Оборона была прорвана и это в доказательствах не нуждалось. Из обороняющихся солдат осталось менее двадцати, остальные же сгинули в танковых залпах и пулемётных очередях «Стража Шпиля». Все пытались отступить.
Флоренций вынул свой пистолет, найденный в канализации, и направил его на командира противников, но посмотрев на то, что другой Страж Шпиля готовится перемолоть в мясо из своего оружия часть солдат «Пурпурного Креста», повернул оружие влево и выстрелил. Пистолет разлетелся на куски, но выплеснул снаряд, который с рёвом и огненным черчением устремился к противнику. Силы выстрела неведомого оружия хватило, чтобы пробить наколенную защиту, зайдя сзади. Колено противника брызнуло кровью, ломтями плоти и кусочками посеребрённой брони. Противник неистово взвыл и сел на одно колено, чем обеспечил безвредное отступление для солдат.
Но в своём жутком бессилии«Страж Шпиля застонал и открыл огонь по Титу, пытаясь его пристрелить. Все пули попали в монумент Архиканцлера, откалывая от него кусок за куском, пока конструкция не захрустела бетоном и не рухнула на безумного стрелка. Глыбы бетона накрыли Стража Шпиля, чем вырубив его, подняв в воздух облака бетонной крошки и перепахав дорогу.
Тит Флоренций остался один держать оборону и без укрытия. Оценив ситуацию, поняв, что на несколько секунд он оказался, прикрыт облаками пыли он развернулся и попытался отступить. Но внезапно получил тычковый удар, от Командира «Стражей», выпрыгнувшего из бетонного тумана, тыльной стороной глефы, что откинула его на три метра к дому
Брат-лейтенант почувствовал, как по рёбрам бежит огонь, а все кости трещат в безумстве пульсирующей боли, как его пальцы сжимают куски асфальта и бетона, который раскрошился от массивов обстрела и того ада, что здесь развернулся. Но Тит почувствовал в себе силы дальше бороться за жизнь. Он завёл руку за пазуху и вытащил пистолет Морса необычной конструкции.
К Флоренцию медленно, поигрывая глефой, подходил командир, уже думающий, что победа в его руках, что сейчас он свершит желанное возмездье Но Тит, продолжая лежать, направил в его грудь пистолет и надавил спусковой крючок. Сгусток, похожий на прямое аэрозольное впрыскивание, ослепительной энергии, неописуемого бело-синего, с примесями нежно-жёлтого, цвета устремился к золотому воину, который попытался увернуться. Выстрел угодил в левую руку, которая просто превратилась в обугленный кусок мяса, практически испарившийся от «адского аэрозоля». Вся броня на руке, сам сплав превратился в стекающий жидкий металл, который окропил землю. А сам командир, издавая дикий рёв и крик агонии, попытался скрыться, но Тит этого уже не увидел. По месту, где он лежал, был дан танковый залп и дома рядом с ней, сам асфальт пропал в вихре рокочущего пламени, ознаменовав конец бессмысленной обороны.
Глава девятая. Прибой Спокойствия
Остров Анафи. Спустя сутки.
Свежесть и лёгкая непринуждённая прохлада наполняла сам воздух, нагружая его мотивами свежести. Лёгкий ветерок шнырял по острову, словно гнался за медленно уходящим днём, словно стараясь его догнать и уйти с ним на покой.
Небесный горизонт стал медленно окрашиваться в золотисто-огненные тона, стал плескаться в злате небосвода, окрашивая морские пучины, воду у «края земли» в чистое золото. А на другой стороне небесного свода холодная сирень и наполняемая тёмно-алыми напевами цветовой палитры, стали рисовать на воздушном полотне свою суть заканчивающегося дня.
Старый, практически забытый остров Анафи постепенно накрывался вуалью наступающей ночи, приготовившись окутаться одеялом сна и сумеречной прохлады. Островок, лежащий посреди морского покрова, находился в состоянии сокрытого возрождения и на пике новой славы, не виданной до этого. Во времена Великой Европейской Ночи этот клочок земли, как и множество других островов Адриатического моря, находились в состоянии упадка и даже тотального разрушения, в конце концов, став воплощением тех эпох, что манили из глубины времён своим благополучием и духом свободы. Десятки поселений на различных островках приняли воплощение развалин и руин, обозначивших конец времени европейского рассвета.
Исключением не стал и Анафи. Когда его обнаружил Данте, то на нём были лишь развалины старого поселения и небольшого порта, в которых жило некогда несколько десятков человек. Но по истечению времени тут поселился лишь сухой восточный ветер, вздымающий к небу, словно в похвалу, коричневатую пыль.
Но сейчас всё было иначе, ибо остров стал пристанищем того, что сейчас зовётся орденом Лампады, вобрав в себя всё то, что ещё может существенно послужить цели утверждения стабильности в Империи. Теперь на сей клочке земли возводится мириады строений, инфраструктура и, конечно же, оборонительные сооружения, которые должны послужить преградой перед неминуемым стремлением принести «правосудие», тем, кто противится священной власти посланника Божьего». Там, где раньше лежали разбитые руины прошедших времён, сейчас нагруженный порт. Западные берега острова ощетинились мощным, сокрушительным и несущим неумолимую смерть вооружением, способным уничтожать целые флотилии за считанные минуты. Многие возвышенности и удобные места стали теперь передовыми укреплёнными пунктами, что несли священный долг по удержанию острова. Однако ничто не шло в сравнение с тем, что стало центром всего управления орденом. Огромное, раскинувшееся на три квадратных километра, окружённое глубоким рвом строение, чем-то похожее на исполинский бункер заняло центр острова, став известным, как «Великая Цитадель Ордена». Именно оттуда велась вся координация орденом, начиная от выдачи зубных щёток, до производства оружия и военной техники. Здесь, за толстыми серыми стенами, чья крепость могла выдержать обстрел корабельной артиллерии, собрался капитул орденате, кто направлял его действия, руководил всей его жизнью, ориентируясь в этом, прежде всего на слова своего бессменного и всеми любимого лидераДанте. Именно в нём, в его холодных речах, лишённых эмоций, солдаты, офицеры и капитул ордена находил руководство к действию и просвещение на грядущий путь.
Вокруг «Цитадели» находилось множество укреплённых позиций, готовых держать свои места до последней капли крови, ибо так сказал сам магистр.
Вся эта исполинская конструкция уходила на несколько десятков метров вниз, вгрызаясь в каменную породу и погружаясь всё глубже в горные породы.
И всё, что происходило на острове, наполнилось духом нужной суетливости, и какой-то спешки, которая хоть и имела смысл. И всё это совершенно контрастировало с тем, какое название получил этот кусочек земли, укутанный под покровом неизвестности.
На юго-востоке острова, что образовал небольшой отросток, уходящий в море, имевший крючковатый вид, виднелась постройка огромных размеров, которая насчитывала множество лет. На протяжении всех двух с половиной километров, каков и был отступ в море, раскинулся старинный замок, занявший всю местность.
Первыми были высокие каменные стены, сделанные по старинной технологии. Их башни располагались практически у самих берегов, вкопавшись в него, словно они тут года охраняют нечто важное, став вечной стражей. Стены сжимали чугунные ворота, имевшие прекрасную гравировку растительной стилистики. Сразу за воротами шла длинная дорога, вымощенная гранитными плитами и окружённая вечнозелёной растительностью. Там, где раньше было нагорье с древней христианской церковью, теперь раскинулась длинная и гигантская библиотека, заключенная в здание крепостного стиля. Посреди всей дороге, словно разделяя её надвое, стоял роскошный фонтан, выполненный в форме мальтийского креста, явно давая знать, кто был раньше хозяином всего этого комплекса.
Вся архитектурная простота и шедевральность сводилась к одному единственному зданию, в котором воплотилось былая слава зодчих, стоявшее на самом краю, небольшом пяточке этого островного выступа. К нему вела небольшая дорожка, уже умащенная камнем, начинающаяся за толстыми стенами, которыми кончался «Большой Внутренний Двор». Тропинку, которая вела к пяточку, окутывали сл всех сторон прекрасные хвойные деревья и мох под ними. Земля на этом участке острова была переделана и переработана так, что теперь на ней можно было вырастить прекрасные деревья.
За небольшой стеной и решётчатыми воротами начиналось соприкосновение с историей, которая канула во тьму времён. Перед глазами представал прекрасный замок, ставший некогда домом для великого пророка и философа. Весь внутренний был умащён мраморной плиткой. Сам вид этих построек образующих комплекс мог привести наблюдателя к тому, что замок наполнен некой мистичностью, асимметричностью, и даже порой неправильностью, как и любил тот великий человек.
В самом центре гордо стояло высокое здание, покрытое известью, своей шириной и размерами способное перехватить дух у любого почитателя архитектуры. Оно даже чем-то напоминало сильно увеличенную, приведённую в абсолют часовню, что изрядно контрастировало с действительностью. К входу вели две лестницы, образующие практически идеальный круг, слитых меж собой у самого начала, сделав из двух лестницкольцо. Внутри оно имело несколько этажей, на котором располагалось неисчислимое количество комнат различного назначения. На самом конце острова к этой исполинской постройке примыкал небольшой порт, сделанный из местного камня.
По правую сторону от главной постройки была башня, к которой подводило ещё одно строение, имевшая форму вытянутого вверх прямоугольника, со странной крышей, покрытой красной черепицей. От башни исходило сооружение, с алой плоской крышей, которую поддерживали колонны колоны. Сей строение образовывало наблюдательную площадку, со стороны которой каждый мог смотреть в водные пучины и наслаждаться прекрасными видами Адриатического моря.
По левую же сторону стояла грозная и простая башня, выполненная из камня, пришедшая прямиком из средневековья и имевшая зубчатый конец. К ней с одной стороны примыкала ещё одна башенка, устроившаяся на отдельном островке и здание простой казармы, которая заканчивалось получасовенным сооружением.
Вся красота, роскошность и простота замка, прежде всего, олицетворяли идеи самого знаменитого философа, став живым воплощением его слов, увековеченных в камне. Две лестницы, образующие кольцо, говорили о том, что если человек будет идти по дороге, ведущей к нему самому, повторяя все его мысли и миропонимание, то он никогда не найдёт духовного просвещение, которое олицетворяет главное здание. А простота и роскошь, которые отразились в иных сооружениях и «ветках», должны вести и умеряться, преимущественно, духовным знанием
Но сейчас, по прошествии стольких лет, вся суть строений, их тайный смыл, и дух загадочности были забыты, как и учения самого некогда знаменитого философа-пророка. И сегодня всё их назначение сводилось к тому, что бы принять и защитить важную гостью, которая стала чем-то вроде надежды
Как красиво. Нежно прозвучал женский голос, наполнивший небольшое помещение до последних углов. Этот двор великолепный.
Сарагон Мальтийский отдал последние деньги, чтобы построить этот замок. В ответ послышался голос, от которого от безразличия становилось холодно на душе.
У окна, которое располагалось в башне со странной башней, послышались звуки каблуков сапог, которые раскатами грома разносились по всему небольшому помещению.
Девушка, с волосами цветом потухшей меди и глазами цветом северного моря и грозных небес развернулась к мужчине, что надел на себя столь привычную одежду: кожаный камзол, шёлковую рубаху и чёрные сапоги со штанами.
Магистр, я не понимаю, зачем я вам.
Голос девушки мог вызвать на душе в одно время чувство умиротворения, а в другое дрожь, которая в нём пронеслась, вызывала тревогу за спокойствие женщины.
В ответ мужчина окинул её своим взглядом и в зелёных глазах, от взора которых становилось не по себе прохладно, блеснул внутренний свет, ставший символом чего-то глубинного. Но магистр прошёл мимо неё и направил взгляд во внутренний двор.
Там практически не было людей. Особое внимание могли вызвать только Карамазов и Эмилия, что прогуливались по мраморной площадке. Они это делали без приторности или особой показушности, напоминая сдержанную и тем не менее пару, внутри которой кипел такой огонь, что многие молодые могли позавидовать. Бывший инквизитор и дочь ордена, держась за руки, просто гуляли и непринуждённо разговаривали. Эта сцена источала приятное ощущение тепла и спокойствия, вселяла внутреннее умиротворение, которого лишались многие в этом мире, вместо этого взметая свои мысли к непостижимым идеалам.
Несколько дней назад, тот мужчина, Карамазов, прятался практически в подвале и был не способен даже выйти за пределы Рима. Но когда он встретил Калью, то за несколько дней готов был вывернуть мир наизнанку, что бы достигнуть целей и удивить её.
От тембра и «эмоциональности» голоса Данте, рядом стоящей с ним девушке, стало неимоверно холодно, а на душе побежала прохлада, словно она общается с машиной, а не живым человеком.
Так кем она стала для него? Внезапно вопросил магистр.
Что? Я не поняла.
Кого увидел в Эмилии Карамазов, что так воспарял духом?
Девушка закрыла глаза, закатив их за веками, и стала лихорадочно перебирать руками, после чего ответила:
Любовь, может быть.
А ещё? Всё продолжал «вкапываться» Данте.
Надеждой?
Правильно. Послышалось одобрение, издаваемое в потоках выдыхаемого воздуха.
Подождите, вы хотите сказать, что я ваша надежда?
Края губ магистра слегка шевельнулись, словно он захотел улыбнуться, но внутренняя его суть жёстко подавила этот позыв эмоций.
Не только для нас, но и для миллионов людей, которые сейчас находятся не в самом лучшем положении. И только ваше появление способно изменить положение дел, сделав нашу страну на шаг ближе к стабильности.
Но как?
Данте уловил в голосе девушки непонимание и сам не мог осознать, почему она не может уловить суть дел, вникнуть в их глубинное состояние, понять, какова её роль в мировом деле утверждения вечного постоянства.
Губы магистра разомкнулись и небольшая запылённая комната, наполнилась голосом, в котором были крапины дрожи, которая слегка умаляла холод его речей:
Калья, вы жена своего мужа, которого любили десятки миллионов человек. Вы та, кто способна рассказать о нём правду, восстановить его доброе имя. Когда народ услышит ваши речи, то наверняка захочет спросить с нового правителя.
Дрожь в словах Данте родилась от глубокого стыда, который сейчас его сжирал, проедая крепкую стену всякого безразличия и душевного льда. Горечь брала его от того, что он чётко, как ясный день, осознавал то, что повинен в смерти второго канцлера. Лёгкая горечь с комом медленно подходили к горлу, на душе начали скрести совесть и печаль, переходящую в длинную монотонную изматывающую песнь. Впервые за долгое время Данте почувствовал некое подобие эмоций, которые способны были довести магистра до такого состояния, что он откроет бутылку вина времён Раннего Неовозрождения и опустошит её всю. Не самый лучший опыт во вновь открывшихся эмоциях, а точнее их подобии. И тут магистр осознал ещё одну вещь, которая подвела его к грани. Он подумал, а что если он всю эту компанию начал ради того, что бы не восстановить справедливость, не установить бесконечную стабильность в Автократорстве, которую лелеял и мечтал, а отчистить имя второго Канцлера и искупить собственные грехи и ошибки перед прекрасной вдовой.
Казимир. Шёпотом сорвалось с губ Кальи, прервав размышления магистра. Кем теперь я ему придусь? Воскресшей женой, символом сопротивления или теперь опасной смутьяншей, решившей воспользоваться чьим-то именем ради собственного блага?
Каблуки сапог Данте зазвучали по деревянным доскам, и он устремился к выходу, оторвавшись от окна, но прежде чем выйти из башни, обратился к прекрасной гостье:
Вы можете мнить себя как угодно, но знайте, для нас, для народа вы надежда, которая долгое время была сокрыта во мраке. Мы вас искали повсюду, шли к вам везде: начиная от канализаций Рима, продолжая серыми джунглями Милана, переходя в пьянящую мглу востока. Вы не показывали себя, скрывшись в сумраке мира. Но сейчас вы нужны всему народу и должны себя ему явить. Пойдемте, госпожа Калья, у нас много дел.
На лице девушки расцвела улыбка. Её полноватые губы наполнились жизнью, став подобно цвету алых роз. Её слух наполнил прекрасный звук плескания воды о скалы, который, с помощью специальных устройств разносился по всей крепости, чем дарил неистовое спокойствие всем. Калья, получившая душевный импульс уверенности от слов Данте и умиротворённая звуком прибоя, поняла, что она сможет исполнить для своего покойного супруга вечную клятву верности, данную у алтаря и восстановить его доброе имя. Надежда наконец-то взяла верх над слабостью и безразличием, что стало точкой начала сложения нового хода истории.