Когда я появляюсь на пороге, Миллиган равнодушно ворчит, лишь на миг отрывая взгляд от работы. Я не единственная, кто нуждается в ее снадобьях, многие из экипажа получили во вчерашней схватке увечья, и Миллиган занята по уши.
А, это ты? Она определенно в восторге от моего вторжения. Не стой мачтой, помоги лучше.
Больше она ничего не говорит, продолжая накладывать швы на здоровенную рану на бедре кого-то из команды, и я с неохотой вхожу. Странно оказаться здесь снова после стольких попыток избегать этого места. Однако вопреки собственному желанию я тянусь к кипящему на огне горшку и вдыхаю испарения. Черное дерево и коралловая соснанапиток от боли, которым Миллиган так и не угостила своего пациента, если судить по выражению на его лице.
Не топчись на месте, девочка, бросает она.
Понимая, что мне предстоит заслужить свое лечение, я предлагаю помочь человеку по имени Амос, который сломал мизинец на левой руке. Кость продырявила кожу, и, если перелом быстро не обработать, начнется заражение.
Оторвав кусок ткани и прихватив веточку хвороста для огня, я сажусь мастерить шину. Если мне удастся затолкать кость обратно, обработать рану мазью и выпрямить палец шиной, все заживет без осложнений.
Будет больно, предупреждаю я Амоса и выкладываю свой план.
Я избегаю вопросов о том, как он вообще умудрился так пораниться. Чем меньше я думаю о событиях прошлой ночи, тем лучше.
Однако пока я обрабатываю кожу вокруг раны соленой водой, стараясь очистить ее от грязи, прежде чем вправлять кость, к нам шаркающей походкой приближается Миллиган и отпихивает меня в сторону.
Ты что делаешь?
Я снова обрисовываю суть предлагаемого лечения, и Миллиган щурит свои глаза-бусинки.
Разве я ничему тебя не научила? спрашивает она раздраженно.
Без лишних слов хватает Амоса за запястье, подтягивает к своему грязному верстаку, кладет на него окровавленную ладонь, раздвигает ему пальцы и одним кривым взмахом колуна обрубает тот, что мешает. Амос орет от боли, но Миллиган удерживает его, хватает с огня кочергу и прижигает обрубок.
Я в шоке и не могу пошевельнуться. Теперь я точно вспомнила, почему перестала приходить сюда.
Ступай, говорит Миллиган Амосу, выводя его из комнаты.
Подозреваю, что, добравшись до койки, он рухнет на нее без сознания. Если вообще доберется.
Теперь ее внимание обращено на меня. Лицо у Миллиган землистого цвета, поскольку она почти никогда не выходит из своей каюты, вечно занятая всякими неприятными опытами. Она настаивает на том, что должна пить ром на рабочем месте, и оттого ее дыхание постоянно отягощено запахом алкоголя. К счастью, сегодня мое увечье не позволяет мне его прочувствовать.
Чего тебе понадобилось?
Чего-нибудь для носа.
Миллиган хватает меня за подбородок, поворачивает мое лицо в одну сторону, потом в другую и ворчит:
Сломан.
Да, я знаю.
Она сплевывает на пол.
Ничего не поделаешь. Жди, пока опухоль спадет.
Не уйду, пока ты не дашь мне чего-нибудь обезболивающего.
Она забывает, что я хорошо ее изучила. Желание избавиться от меня перевесит ее нежелание помочь.
Ты знаешь, где стоит второй бальзам, говорит она в итоге. Забирай и уматывай.
Я делаю, что велят, забираю банку с мазью с одной из загроможденных полок и удаляюсь прежде, чем Миллиган передумает.
Не желая стать мишенью для надоедливых взглядов и возвращаться в тошнотворные четыре стены моей каюты, я пробираюсь в свой любимый тайник на складе, где держат запасные паруса и такелаж. В одном месте балки образуют закуток, достаточно просторный, чтобы мне туда протиснуться и не быть обнаруженной.
Второй бальзам делается из экстракта особой черной ежевики, произрастающей на Втором острове, и, когда я втираю немного себе в нос, лицо моментально и глубоко пронизывает холод, притупляя боль. Заодно я смазываю ожог. Блаженство! Забыв о неудобствах, вынимаю из кармана иголку с ниткой и принимаюсь латать порванное платье, прежде чем оно зацепится за что-нибудь еще.
Жаль, что Миллиган такая подлая, потому что из всех обитателей «Девы» она единственная обладает необходимыми мне знаниями. Когда я была моложе и обнаружила на палубе свою первую раненую пичугу, я отнесла ее к себе в каюту и попыталась выходить. Ее убило мое невежество. Однако это побудило меня изучать тайны тела, чтобы лечить, чтобы спасать.
В течение нескольких лет я проводила наедине с Миллиган больше часов, чем могу вспомнить, в ее сырой и заразной лечебнице. Поначалу я боготворила ее, поскольку она показывала мне, как нужно смешивать напитки и снадобья для разных недугов, как соединение серебутона с топькрапивой помогает в лечении или как смесь землесусла с храброкорнем заделывает раны. Она ничто по сравнению с волшебниками прошлого, чья магия начиналась с зелья и далее простиралась безгранично, однако она знает алхимию достаточно, чтобы готовить приличное лекарство, и я быстро влюбилась в это искусство. Однако, разумеется, я на своей шкуре узнала, что Миллиган движет вовсе не жажда лечитьвсе ее умения направлены на причинение боли. Мои уроки стали переходить с настоев на травах к основополагающей анатомии, но уроки эти были практическими, а не просто теорией из учебников. Я практиковалась на пленниках, пойманных во время провокаций на Восточных островах, либо на членах команды, которые плохо себя вели. Помню эти уроки с ужасающей отчетливостью, особенно те, когда Миллиган пыталась научить меня, где находятся главные болевые точки на человеческом теле. Она показывала простейшие приемы, способные развязать язык любому, сдирание кожи с подошвы ноги например. Сопровождавший это действие звук преследовал меня долгие недели. Учила меня Миллиган вовсе не потому, что так было нужно. Своими демонстрациями она меня запугивала, впечатляла, но прежде всего они нравились ей самой.
Вскоре я стала делать вид, что утратила интерес к ее урокам. Миллиган сумела внушить мне, что нужно быть дурой, чтобы поверить, будто на корабле убийц можно стать целительницей. А самое главное я поняла, что, если отец узнает о моем влечении к функциям тела, он заставит меня стать преемницей Миллиган. Уж лучше я сделаюсь честным убийцей, чем буду вынуждена кого-то пытать.
С тех пор мне приходится ограничиваться случайными обследованиями мертвых птиц или крыс, однако они почти ничему меня не научили, что обидно. Я не узнала никаких новых точек, ничего из алхимии, которая особенно меня пленяла. А Миллиган едва признала мое существование после того, что сама я считала разрывом с ней, а она не из тех, кого хочется иметь среди врагов.
Вообще-то есть места поудобнее.
Я не слышала его шагов и подскочила, вогнав иголку точно в палец. Грязный и блестящий от пота, Бронн явно успел поусердствовать, восстанавливая судно после шторма, его порванная рубаха обнажает следы шрамов на совершенном во всем остальном теле, и я неожиданно и нелепо смущаюсь. Мои спутанные волосы висят космами, и я уже собираюсь пригладить их, когда понимаю, что его черная грива такая же взъерошенная. Меня пугает внезапный порыв запустить в нее пальцы. Я стряхиваю эту мысль, подавляя желание, оживающее под ложечкой. Я разглядываю его лицо в поисках признаков противоречивых чувств, схожих с моими, однако его взгляд-кремень не выражает ни малейших эмоций. Как всегда.
Мне вдруг хочется, чтобы он ушел, я ненавижу его за то, что он вынуждает меня испытывать, за то, что он обнаружил мое тайное укрытие, но все упирается в такую ерунду, как то, что давеча вечером он спас мне жизнь.
Послушай, мне следовало поблагодаритьначинаю я, однако он меня прерывает.
За тобой послал капитан.
Конечно, послал. А зачем бы иначе Бронн стал меня искать?
Отецпоследний человек, кого я желала бы видеть сегодня, когда непослушание написано на всем моем распухшем лице. И все же я могу предположить только одну причину, по которой меня зовут.
Он слышал о вчерашнем?
Задавая вопрос, я уже знаю ответ.
Бронн кивает.
Не стоит заставлять его ждать.
А то я этого не знаю! Выбираюсь из своей уютной тайной норки, и мы вместе идем наверх.
Корабль оживленно суетится, команда занята своими обязанностями, а я следую чуть впереди Бронна, стараясь никому не мешать, слабо надеясь потерять его в толпе, изнемогая от ощущения, что он конвоирует меня, как пленницу. Вчера во время шторма вода затекла в оружейное отделение, сделав ступени трапа скользкими, и, когда несколько матросов проносятся мимо, сметая меня с дороги, я поскальзываюсь и теряю равновесие. Я ожидаю падения, однако чьи-то руки подхватывают меня за талию и ставят на место. Я машинально пытаюсь освободиться от Бронна, но трап узок, и мне удается лишь развернуться, отчего тела наши сталкиваются, его грудь прижимается к моей, и я чувствую, как его сердце бьется в такт с моим, а дыхание согревает мне лоб. Он смотрит сверху вниз с обезоруживающей напряженностью, и я опускаю глаза, негодуя по поводу раскрасневшихся щек и участившегося пульса.
Вчера Бронн мог спасти меня от чего угодно, кроме утопления, разве нет? Это и есть та причина, почему я его ненавижу.
Потому что игнорировать меня после своего Посвящения было для него недостаточно. Как будто знакомый мне мальчишка исчез в тот день, когда отправился держать экзамен, а вместо него вернулся жестокий мужчина, которому явно нравилось причинять мне боль. Мужчина, который одним дождливым днем разбил годы доверия, как молоток кость.
Я тогда искала Бронна, устав от его молчания, исполненная решимости не ставить крест на нем. На нас. Я обнаружила его на шканцах, где он укрывался под парусами, играя с кем-то из команды и заливая в себя ром так, будто это была вода. Я спросила, можем ли мы поговорить, а когда он меня проигнорировал, попыталась ему приказать, неразумно выказывая свою власть, как капитанская дочка. Остальные засмеялись, назвали Бронна моей собачкой, сказали, что лучше ему идти, когда дуют в свисток. Помню его взгляд. То была сплошная ярость. Я бы ушла, оставила его и нашла укромное местечко, чтобы выплакаться, однако Бронн не собирался позволять мне так его позорить.
Удивлен, что ты сюда добралась, сказал он тоном острее стали. Разве дождик прошел?
Кровь застыла в моих жилах. Резкость вопроса подсказала всем присутствующим, что в нем скрыт некий смысл, и вся палуба погрузилась в выжидательное молчание.
Я изобразила невинность.
Не знаю, о чем ты.
Но Бронн уже вскочил на ноги. Его подельщики последовали примеру. Напуганная, я попыталась отпрянуть, однако они оттесняли меня всей толпой, пока я не уперлась спиной в поручни, а они образовали живую стену, мешая мне улизнуть.
О том, что ты боишься воды.
Он выдержал мой взгляд, не моргая, вонзая каждое слово мне в грудь, как нож, обнажая мой секрет и заставляя его растекаться кровавой лужей по палубе.
Остальные снова стали ржать, но на сей раз с невысказанной угрозой. Они как будто не могли поверить в свою удачу.
Ты? сказал один из них. Дочка капитана и боишься воды?
Смехотворность подобного заявления снова заставила их схватиться за животы, а когда хохот стих, его сменило ликующее предвкушение.
Похоже, пора ей научиться плавать, как считаешь, Бронн?
Вызов был брошен, и я сквозь слезы таращилась на Бронна, все еще не веря в то, что он открыл мою тайну, но зная, что он не зайдет, не сможет зайти дальше этого.
И тут он толкнул меня через борт.
Когда я ударилась о волны, мой рот был открыт в крике, так что вода хлынула мне в горло, я закашлялась и принялась в панике молотить руками. Я словно заново переживала те мгновения, когда чуть не утонула в детстве, словно ожили мои ночные кошмары. Я не могла никого позвать, не могла крикнуть. У меня для этого не хватало воздуха. Те страшные мгновения были наполнены лишь тщетными попытками сделать вдох, удушьем, светом и тьмой, когда я вырывалась на поверхность и снова тонула, отчаянно била руками и ногами в поисках чего-нибудь твердого, а матросы наверху потешались и забрасывали меня насмешками.
Меня спасла Грейс. Ее сильные руки удерживали меня над водой, пока она плыла обратно к штормтрапу, сброшенному ею же перед тем, как кинуться мне на помощь. Как только я рухнула на палубу, она завернула меня в плед и обрушила свой гнев на тех, кто с хохотом наблюдал, как я гибну.
Постыдились бы, говорила она, пока я выкашливала у ее ног свои легкие.
Они что-то невнятно бормотали и расходились, но она ухватила Бронна за руку.
О чем ты только думал? спросила она.
Он высвободился из ее пальцев и пожал плечами. Будто я для него ничего ровным счетом не значила. Именно тогда я впервые осознала, что так оно и есть. Все кончено. Друг, который когда-то у меня был, никогда бы так со мной не поступил. Того друга больше нет. У него был выбор: я или Змеи. Он не выбрал меня. В тот день я потеряла надежду завоевать уважение команды, узнала совершенно новый смысл слова «унижение» и с тех пор так и не пришла в себя после предательства Бронна.
Однако сейчас, когда тела наши соприкасаются, это напоминает мне того мальчика, который значил для меня все, и даже сейчас мне слишком больно вновь переживать те воспоминания.
Думаю, отсюда я уж сама как-нибудь доберусь, говорю я.
Я надеюсь, что это прозвучит безразлично, но голос, к моему ужасу, дает петуха, а слова застревают в горле.
Пытаясь скрыть это благодарственным кивком, я отталкиваюсь и иду дальше, чуть быстрее и гораздо более взволнованно, чем раньше. Если честно, добравшись до каюты отца, я облегченно перевожу дух, хотя на самом деле мне стоит бояться.
Он сидит возле декоративного камина, который именно что декорацияя никогда не видела в нем огня, и читает книгу. Коготок примостился у него на плече, и при моем появлении вскрикивает. Недовольство написано на всем отцовском лице, пока он разглядывает мой синюшный нос, заставляя меня испытывать неожиданное и обманчивое ощущение триумфа. Мое поведение застает его врасплох. Хотя получилось это неумышленно, мое пренебрежение его правилами оказалось сюрпризом. Но я должна быть осторожной. Я на опасной территории. Поэтому жду, готовясь к нагоняю, который не может не последовать. Вместо этого отец указывает на стол, на котором уже лежат хлеб и фрукты.
Садись, посиди со мной.
Я делаю, как мне велят, все еще стараясь разобраться, в каком он настроении, и только потом открывать рот.
Я всегда хотел сына, говорит он, и это звучит ударом под дых. Ты знала об этом?
Нет.
Я изо всех сил пытаюсь, чтобы мой голос звучал ровно. Я вру. В душе я всегда это знала. А как иначе? Но слышать, как он об этом говорит! Не ожидала, что будет так больно.
А вместо него появилась ты.
Он смотрит на меня разочарованно. Может, он ждет от меня извинений за то, что я родилась не того пола? Не дождется.
Я бы знал, что сделать с мальчишкой. Но с тобой
Он протягивает руку, берет яблоко и вытирает о рукав.
Возможно, я ошибался, воспитывая тебя так, как воспитал бы сына. Но я знаю лишь один способ вырастить Гадюку. Тот, которым растил меня мой отец. Тот, которым его отец растил его. Наверное, ты считаешь, что у меня слишком тяжелая рука, но дело в том, Марианна, что так уж я устроен. Все, что я делал с тобой, проделывали со мной.
Никогда не слышала, чтобы он вспоминал о своем отце. Никогда. Про деда до меня доходили разве что слухи о его жестокости.
Так почему же, продолжает он, рассматривая сверкающие бока яблока, я не вижу в тебе себя?
Мы с отцом не похожи друг на друга, гены моей матери оказались сильнее. Он высокий, я мелкая. Он светлокожий, я смуглая. Но я понимаю, что его речь не об этом. И все равно молчу, не веря в то, что могу подобрать правильные слова.
Ты сердишься на меня, говорит он.
Его задумчивое настроение, смена темы, внезапная проницательностьвсе в этом разговоре сбивает меня с толку.
Ты сердишься, потому что я устроил твою свадьбу с Торином. Однако у меня не складывалось впечатления, будто тебе так уж хочется стать после меня капитаном нашего корабля. Я ошибался?
Он разрезает яблоко карманным ножом и предлагает мне дольку. Когда я отказываюсь, он вручает ее Коготку, который проглатывает угощение одним махом.
Мне предстоит нарушить молчание, убедить его в том, что он успешно вырастил дочь, которая так же сильна, как и сын.
Ты прав. Я совершенно не горю желанием выходить замуж за чужака, говорю я, старательно подбирая слова. Но ты ошибаешься, если думаешь, будто мне не хочется унаследовать корабль.
Роль Гадюки всегда переходила из поколения в поколение, и традиция эта может быть прервана лишь тем, кто победит капитана в бою. Наша преемственность длится без перерывов вот уже две сотни лет, и, хотя я даже представить себе не могу, как эторуководить и наводить на всех ужас, мне не хочется быть слабым звеном, не хочется подвести острова.
Твое пребывание во дворце могло бы оказаться весьма выгодным. Ты будешь посвящена во все тамошние разговоры.
Я поднимаю бровь.
Хочешь, чтобы я на тебя шпионила?
Марианна, я хочу, чтобы ты была полезна. Это будет твоим первым заданием в качестве официального члена экипажа, и я полагал, что оно тебе понравится, ты ведь всегда давала понять, что мечтаешь проводить время на суше. Твое постоянное стремление сопровождать нас при выходе на берег не осталось незамеченным. Таким образом мы все получим то, к чему стремимся.