоваться, возвращаясь в отель, стали невидимыми. Дождевая вода стекала по воротнику и скапливалась в ботинках. Ностальгия, пробудившаяся при виде ливня, быстро сменилась отвращением. Это не дождь. Сквозь этанол просачивались запахи масла, гнилых отбросов и мусора. Он прикрыл нос и рот носовым платком и наклонил голову, чтобы вода не попадала в глаза.
Он бросился в переулок и укрылся под балконом, решив, что лучше переждать бурю, чем испортить еще один сюртук. Но не успел он убежать от грязных струй, как услышал приглушенный спор, а затем звуки влажных ритмичных шлепков.
В середине переулка, освещенного туманным светом из окна театра бурлеска, три фигуры сцепились у стены.
Опасаясь стать свидетелем ужасного преступления, Сенлин прокрался через более густые тени, пока не оказался достаточно близко, чтобы незаметно наблюдать за происходящим.
Двое мужчин были одеты в промокшие смокинги. Под воротничками у них висели развязанные галстуки-бабочки. Тот, что покрупнее, носил очки в золотой оправе, но они не придавали лицу более умный вид. Другой джентльмен, с бородой, скрывавшей бесформенную челюсть, прижал к стене переулка хода, который был гораздо меньше ростом. Ход был темнокожим, щетина на его черепе выглядела редкой, как шерсть кабана. Белая краска стекала по лицу и заливала железный воротник. Ход прижимал что-то квадратное к впалой груди. Очкастый громила окунул кисть в горшок с белой краской и шлепнул ею по лицу хода. Он медленно водил кистью взад и вперед. Его бородатый спутник рассмеялся и помешал попыткам пленника освободиться.
Кажется, я начинаю понимать, что к чему, Хамфри! сказал хулиган с кистью. Ровные мазки дают наилучший результат. Ровные мазки!
Ход, залитый дождем и краской, пытался перевести дух.
Прошу прощения, сказал Сенлин.
Двое мужчин обернулись, от неожиданности тупые ухмылки застыли на лицах.
Чего надо? спросил очкастый хулиган.
Честной драки, сказал Сенлин и ударил его кулаком между глаз.
От удара у мужчины сломались очки и нос. Он уронил горшок с краской, и тот разбился о мостовую; всплеск белого прочертил на груди Сенлина косую черту.
Бородатый товарищ поверженного отпустил хода и, порывшись в карманах, вытащил перочинный нож. Он выставил его, как фехтовальную рапиру, но его позиция en garde лишь обнажила колено. Сенлин пнул подставленный сустав, и мужчина упал, выронив оружие в растущую под ними белую лужу.
Двое хулиганов схватились друг за друга, пытаясь восстановить равновесие и самообладание. Забытый на мгновение, ход сполз по стене на пятки.
По-твоему, это справедливо? сказал тот, что повыше; голос его звучал невнятно из-за сломанного носа.
Ну вас же двое, сказал Сенлин.
Тогда не жалуйся, что мы не будем действовать по очереди!
Ирен научила Сенлина распознавать признаки опытных драчунових облик, позу и взгляд, но даже без ее вдумчивых советов он заподозрил бы, что эти хулиганы не видели настоящей рукопашной. Окровавленный замахнулся так, что подобие кулака оказалось на уровне уха. Его бородатый товарищ развел вялые руки так далеко от тела, словно уже сделал все необходимое для ударов и надеялся, что Сенлин окажет ему услугу, наткнувшись на них самостоятельно.
Господа, мы промокаем, сказал Сенлин. Почему бы нам всем не пойти домой и не отжаться?
Послушай, Хамфри! Смотри, как быстро тает его мужество! прокричал тот, что повыше.
Они обошли противника, ступая по глубоким лужам, и встали по обе стороны от него. Сенлин вскинул руки, все еще умоляя о мире. Хулиганы размахивали кулаками и пинали молочно-белую воду. Казалось, каждый ждет, когда другой ударит первым.
Тот, что повыше, ухмыльнулся:
Ну вот, Хамфри! Ну в
Угол булыжника саданул его в висок. Мужчина рухнул на бок как подкошенный.
Все еще сжимая кирпич, белолицый ход повернулся к Сенлину.
Эй, погоди начал Сенлин.
Не было времени пригнуться, прежде чем ход швырнул в него кирпич. Хотя от потрясения полет кирпича как будто замедлился, это ничуть не ускорило реакцию Сенлина. Он мог лишь смотреть, как приближается снаряд.
Камень перелетел через его плечо. Сенлин обернулся вовремя, чтобы увидеть, как Хамфри, чье лицо превратилось в кратер из крови и осколков костей, упал на спину с сильным всплеском.
Вода у ног Сенлина начала краснеть от крови.
Он уставился на хода и дрожащим от гнева голосом спросил:
Зачем ты это сделал?!
Ход присел на корточки над человеком, которого ударил первым, и, обнаружив, что тот все еще дышит, прижал колено к его шее сбоку и сильно дернул. От звука ломающейся кости Сенлин вздрогнул.