Упал под ноги длинный плащ, сшитый из лисьих шкур. А за ним и рубашка из крашеного сукна, со строгой мужской вышивкой.
И когда ладонь покрытая мозолями накрыла девичью грудь, спрятанную под слоями ткани, клеть огласил стон, похожий на всхлип.
Хальвдан сам бы не мог сказать, зачем все это делает Но слишком долго он обманывал себя, уговаривая, что это наваждение пройдет Слишком сильно желал ее. Воспротивься она, и все равно не смог бы уже остановиться. Даже если бы пришлось заплатить за это своим посмертием. Он лихорадочно гладил ее тело. Горячее. Податливое. Теперь оно не было таким тощим, каким он запомнил его во Фракии. Оно не было по-женски нежным. Долгие тренировки с Бьерном сделали его таким, каким должно быть тело воительницы, а не жены и матери. Ее ноги, длинные и сильные, как ноги оленицы... его разум мутился, когда рука скользнула под подол длинного сарафана, поднялась выше...
Он не видел ее лица. Слишком темно было, но отдал бы многое, чтобы увидеть затуманенный взгляд огромных темных глаз. Зато слышал, как прерывалось ее дыхание и с всхлипами вырывалось из груди.
И когда руки ее обвились вокруг его тела, а маленькие ноготки прошлись вдоль спины, он уже не мог сдерживаться.
Слишком быстрыми и резкими были его движения. И слишком громким вскрик Берты, когда тела их слились, и он даже не сразу понял, что он был от боли. Только тогда, когда она начала отбиваться и отталкивать его, осознание того, что произошло, немного отрезвило его разум.
- Тише-тише. Сейчас это пройдет, - шептал Хальвдан быстро, почти лихорадочно, целуя ее лицо, шею, плечи ,лаская небольшую упругую грудь.
Он был нежен с ней. Нежен настолько, насколько умел. И вскоре Берта снова стала задыхаться и сама подаваться ему навстречу.
- Почему ты не сказала, что еще не была с мужчиной? - спросил он, когда жар, испепеляющий их, рассыпался искрами и погас, как йольский костер на рассвете. Берта, казалось, и не шевелилась, все так же цепляясь за его плечи, обвив ногами его тело. Но стоило ему заговорить - отпрянула. И Хальвдан пожалел, что вообще открыл рот. Хотелось и дальше лежать так, обнимая ее. Даже мороз Йольской ночи не кусал, обходя их стороной.
- Это многое бы изменило? - усмехнулась она, отстранившись, словно не было ничего. - Йолькая ночь и правда дурманит разум колдовством, Хальвдан. Но не стоит придавать этому много значения. Теперь надеюсь, твои мысли вернутся туда, где им место, - сказала она, поднявшись и подобрав свой плащ.
- Берта...- выкрикнула темнота клети, что осталась за ее спиной, но она не оглянулась. Не вернулась. Даже не откликнулась.
Сердце ее разрывалось. А к горлу подступал соленый ком. Но никто не заметит этого.
- Стоять, - перехватил ее Ульв, пока никто не увидел ее растрепанного вида. -Довольна?
- Более чем, - с вызовом посмотрела она на Рыжего Лиса.
- Даже не сомневаюсь, - процедил он сквозь зубы в ответ. - Идем. Даже слепой увидит, чем ты занималась. Потопчемся где-то. Пусть лучше думают, что со мной. Иначе Инглин сживет со свету и тебя и Хальвдана, - добавил, выбирая сено из ее волос.
Берта улыбнулась. В улыбке этой было больше горечи, чем радости.
- Уже жалеешь? Берта пожала плечами.
- В любом случае, лучше жалеть о том, что сделано, чем тосковать о том, чего не сделал.
Ульв покачал головой. Он был явно не согласен с ней. Но говорить об этом не стал. И Берта была благодарна за это.
- Сама Фрейя вскружила вам головы, но как бы не стало так, что из-за этого безумия прольется кровь, - сказал он глядя, как мужчины тащат в дом ярла огромное полено. И растрепал ладонью свои волосы. - Идем. Будем пить, Берта. И ты будешь петь и веселиться, как будто ничего не случилось.
И Берта пила, пела и веселилась. Правда, танцевать не решалась, чувствуя, что тело откликается ноющей болью. Но много смеялась и шутила. И никто бы не подумал, что больше всего ей хотелось быть дома. Под теплым боком рабыни Маргрэты и защитой Бьерна.
Благо, твердое плечо не отходящего и на шаг Ульва, не позволяло сбежать сквозь темноту Йольской ночи.
И только Фрейя, что следила в эту долгую ночь за случившимся, загадочно улыбалась. Невидимо ступая между пировавшими и связывая новые и новые пары, она смотрела на своего любимца и избранную матерью ее. И улыбалась. Она знала, что как бы ни противились они дару ее, все равно он сильнее. И только время покажет насколько.
ГЛАВА 31. Полуночная наездница
Нет ничего печальней для женщины, чем осознание того, что годы не щадят тебя. Что с каждым годом красота и молодость покидают тело, а не смену им приходит старость и дряхлость.
- Мам, что с тобой? - спросил Освальд, заглядывая в глаза Инглин. - Ты зла, как вырвавшийся из неволи Фенрир.
- Уйди отсюда, - прошипела мать.
- Мам?
- Пошел ВОН, я сказала, - выкрикнула она и уже спокойней добавила. - Найди своего отца. Или займись чем-то. Оставь меня, Освальд.
Мальчик засопел, глядя, как мать снова поворачивается к отполированному диску.
- Это все она, да? Из-за нее ты несчастна? Инглин не ответила. Только плечи вздрогнули.
Нет. Не вельва была виновата в ее горе. И даже не муж. Виной всему был страх.
Страх превратиться в старуху. Страх потерять то, что было важно для Инглин. Ее красоту. И он был столь силен, что она готова была отдать все что угодно, лишь бы избавиться от него. Он приходил к ней по ночам, ложился рядом на пустующее ложе, касался ее сердца. И Инглин снилось, что ее отражение, еще не утратившее своей свежести, морщится и сохнет. Ее рыжие волосы блекнут и седеют, а глаза, синие, как воды фьордов, выцветают. Ночи ее превратились в пытки.
- Инглин-Инглин, - прошелестело ее отражение, голосом похожим на сухие листья.
- Ты ничего не сможешь сделать с этим. Старость - так же неизбежна, как закат солнца вечерами.
Инглин вздрогнула. Ее лицо исказил ужас, а по спине пополз мороз. Казалось, в доме стало холоднее, чем на дворе, в самую холодную зимнюю ночь.
- Ты состаришься. Твое тело иссохнет, а кожа сморщится. Собственное отражение станет тебе ненавистно, Инглин. Ты не нужна будешь ни мужчине, ни самой себе и будешь молить о смерти всех богов, которых знаешь.
Дочь ярла могла бы поклясться путанной пряжей норн, что не произнесла ни слова. И думала, не повредилась и умом, глядя, как шевелятся синеющие губы отражения.
- Кто ты? - выдохнула Инглин, и вместе со словами с губ сорвалось облачко пара.
- Та, кто не даст времени коснуться твоей плоти, - ответила женщина похожая на Инглин Олафдоттир, как две кали воды.
- Как? - не поверила она собственным ушам и подумала, что и правда разум оставил ее.
- Очень просто, - улыбнулось отражение, показав длинные синие клыки, и внутренности Инглин сковал ужас от осознания того, с кем сейчас разговаривает. -Я верну тебе силу и молодость. А ты взамен сослужишь мне службу.
Спутаться с Хель... Стать Полночной наездницей...
Хель никогда ничего не дает просто так. И Инглин с детства знала, что за ее дары придется платить дорого. Слишком дорого.
- Смотри, - выдохнуло отражение и отполированный диск пошел рябью.
И него смотрела уже не женщина, разменявшая четвертый десяток зим, а молодая и свежая девушка. Инглин коснулась лица, неверяще провела пальцами по снова ставшей упругой и нежной коже. Смотрела, как снова сияет румянец на щеках. И тут же видение исчезло. И все стало как прежде. Инглин стиснула зубы так, что они заскрипели.
- Что ты хочешь? - спросила она у той, что была по ту сторону серебра.
- Ничего особенного, - улыбнулось своей жуткой улыбкой отражение. - Убей Любимца Богов.
- Он мой муж. Я накличу проклятье на себя и своих сыновей...
- За все нужно платить, Инглин Олафдоттир, - шипя, оборвала ее Хель. - Убей его и клянусь туманами Хельхейма, ты до самой смерти останешься юной и прекрасной.
Инглин поджала губы.
- К тому же ты прекрасно понимаешь, что не за горами тот день, когда он прогонит тебя. Фракийка давно заняла его сердце. А ведь он клялся, что пока оно будет биться, будет принадлежать тебе. А ты останешься одна. Никому не нужная, покрытая позором. Но если молодость не оставит тебя, сможешь уйти и найти себе мужа достойного тебя, Инглин дочь ярла. Я не стану торопить тебя. Но и ждать долго не буду. Тебе решать, как повернется твоя судьба.
Отражение снова пошло рябью и на Инглин уже смотрела привычно уставшая измученная женщина. Некогда настолько красивая, что красоту ее сравнивали с рассветом над фьордами. Гордая дочь ярла Олафа Удачливого и прекрасной Сванхильд... Во что превратилась? Кем стала? Одна жизнь человека, которому она больше не нужна.
Жизнь человека, что уже две луны с празднования Йоля даже не входил в дом, прячась ото всех в охотничьем доме в лесу...
Жизнь человека, который обманул ее. Обещая сделать счастливой, растоптал ее гордость и честь. Только слепой не видел, что творилось в их доме, только глухой -не слышал, а немой - не говорил. На Инглин смотрели с жалостью, что вызывало только глухую злость или обжигающую ярость. Как стерпеть такое? Жизнь человека... Жизнь ее мужа...
Как мало, за то, чтобы всегда оставаться молодой. И так много...
Стать подругой Хель... Полуночной наездницей... Колдуньей... Ведьмой... Гонимой
всеми и всеми презираемой.
Но всегда оставаться красивой, что о красоте ее будут петь скальды еще века
после ее смерти...
ГЛАВА 32. Инеистые туманы Хель
- Я хочу знать, что норны уготовили мне, - сказала Берта Хельги жрецу. Много дней она решалась на это. Много ночей не спала, вглядываясь в темноту. Ее мысли путались, подобно пряже, что спряли норны при ее рождении. А тело горело огнем, едва вспоминала йольскую ночь. Казалось, что она еще чувствует, как касаются ее тела руки, покрытые мозолями. Казалось, чувствует губы на своих губах. Каждую ночь к ней возвращались видениями прошлого во снах. И каждое утро она заставляла себя забыть. И не могла. Они испепеляли ее. Но не оставляли.
Берта даже хотела уйти из селения. Говорили, что ярл Рагнар по прозвищу Лохматые штаны снова собирался на Бригию этим летом. И быть может, не отказался бы взять ее с собой. К тому же молва шла впереди нее. Скальды пели о ее даре и силе духа. А там... там, по воле богов, ее ждала бы ее судьба. Все лучше, чем каждый день рыскать взглядом по прохожим, в надежде хоть издалека увидеть его.
Берта злилась на себя за свою слабость. За то, что не могла совладать с собой. Не такой должна быть воительница. Не такой она саму себя видела.
- Ты виновата, - влетел однажды в дом кормчего Освальд, и Берта едва не упустила горшок с кашей. - Это все из-за тебя. Из-за тебя!
И все. Выкрикнув это, он снова убежал. А сердце Берты остановилось. Разорвалось на части. И все же она не стала его догонять. Не стала ничего говорить. Сама чувствуя вину.
- Не обращай внимания, - сказал Бьерн. - Перебесится. Повзрослеет и поймет. Что он должен был понять? Берта и сама ничего не понимала. И пусть Хальвдан не приближался к ней. Да она его даже не видела этих две луны. А груз вины все равно лежал на ее плечах. Не помогали его сбросить ни тренировки, ни тяжелая работа. И с каждым днем становилось все тяжелее держать спину прямо, а голову поднятой. Никто не винил открыто за раздоры в семье хевдинга. Но Берте казалось, что видит осуждение в глазах соседей. Может просто казалось? Может она и придумала это? Может просто хотела видеть? Или боялась?
Она запуталась. И не знала способа лучше, чем спросить у норн, как выбраться из этой паутины.
Ульв сгрузил с плеча черную овцу и сел напротив Хельги. Животное тут же забилось, силясь выпутаться из веревок и в который раз жалостно заблеяло. Жилище жреца было таким убогим, что Берта поначалу и не поверила своим глазам. Ведь знала, что Хельги неизменно получает часть добычи равную части хевдинга и кормчего. И быть не могло, чтобы дом его выглядел так, как клеть самого захудалого раба. Но было так. Только угли в большом, обложенном камнем очаге, отличали его от рабской лачуги.
- Что ты хочешь знать? - спросил Хельги, и кольца в его бороде нестройно звякнули.
Берта хотела знать многое. Но в первую очередь, хотела знать, как ей жить дальше. Но сказала:
- То, что они посчитают нужным мне сказать.
Хельги кивнул и принялся вытаскивать чашу за чашей из своего полотняного мешка.
Берта следила, не мигая, за его движениями и сердце ее сжималось от дурного предчувствия.
В этот раз она сняла рубашку и легла ближе к очагу, чтобы холод седой Норэгр не выпил остатки тепла из ее тела. Или туманы Хель, если снова она придет. Хотя «если» не то слово. Скорее «когда». Когда придет жуткая женщина, чтобы снова и снова говорить о силе и могуществе, что подарит ей, если Берта согласиться служить ей.
- Тогда я заберу у тебя все, Берта, - шелестела она, путаясь в сизых холодных туманах.
- Ты и так заберешь, если на то воля Богов и Плетущих.
И Хель, шипя, отступала. Оставляя тревогу за близких, сомнения и усталость. Загудел словно ветер в ущелье, голос Хельги, выводя древнюю песню. Вскрикнула овца и замолчала, захлебнувшись своей кровью. Мокрые липкие пальцы заскользили по телу Берты, и оно стало наливаться тяжестью. А дух ее стал таким легким, что порыв ветра подхватил его. Закружил, путая прошлое с будущим, а будущее с настоящим. И вот она на носу корабля в куртке с коротким рукавом и пояс оттягивает секира. Соленый ветер ласкает обожженную солнцем кожу, и сильные руки обнимают ее сзади, пряча от мира в плотном кольце.
- Что, маленькая вельва, готова к тому, что нас ждет? - спрашивает Ульв419. И Берта откидывает на его плечо голову и прикрывает глаза.
И снова ее подхватывает сильный ветер. Несет сквозь время. И вот она стоит в туманах, наполненных голосами и шепотом, столь густых, как молоко и таких же холодных, как пустоши седой Норэгр.
Черный ворон пролетел перед самым лицом, но Берта видела только смазанную тень. Неясные синие огоньки мелькали то тут то там. И голоса. Множество голосов и шепота.
- Не слушай, - проскрипел голос Гессы из тумана. - Иди за вороном.
И снова ветер. Снова мир смазался и Берта, словно сухой лист, полетела увлекаемая чужой волей.
Жарко натопленная комната. Единственная в доме. И мужчина, что не оставлял ее мыслей много дней, спящий на широкой лавке. Его грудь мерно поднималась и опускалась, а лицо хмурилось во сне. Его едва видно было в свете тлеющих углей в большом очаге.
Серая тень шмыгнула, словно мышь, своровавшая сухарь. Ее поступь была неслышна, и Берта смутилась того, свидетелем чего должна была стать. Кому дозволено видеть то, что происходит на ложе между мужем и женой? Только богам. Да и не хотела Берта смотреть на то, как они будут предаваться любви. Слишком больно было это. Но и не смотреть, сдвинуться с места или отвести взгляд не могла, ведомая чужой волей. Отдав свой разум на волю великих норн. Потому смотрела. Видела, как она склоняется над лицом своего мужа. Вглядывается, едва дыша, как вытаскивает из-за пояса длинный охотничий нож, которым Ансвит приносила жертву богам. От ужаса Берта не могла сказать и слова.
Не могла ни вдохнуть, ни выдохнуть. Или может это воля тех, что привели ее сюда? Хотела броситься, помешать. Но вместо этого смотрела. Как опускается длинный нож, пробивает грудь и погружается по самую рукоять, словно сама великанша держала его в руках, а не человеческая женщина. Как удивленно открылись глаза Хальвдана. И жизнь стала таять в них. А с выдохом изо рта хлынула кровь. Густая и черная, как боль и отчаянье, что захлестывало Берту и разрывало на части. Что душили, мутили рассудок.
И снова ветер. И в этот раз он вынес ее в лачугу старика Хельги. И казалось, что не вернулась она в свое тело, а умирала там, в полумраке маленького охотничьего дома.
Темнота наваливалась на нее камнепадом, душила, захлестывала. И Берта дрожащими руками цеплялась за что-то, за кого-то. Словно старалась вырваться.
- Да что с ней? - выкрикнул кто-то голосом Ульва.
- Не знаю! - ответил Хельги и Берта услышала растерянность в его голосе.
- Ты же жрец. Сделай что-нибудь, - зло рычал Лис.
- Она сама делает хуже, стараясь удержаться от беспамятства.
Что-то горькое потекло в рот, и Берта выплюнула отвар, страшась, что он может усыпить ее.
Тени кружились вокруг. Жгутами сворачивались стылые туманы. И смеялись голосом той, что приходила их Хельхейма.
- Ты опоздала Берта. Уже опоздала, - прошелестел самый ненавистный голос в девяти мирах Игдрассиль. - Ты можешь выменять его жизнь. Я отступлюсь, если ты принесешь мне хорошую жертву.
- Найди Хальвдана. Инглиин... - прохрипела Берта надеясь, что Ульв поймет ее слова, едва вытолкнув воздух из легких, и мир ее померк.
ГЛАВА 33. Источник Урд
Холодный туман обнимал Берту со всех сторон. Проползал по телу. Кусал за руки и ноги, жалил лицо. Застил глаза, вползал в ноздри и оседал жгучим льдом во рту. Запах гниющей плоти и тлена, заставлял желудок сжиматься.
Хельхейм стонал, шипел и урчал сотнями голосов, тех кому суждено блуждать в стылых туманах. Пока Фенрир не разорвет путы свои и не сожрет солнце. Пока землю не покроет снег и лето перестанет сменять зиму три долгих года. А великий змей не поднимется с морского дна, для последней битвы с Тором. И тогда Хель выведет их для последнего боя. А Один возглавит великих воинов, что пируют сейчас в Золотых Чертогах. И наступит Рагнарек.